6

ХУДОЖНИК ПРОТИВ ХУДОЖНИКА

ДЕМОНИЧЕСКИЕ ЖУКИ И ПОУЧИТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ

Изгнание и расставание с другом дались Ваза­ри нелегко, хотя ему не так долго пришлось жить вдалеке от Флоренции и Сальвиати. Похожий драматичный эпизод появляется в «Жизнеописании» Джотто: поэт Данте вынужден покинуть художника, с которым его связывала близкая дружба. Ваза­ри характеризует Данте как «ровесника и ближайшего друга [Джотто] и поэта не менее знаменитого, чем был в те времена знаменит Джотто». (Хотя Данте до отъезда из Флоренции еще не сочинил «Божественной комедии».) Написанный Джотто портрет его друга-поэта до сих пор хранится в музее Барджелло во Флоренции. Джотто — один из трех главных персонажей книги Ваза­ри. Он лучший представитель искусства эпохи Раннего Возрождения в Тоскане. Ваза­ри изображает его умным, талантливым и самоуверенным. А еще — обладателем едкого чувства юмора, как в знаменитом анекдоте об «О» Джотто:

«Папа Бенедикт XI, намереваясь произвести некоторые живописные работы в соборе Святого Петра, послал из Тревизы в Тоскану одного из своих придворных поглядеть, что за человек Джотто и каковы его работы. Придворный этот, приехавший, дабы повидать Джотто и узнать о других превосходных флорентийских мастерах живописи и мозаики, беседовал со многими мастерами и в Сиене. Получив от них рисунки, он прибыл во Флоренцию и, явившись однажды утром в мастерскую, где работал Джотто, изложил ему намерения папы. И так как тот хотел сам оценить его работы, то он, наконец, попросил его нарисовать что-нибудь, дабы послать это его святейшеству. Джотто, который был человеком весьма воспитанным, взял лист и на нем, обмакнув кисть в красную краску, прижав локоть к боку, как бы образуя циркуль, и сделав оборот рукой, начертил круг столь правильный и ровный, что смотреть было диво. Сделав это, он сказал придворному усмехаясь: “Вот и рисунок”. Тот же, опешив, возразил: “А получу я другой рисунок, кроме этого?” “Слишком много и этого, — ответил Джотто. — Отошлите его вместе с остальными и увидите, оценят ли его”».

Среди тысячи и одной истории, рассказанной Ваза­ри в «Жизнеописаниях», история о джоттовском «О», пожалуй, самая известная. Хотя послание и кажется простым, в нем можно найти массу смыслов. Красное «О», пустое на первый взгляд, наполнено значением, и дело здесь не только в том, что десятисекундный рисунок принес Джотто заказ в Риме, как он и предсказывал.

Ваза­ри изображает Джотто хладнокровным, снисходительным, но слегка надменным человеком, который прекрасно осведомлен о своей гениальности. Будучи флорентийцем, а следовательно, гражданином свободной республики, он готов отстаивать свою позицию перед любым членом феодального двора. Именно эта свобода дала ему возможность одним безупречным движением кисти войти в историю искусства и остаться в ней до наших дней.

Согласно Ваза­ри, Джотто родился в семье крестьянина на окраине Флоренции. В возрасте десяти лет он пас семейные стада овец и проводил время за рисованием мелом на камнях и палочкой на земле. Однажды, как говорится в «Жизнеописании Джотто», когда мальчик рисовал овечку заостренным камнем на плоском, мимо проходил художник Чима­буэ. Увидев столь талантливый рисунок, Чимабуэ пригласил Джотто переехать к нему во Флоренцию и стать его учеником. Эта история, как и многие из тех, которые мы знаем только от Ваза­ри, наверняка является вымыслом. Но такие запоминающиеся детали помогают ему создать изящную композицию: биография Джотто заключена между двумя историями о его гениальности.

