7

ПРЕИМУЩЕСТВА ВОЙНЫ

Война открывала новые возможности перед художниками и архитекторами. Им поручали задачи, которые сейчас выполняют военные специалисты: сооружение крепостей, артиллерийских орудий, пороховниц, ружей, осадных орудий и укрепленных бастионов. Микеланджело и Бенвенуто Челлини работали над укреплениями замка Святого Ангела в Риме, как и Леон Баттиста за столетие до них. Хотя Леонардо больше всех знаменит тем, что баловался с военной инженерией, еще в первой половине XVI века в ней отличились семья Сангалло во Флоренции, Бальдассаре Перуцци в Сиене. Их проекты городских стен специально придуманы для отражения ударов быстро развивающейся в те десятилетия пороховой артиллерии.

В 1527 году Ваза­ри еще только предстояло стать архитектором. Обычно этим ремеслом занимались зрелые мужчины. В свои шестнадцать лет, без какого-либо опыта в военном деле и лишившийся покровителей, снова высланных из Флоренции, едва ли Ваза­ри мог предложить что-то ценное с инженерной точки зрения. Другое дело — современник Ваза­ри из Сиены Ванноччо Бирингуччо. Сын главного подрядчика Сиенского собора, Ванноччо с ранних лет делал доспехи и пиротехнику вместе со своим отцом. Ваза­ри хвалил книгу Бирингуччо 1540 года «О пиротехнике», в которой рассказывалось также о металлургии. Но в перечне «Жизнеописаний» Ванноччо нет. В представлении Ваза­ри, как, наверное, и в нашем, Бирингуччо был и остается скорее ремесленником, чем художником.

Осенью 1527 года Джорджо возвращается в Ареццо и узнаёт, что его отец скончался от чумы. Это болезнь снова появилась в Италии в 1522 году, а разграбление Рима придало ей угрожающие масштабы. Имперские отряды оставили после себя огромное количество жертв (по некоторым оценкам, около четырнадцати тысяч), а значит, по всему городу валялись тела. Из-за этого распространялась инфекция, плодились мухи и крысы, блохи которых и были переносчиками бубонной чумы. Остальное сделали беженцы. Дядя Ваза­ри отправил его из Ареццо в семейные владения за городом. Жилось там полегче, и риск заражения был намного меньше. Джорджо стал искать работу в качестве самостоятельного художника вдалеке от сложного, тщательного организованного художественного мира Флоренции. Он учился на ходу и брал такие заказы, которые никогда бы не получил, будучи юным подмастерьем во Флоренции.

Если война зачастую и предоставляла художникам новые возможности, то чума попросту уничтожала привычный ход жизни. Крохотную палочку Yersinia pestis, бактерию чумы, до изобретения мощных микроскопов невозможно было даже увидеть. Поэтому никто не знал, как происходит заражение и какова роль крыс. И всё же люди понимали, что болезнь можно подхватить от больного человека. Во Флоренции, которая была на удивление организованным городом, несмотря на все политические передряги, на всякий случай закрылись семь из каждых восьми торговых лавок. В оставшихся товары передавались людям через железную решетку, которая не давала возможности зайти внутрь. Покупатели клали монеты в миску, а не в руку продавца. Содержимое миски затем пересыпалось в кувшин с водой, чтобы смыть возможную заразу. Те несчастные флорентийцы, которым всё же приходилось выходить на улицу, делали это только ночью, часто держа у носа шарик или узелок с ароматическими травами в качестве фильтра от «плохого воздуха». (В узелке, как правило, были петрушка, шалфей, розмарин, тимьян и пахучие цветы.) Дома они пили настой вареной крапивы и ополаскивались им: крапива должна была предохранить от зла. Многое из перечисленного делали и в деревнях. Но высокий уровень смертности, карантины в городах и запрет на путешествия — всё это привело к новым бедам, даже когда чума пошла на убыль. В 1528 году голод охватил боль­шую часть Италии.

Но Джорджо Ваза­ри этот год принес первые проблески успеха. Знаменитый флорентийский художник Россо Фьорентино заметил одну из его картин и решил познакомиться с ее автором. Хотя Россо сделал себе имя на том, что изображал странные худощавые фигуры в чрезвычайно неестественных позах, в работах Ваза­ри он увидел (по крайней мере, согласно самому Джорджо) «кое-что хорошее, подмеченное мною в натуре».

При всей экстравагантности собственного стиля Россо был приверженцем флорентийской методики художественного образования. Худож­ники XVI века полагали, что цель искусства — в имитации природы. Ведь так сказал Аристотель, а его нельзя было сбрасывать со счетов, особенно в эпоху, которая горделиво утверждала, что возрождает Антич­ность. Лучшим способом понять природу для художника было, разумеется, рисование: ведь сама Природа воплотилась в мире по наилучшему disegno Бога. (Один из древних авторов, веривший в доктрину Аристотеля, римский архитектор Витрувий, действительно убеждал своих читателей, что Природа рисовала эскизы созвездий с натуры!) Россо мог как угодно растягивать свои угловатые фигуры, но он делал это, имея твердые представления о реальных пропорциях человеческого тела. В работах Ваза­ри он, вероятно, увидел мастерство рисовальщика, чувство пропорций и понимание того, как ведут себя цвета в изображенных фигурах, в пространстве и как взаимодействуют друг с другом.

Кроме того, Россо был человеком широкой души, что Джорджо обнаружил вскоре после их встречи в Ареццо:

«И вскоре благодаря ему мессер Лоренцо Гамуррини заказал мне алтарную картину, рисунок к которой сделал для меня тот же Россо и которую я и закончил так старательно, прилежно и тщательно, как только мог, стремясь расширить свои познания и приобрести некоторую известность. И если бы мои возможности не отставали от моего желания, из меня скоро вышел бы толковый живописец, настолько ревностно я трудился и изучал всё, что касалось моего искусства. Однако трудности, на которые я наталкивался, значительно превышали то, на что я поначалу рассчитывал. Всё же я не падал духом и вернулся во Флоренцию, где я убедился, что не в моих силах сделаться в короткое время таким, чтобы иметь возможность помогать трем сестрам и двум младшим братьям, оставленным мне на попечение моим отцом, и потому занялся ювелирным делом».

В «Жизнеописании» Франческо Сальвиати Ваза­ри говорит, что это отрезвляющее понимание своих возможностей снизошло на него в мастерской художника Рафаэлло да Брешиа, в которой Ваза­ри, Сальвиати и их друг Нанноччо да Сан Джорджо решили вместе быть подмас­терьями. «…И сам он (Джорджо), побуждаемый письмами Франческо, который тоже чуть не умер от чумы, вернулся во Флоренцию, где оба они, гонимые нуждой и жаждой познания, за два года с невероятным упорством добились поразительных успехов».

Письма в то время служили главным средством коммуникации. И, как ни удивительно, можно было положиться на то, что письмо достигнет адресата. Сеть почтовых лошадей и курьеров охватывала весь полуостров и связывала итальянских купцов с Северной Европой. С 1251 года специалистами в этой области были члены семьи Тассо из Бергамо в Ломбардии. Омодео, основатель дела, создал курьерскую службу для Венецианской республики. Он организовал цепочки почтовых станций от Венеции до Милана и от Венеции до Рима. В 1460 году семья Тассо безраздельно управляла почтовой службой Папского государства. Она сохраняла за собой эту монополию до 1539 года. К тому времени у почтовой службы уже были ответвления, которые обслуживали императора Священной Римской империи в Испании, Нидерландах, Германии и Австрии и Миланское герцогство. Немецкая ветвь семьи стала называться Таксис (отсюда и произошло современное название «такси»), она владела не только почтовыми лошадьми, но и парком наемных экипажей. Все шестнадцатое столетие модернизированное Тосканское государство стремилось к созданию эффективной почтовой службы. Иногда люди передавали письма с путешествующими купцами. Это выходило дешевле, чем почта, но не так надежно. Для быстрых сообщений за большие деньги можно было нанять специального курьера staffetta (четыре дуката, чтобы послать письмо из Сиены в Рим). Staffetta мог за полтора дня передать новости из Рима в Венецию. Если речь шла о результатах конклава, оно того стоило.