Джоттовское «О» с литературной точки зрения особенно важно. В этой истории мы видим торжество ingegno, остроумия, над практическими навыками. Сама мысль нарисовать идеальный круг демонстрирует мастерство художника лучше, чем любой рисунок, хотя рисунок — это тоже шедевр. Круг становится испытанием и для ingegno папы римского: сможет ли он оценить его.

Придворный стал сомневаться, но Джотто, который был столь же упрям, сколь и обходителен, стоял на своем:

«Посланец, увидев, что другого получить не сможет, ушел от него весьма недовольным, подозревая, что над ним подшутили. Всё же, отсылая папе остальные рисунки с именами тех, кто их выполнил, он послал и рисунок Джотто, рассказав, каким образом тот начертил свой круг, не двигая локтем и без циркуля. И благодаря этому папа и многие понимающие придворные узнали, насколько Джотто своим превосходством обогнал всех остальных живописцев своего времени. Весть об этом распространилась, и появилась пословица, которую и теперь применяют, обращаясь к круглым дуракам: “Ты круглее, чем джоттовское О”. И пословицу эту можно назвать удачной не только из-за того случая, по которому она возникла, но и еще больше из-за ее двусмысленного значения, ибо в Тоскане называют “круглыми” (tondo), кроме фигур, имеющих форму совершенного круга, также и людей с умом (ingegno) неповоротливым и грубым».

Историк искусства Эндрю Лэдис говорил, что джоттовское «О» — «шутка столь изящная, что ей не требовались слова, столь хитроумная, что жертва так и осталась в неведении, столь совершенная, что наградой читателю служит понимание собственной утонченности». Ваза­ри явно наслаждается тем, как остроумный круг Джотто перекликается с понятием «круглый болван».

Идея, что искусство Джотто «доступно» только мудрым и искушенным, существовала и до Ваза­ри. Петрарка говорил, что одна из джоттовских мадонн внушает трепет понимающим зрителям, но проходит мимо невежественных. Подобное отношение к искусству Джотто и вообще к искусству существует по сей день: оно воспринимается как нечто элитарное и в полной мере доступное только осведомленной публике. Сегодня обычные люди подчас боятся, что «не поймут» искусство, и заранее предпочитают не связываться с ним. Однако те, кто решил по­тратить время и все-таки изучить его, начинают его «понимать» до опре­деленной степени. Это только укрепляет убежденность, что искусство не для всех, но, возможно, миру искусства доставляет определенное удовольствие отсеивать публику. Как показывает нам история Джотто, эксклюзивность ценили еще в 1300 году, и о ней не забыли по сей день.

Живший в XIV веке комментатор «Божественной комедии» Данте Бенвенуто да Имола сообщает, что тот однажды спросил у Джотто: как так вышло, что люди на его картинах столь прекрасны, а его дети столь некрасивы? Живописец ответил на латыни: «Quia pingo de die, sed fingo de nocte» («Потому что рисую я днем, а “леплю” ночью»). Это хорошая шутка. Ваза­ри тоже любил игру слов. Многочисленные значения слова tondo так идеально сочетаются в истории с джоттовским «О», что она начинает казаться подозрительной. Слишком остроумно, чтобы быть правдой. Ученые отмечают, что этот анекдот, как и многие другие, рассказанные Ваза­ри, напоминают байки novellieri. Так называли писателей Раннего Возрождения, авторов бойких, дерзких, юмористических и хитроумных поучительных историй, например Боккаччо (Ваза­ри был, очевидно, знаком с его новеллами. Джотто называл Бокаччо «не менее великим, чем Апеллес в свою эпоху»). К их числу относился и Чосер, посетивший Италию и почерпнувший вдохновение у итальянских писателей. Древнеримские авторы вроде Плиния Старшего считали Апеллеса, придворного живописца Александра Македонского, величайшим художником Древней Греции. То, как Плиний пишет об Апеллесе, дало Ваза­ри образец, как можно писать о великих современниках. Для «Жизнеописания Джотто» Ваза­ри взял у Плиния один из известных анекдотов о двух греческих живописцах Паррасии и Зевксиде.