О Рафаэлло да Брешиа мы почти ничего не знаем. Немного больше известно о его брате Андреа. Оба они изначально должны были стать учителями танцев, но переключились на живопись. Никому из братьев Ваза­ри не посвящает жизнеописания, а Андреа и вовсе не упоминает. Ваза­ри провел в мастерской Рафаэлло да Брешиа немного времени, так как в 1529 году жизнь во Флоренции снова стала сложной и опасной.

Когда в 1528 году Рим поразила чума, отряды имперских изменников, которые взяли город в 1527-м, стали уходить на север. И хотя униженный и потрясенный Климент VII заплатил им в июне 1527 года за прекращение огня (и за свою жизнь), еще шесть месяцев он оставался пленником в замке Святого Ангела, где сам же и укрылся. Когда же он наконец сбежал под видом бродячего торговца (на сей раз предусмотрительно спрятав ухоженные руки), то скрывался в Орвието и Витербо. В октябре 1528 года он всё же вернулся в Рим и начал переговоры со своим бывшим противником, императором Карлом V. Карл, который был ярым католиком, оказался потрясен взятием Рима и очень хотел мира. Так что Климент смог попросить у Карла об одолжении, а именно о возвращении Медичи во Флоренцию. Папа решил сделать неожиданное предложение. Когда-то на рождество 800 года папа Лев III возложил имперскую корону на голову Карла Великого, франкского короля, превратив тем самым его армию в инструмент усиления папского влияния на светские и религиозные дела. Теперь же, летом 1529 года, Климент предложил провести тот же самый обряд с королем Карлом V, но в Болонье, что избавило бы короля от долгого путешествия в Рим.

Из-за того, что Карл был таким ярым католиком, Климент чувствовал, что ему следует вести себя предельно благочестиво. И в этот самый деликатный момент король Генрих VIII написал ему с просьбой аннулировать брак с Екатериной Арагонской, который на тот момент длился двадцать один год. Климент уже было склонялся к тому, чтобы удовлетворить эту просьбу, но теперь ему стало казаться, что тем самым он оскорбит императора. Впрочем, Генрих вскоре порвал с Католической церковью.

И всё же для начала папа Климент и Карл V решили заняться Флоренцией. 24 октября 1529 года коалиция из папских и имперских солдат окружила город и начала осаду, которая длилась до следующего августа. Ваза­ри спасся бегством:

«…так как в 1529 году военные действия, переместившиеся в самую Флоренцию, заставили меня вместе с моим лучшим другом, ювелиром Манно, перебраться в Пизу. Там, отложив свои ювелирные занятия в сторону, я писал… Вскоре, так как война с каждым днем всё больше разрасталась, я решил возвратиться в Ареццо, однако, поскольку этого нельзя было сделать прямым и обычным путем, я перебрался через горы из Модены в Болонью, где, обнаружив, что по случаю коронации Карла V воздвигались расписные триумфальные арки, я, еще совсем что ни на есть мальчишка, получил работу, принесшую мне и пользу, и честь».

В «Жизнеописании» Сальвиати добавлено несколько подробностей:

«Когда же наступил 1529 год и Франческо [пришлось]… пожалеть о том, что он не последовал примеру Джорджо, который вместе с ювелиром Манно провел этот год в Пизе, перебиваясь тем, что в течение четырех месяцев занимался ювелирным делом. А когда после этого Ваза­ри отправился в Болонью, где в это время Климент VII короновал императора Карла V…»

Естественный путь возвращения в Ареццо из Пизы пролегал по реке Арно. Но в 1529 году долина Арно кишела солдатами. Вместо этого Ваза­ри, должно быть, поехал по суше до Пистойи, а затем на север в горы и, перевалив через Апеннины, выехал на равнину долины реки По. Там, по земле, которая принадлежала герцогу Модена, а дальше на восток — Папскому государству, он мог перемещаться гораздо быстрее и проще. От Болоньи он, возможно, взял бы тот же самый курс, что и императорские отряды в 1527 году: пересек Апеннины по древним этрусским дорогам, которые вели прямо из Ареццо на восточное побережье Италии. В XVI веке итальянцы путешествовали пешком либо на осле, и Джорджо наверняка поступил так же. Лошади были быстрым, но дорогим средством передвижения, к тому же ненадежным на горных дорогах. При необходимости сменные почтовые лошади доставляли любое послание со скоростью молнии. Но обычные путешествия в те дни были неспешными. (Хотя письма во времена итальянского Возрождения достигали своих адресатов порой быстрее, чем в наши дни.) Путешествие в Болонью могло занять у Ваза­ри неделю или две.

Фразу, которую применяет Джорджо для описания того, что задержало его в Болонье, можно перевести как «польза и честь». Utile e onore — это классическое тосканское выражение, описывающее две цели, которых хотел достичь в жизни любой практичный и благоразумный гражданин. Utile означает пользу, выгоду и преимущество — то, что полезно в социальном и этическом смысле, но также и просто выгодно. Onore означает репутацию, заслуженную благодаря добросовест­ности в делах и соблюдению строгого кодекса чести. В ренессансной Италии в этот кодекс входили римские добродетели, наряду с библейским учением, которое опиралось на мудрость иудаизма и Евангелий. У еврейских купцов были те же базовые установки, что и у их христианских соотечественников. И поскольку оба сообщества существовали под римской властью, в них стойко держались римские представления о важности хорошей репутации. Кроме того, и там, и там люди были уверены, что Бог принимает горячее участие в их экономическом процветании. Тосканский банкир Франческо ди Марко Датини надписывал свои учетные книги так: «Во имя Господа и прибыли». Другой тосканский купец, Агостино Киджи, в начале писем ставил знак креста и часто поминал utile e onore на своем пути к самому внушительному состоянию начала XVI века.

Две цели — делать добро и жить хорошо — сходились в этическом кодексе Джорджо Ваза­ри, который он усваивал сначала в семье, потом в своем окружении. После всего, что он видел вокруг себя, начиная от случайных встреч, которые способствовали карьере, и заканчивая неожиданными бедствиями, которые могли обрушиться даже на самых могущественных людей и самые укрепленные города, он приобрел острый инстинкт выживания.

Чтобы улучшить свои собственные utile e onore, Джорджо Ваза­ри остал­ся в Болонье расписывать триумфальные арки. И оставался там до тех пор, пока не состоялось то самое событие, для которого строились арки, то есть до коронации Карла V папой Климентом VII 24 февраля 1530 года. Безусловно, он присутствовал во вместительной средневековой базилике Сан-Петронио или, по крайней мере, на гигантской площади снаружи. Зрелище этих двух выдающихся особ среди моря епископов в золотых одеяниях, рыцарей в нарядных доспехах и роскошных дублетах, среди всей европейской элиты, столпившейся вокруг базилики, очень поможет ему в его будущем творчестве. Глаз художника наслаждался великолепием свиты. Весь этот шелк, драгоценные камни и доспехи сверкали на солнце и привлекали к Карлу внимание всей Европы.

Церемония началась с молитвы, после чего Карлу был вручен меч «для служения Святой Церкви». Иронично звучит, если учесть, что Рим всё еще тлел после нападения его армии. Но всё же после этой встречи холодные отношения между папой и императором немного улучшились. А Карл был воодушевлен тем, что получил титул, который делал его самым главным монархом Европы, с официального одобрения Церкви. Теперь он носил мантию и даже несколько драгоценных камней в короне, доставшихся ему от тезки, Карла Великого.