«Говорят, что, когда Джотто в молодости еще жил у Чимабуэ, он изобразил как-то на носу одной из фигур, написанных Чимабуэ, муху столь естественно, что когда мастер возвратился, дабы продолжить работу, он несколько раз пытался согнать ее рукой, думая, что она настоящая, пока не заметил своей ошибки».

Вот еще одна из историй, в правдивость которой трудно поверить. Скорее, это общее место, стандартный сюжет, используемый многими авторами от Античности до сегодняшних дней, чтобы продемонстрировать иллюзионистскую силу искусства великих. О многом говорит то, что история эта появляется только в издании «Жизнеописаний» 1568 года, а также и то, что она выбивается из хронологического порядка и расположена в конце главы про Джотто. Как будто подводит итог величию художника (за счет его учителя Чимабуэ, с его средневековой, византийской манерой, которую Ваза­ри презирал и считал старо­модной).

Изначальный анекдот происходит из «Естественной истории» Плиния Старшего и рассказывает о соревновании двух знаменитых живописцов Древней Греции:

«Передают, что Паррасий выступил на состязание с Зевксидом, и тогда как Зевксид представил картину с написанным на ней виноградом, выполненную настолько удачно, что на сцену стали прилетать птицы, он представил картину с написанным на ней полотном, воспроизведенным с такой верностью, что Зевксид, возгордившись судом птиц, потребовал убрать, наконец, полотно и показать картину, а поняв свою ошибку, уступил пальму первенства, искренне стыдясь, оттого что сам он ввел в заблуждение птиц, а Паррасий — его, художника. Рассказывают, что и после этого Зевксид написал Мальчика с виноградом, и когда к винограду прилетели птицы, он с той же искренностью в гневе подошел к своему произведению и сказал: “Виноград я написал лучше, чем мальчика,— ведь если бы я и в нем добился совершенства, птицы должны были бы бояться его”».

Современники Ваза­ри распознавали все эти отсылки. Просвещенные читатели «Жизнеописаний» читали Плиния, а полуобразованные художники слышали историю о Зевксиде и винограде.

Следует ли считать, что история о джоттовском «О» правда?

Историки не могут ни подтвердить, ни опровергнуть это. Хотя понятно, что что-то все-таки принесло Джотто заказы папы римского, а затем и неаполитанского короля и заказ на роспись знаменитой капеллы Скровеньи в Падуе. Для капеллы он создал один из главных фресковых циклов эпохи Возрождения. Эти библейские сцены отличает невиданный до тех пор уровень теологической сложности, а также исключительное мастерство в создании реалистичности и передаче эмоций. Сам Ваза­ри наверняка верил этому анекдоту, потому что услышал его от Петрарки, перед авторитетом которого преклонялся. Но независимо от того, правдива история или нет, она сыграла важную роль в увековечивании культа Джотто и в утверждении его статуса как художника, с которого началось возрождение искусства. Джотто был столпом первой части «Жизнеописаний».

Ваза­ри поступил как Плиний: противопоставил двух соревнующихся художников, чтобы показать превосходство одного над другим. Хотя часто он поднимал эту борьбу до зороастрийского уровня борьбы добра с грехом или даже откровенным пороком. Самое запоминающееся среди многочисленных противопоставлений в «Жизнеописаниях» (Доме­нико Венециано против кровожадного Андреа Кастаньо, Микеланджело против двуличного Баччо Бандинелли) — это противостояние блестящего Джотто и талантливого, но ленивого и непутевого Буонамико Буффальмакко. Их история хороша своей образностью и юмором:

«Начну с того, что он проделывал еще в юности <…> когда Буффальмакко был еще подмастерьем у Андреа, названный мастер имел обыкновение в то время, когда ночи были длинные, подниматься на работу до света и заставлял бодрствовать и своих подмастерьев; это очень огорчало Буонамико, которого отрывали от сладкого сна, и он замыслил найти способ отучить Андреа вставать на работу до света, и вот что он придумал. В каком-то неметеном подвале поймал он тридцать больших не то жуков, не то тараканов и тонкими и короткими булавками приколол на спину каждого из них по огарку, и лишь только наступил час, когда Андреа обычно поднимался, через дверную щель он начал впускать, зажегши свечки, их одного за другим в комнату Андреа. Тот уже проснулся как раз в тот час, когда он обычно будил Буффальмакко, и, увидев огонь, начал дрожать от страха и, будучи старым и весьма трусливым, тихонько молился Богу, читая молитвы и псалмы; в конце же концов, спрятавшись с головой под одеяло, он в эту ночь так и не стал будить Буффальмакко, но остался в том же положении, дрожа непрерывно от страха, до самого света. Когда же он утром встал, то спросил Буффальмакко, не видел ли он демонов, которых было больше тысячи. Буонамико ответил, что не видел, ибо лежал с закрытыми глазами, и подивился только тому, что его не разбудили».

Биография Буонамико Буффальмакко — вторая по длине после биографии Джотто в первой части «Жизнеописаний». Причина в том, что Буффальмакко был известной фигурой своего времени. Он и два других художника, умелый Бруно и легковерный Каландрино, появляются в «Декамероне» Боккаччо (VIII, 3 и 6; IX, 3 и 5). Бруно и Буффальмакко заставляют Каландрино поверить, что он невидим, крадут у него свиную тушу, дают ему средневековую сыворотку правды, убеждают его в том, что он забеременел, и наконец вынуждают его сделать любовное зелье, на чем его ловит жена и устраивает ему взбучку. Участники этого комического трио стали главными фигурами ренессансной литературы. И Ваза­ри наверняка знал обо всех их приключениях.

В лице Буффальмакко Ваза­ри получил хорошо известного персонажа, с помощью которого можно было поведать поучительную историю, добавив ее к бесконечным рассказам о проделках Буонамико — излюбленной теме тосканских анекдотов. Как художник Буффальмакко был весьма талантлив. Хотя то, что считалось самой известной его работой во времена Ваза­ри, — фреска самоубийства Иуды в церкви Бадия Фьорентина — на сегодняшний день атрибутирована как принадлежащая другому художнику, Нардо ди Чоне. Сейчас ученые считают, что кисти Буффальмакко принадлежал фресковый цикл в Кампо Санто в Пизе, который был полностью уничтожен случайной бомбой во время Второй мировой войны.

Но в литературном плане Буффальмакко служит прекрасным фоном для более серьезных художников. Для Ваза­ри он становится примером того, как не следует распоряжаться своей жизнью, как можно оступиться на пути к величию.

Нехватка усердия при наличии таланта не только не дает художнику реализовать свой потенциал, но и навлекает на него своего рода проклятие. Усердному Джорджо тратить божественный дар впустую казалось грехом. Родившись с талантом, таким как у Джотто, Буффальмакко растратил его. (Хотя, конечно, Ваза­ри предлагает нам посмеяться над его шалостями. Если бы он жил позже, в XX веке, он мог бы стать художником-концептуалистом.)

Ваза­ри изображает Буффальмакко сообразительным, но это качество он использует немудро. Один человек, не сведущий в математике, заказал Буффальмакко нарисовать святого Христофора в церкви и сказал, что святой должен быть в высоту двенадцать браччо (около 7,3 метра). Когда Буффальмакко зашел в церковь, он тут же сообразил, что сама церковь ни в длину, ни в высоту не превышает девяти браччо. Чтобы выполнить заказ, Буффальмакко сделал единственно возможную вещь: нарисовал святого Христофора лежащим, свернувшимся среди внутреннего убранства церкви. Заказчик на такое никак не рассчитывал и платить отказался. Но Буффальмакко повел его в суд и выиграл, доказав, что выполнил заказ дословно (вернее, с точностью до браччо).