После церемонии коронованный император прошел через расписанные арки, которые символически соединяли Святую Римскую церковь с древнеримскими императорами. В Древнем Риме триумфальное церемониальное шествие устраивалось по решению Сената в честь военачальников, которые одерживали исключительные победы на службе у государства. (Например, если битва положила конец войне с иноземцами.) На пути торжествующего полководца, который ехал по римским улицам и вверх по Капитолийскому холму к храму Юпитера, ставили времен­ные деревянные арки (некоторые из них позже превратились в постоянные мраморные конструкции). Эти церемониальные «ворота» в виде закругленной римской арки с толстыми опорами и перекрытием, украшенной надписями и рельефами с изображением сцен войны и покорения побежденных, символически изображали въезд в город, но без самих ворот, преграждающих путь. Подобные арки были искусственным символом армии, проходящей через ворота побежденного города после осады. Триумфальное шествие в Древнем Риме могло длиться часами. Во время него народу демонстрировали знаменитых пленников, сверкающие трофеи и сами отряды победителей.

Триумфальные шествия эпохи Возрождения были вдохновлены описаниями подобных церемоний у древних историков и уцелевшими образцами древнеримского искусства, среди которых было три мраморные арки римского Форума (арки Константина, Тита и Септимуса Севера). Арки, воздвигнутые для Карла V в Болонье, по замыслу напоминали древнеримские. Такова была времен­ная сцена, воздвигнутая в честь компромисса между главой критикуемой церкви и критикуемым главой государства, болезненно сознававших растущую пропасть между миром католиков и миром протестантов.

Печально, что так много времени и энергии уходило у ренессансных художников, от ван Эйка до Ваза­ри, на создание сложных декораций к разовым событиям: свадьбам, коронациям и триумфальным процессиям вроде этой. По мере того как в XVI веке всё более и более популярной становилась печать, однодневные церемонии обретали бессмертие на широких листах иллюстрированных памфлетов под названием «фестивальные книги». Оформление триумфальной арки для отца Карла, Максимилиана I, отняло у Альбрехта Дюрера шесть лет жизни (1516–1522). Проект состоял из тридцати шести отпечатанных листов, которые следовало наклеить на стены и ворота. К несчастью, Максимилиан уже умер, когда Дюрер завершил свой труд.

Но, наверное, больше всего зрителей впечатлял облик императора Карла. Климент VII был красавцем, с царственным носом, глубоко посаженными глазами и мрачным смуглым лицом (Ипполито Медичи тоже унаследовал эту красоту). В честь осады Рима папа отрастил бороду и больше никогда не сбривал ее. Мода стала меняться в сторону бород и коротко остриженных волос. Карл же очень страдал из-за доставшейся ему от Габсбургов выдающейся вперед нижней челюсти. Он тоже отрастил бороду, но лишь для того, чтобы замаскировать недостаток. Когда живописец Себастьяно дель Пьомбо изобразил двух беседующих монархов, он подчеркнул контраст между изящным папой, чей портрет он писал уже несколько раз, и странно выглядящим иностранцем с его старомодной стрижкой, как у пажа, и разинутым ртом.

И всё же при личном знакомстве Карл, как правило, впечатлял собеседника, но не столько своей дикой наружностью, сколько харизмой. Он говорил на четырех языках, ездил верхом, дрался, превосходно танцевал и смотрел на мир глазами, в которых сиял острый ум. Крупная челюсть лишь подчеркивала его индивидуальность. Глаза и королевская осанка — вот что отмечали живописцы, от Тициана до самого Ваза­ри. Через тридцать лет Ваза­ри будет расписывать потолок палаццо Веккьо во Флоренции и изобразит сцену коронации (этот просторный зал теперь стал кабинетом мэра). В самой гуще зрителей в разноцветных одеяниях Карл преклоняет колено перед Климентом и получает корону императора. И любой, кто посмотрит на эту картину, сразу поймет, что покорно согнувшийся человек встанет с колен самым могущественным монархом Европы. Возможно, он и склонился перед папой Климентом, но в его руках судьба папы Медичи, да и судьба большей части Европы.

Отправить

JohnJE

сайт визитка веб разработчика