Последний рассказ об озорном уме Буффальмакко — это история об иллюзионизме:

«Расскажу лишь о следующем: написав в Кальчинайе [деревушка возле Пизы] фреской Богоматерь с Младенцем на руках, он получил от заказчика вместо денег одни слова; тогда Буонамико, не привыкший к тому, чтобы его обманывали и водили за нос, решил постоять за себя во что бы то ни стало. И вот как-то утром он отправился в Кальчинайю и превратил Младенца, изображенного им на руках у Девы, посредством красок без клея и темперы, разведенных на одной воде, в медвежонка; когда же это вскоре увидел надувший его заказчик, он, близкий к отчаянию, разыскал Буонамико и начал просить его, чтобы он, Бога ради, убрал медвежонка и написал, как прежде, Младенца, за что он готов сейчас же с ним расплатиться; тот любезно согласился и незамедлительно получил и за первую, и за вторую работу; а ведь достаточно было мокрой губки, чтобы исправить всё дело».

Имя Буффальмакко раскрывает его личность. Слово buffone означает «дурак», «шут». Macco связано со словом macchia, что означает «пятно» (само слово macco означает еще и «бобовый суп»). Ваза­ри наслаждается игрой в имена, как мы бы сказали, по-диккенсовски, хотя сам он считал, что по-бокаччовски. Имена у него предопределяли характер. У Рафаэля Санти фамилия означает «святой», Ваза­ри и изображает его как святого. Современник Рафаэля Джованантонио да Верчелли по прозвищу Содома показан грешником. Люди либо пытаются соответствовать своим именам, либо невольно воплощают их значение в реальность. Буонамико Буффальмакко, чье имя можно перевести как Добрый друг Глупопятн (или Глупосуп), едва ли имел шансы стать кем-то иным. А вот имя Джотто сразу напоминает об истории с «О», ведь внутри у него спрятано сразу два чудесных круглых «О». Возможно, это имя — сокращение от Анджелотто, «маленький ангел». Ваза­ри сравнивает Джотто и Буффальмакко, но истории об их противостоянии были известны и в предыдущие столетия. В XV веке поэт Буркьелло написал поэму о джоттовском «О». Там он пишет: «Al tuo goffo buffon daro del macco» («Я дам бобового супа, macco, неловкому шуту, goffo buffon»). Buffon и macco — это, вне всяких сомнений, отсылки к Буффальмакко. И нет никакого совпадения в том, что, воспевая триумфы Джотто, Ваза­ри упоминает его противоположность.

А теперь немного о непослушных обезьянах.

Эти существа появляются в «Жизнеописаниях» Ваза­ри гораздо чаще, чем вы могли бы подумать. Обезьянки были экзотическими домашними питомцами, их привозили за большие деньги для развлечения хозяев. В «Жизнеописании» Буффальмакко рассказывается об эпизоде в Ареццо. Реально существовавший епископ Гвидо заказал Буффальмакко фрески в епископском дворце. Домашней обезьянке епископа вся эта возня с красками казалась интересной, и она наблюдала за работой Буффальмакко. «Животное это влезало иногда на подмостья, чтобы посмотреть, как работает Буонамико, и, стоя у него за спиной, не спускало с него глаз и примечало всё, когда он смешивал краски, встряхивал баночки, разбивал яйца для темперы и вообще что бы он ни делал». Когда Буффальмакко ушел на ночь, обезьянка сменила его и стала заново раскрашивать часовню. Вышла бы хорошая шутка, если бы на следующее утро Буффальмакко увидел бы, что его фрески закончены и даже лучше, чем он мог бы это сделать. Но у Ваза­ри другая стратегия юмора. В его истории дикую обезьянью мазню посчитали вандализмом. Епископу сообщили о содеянном, и он приказал поставить вооруженного стражника и «беспощадно рубить всякого», кто бы этим вандалом ни оказался. Простые прихожане вполне могли уничтожить часть фресок с изображением «негодяев» в средневековой и ренессансной Европе. Портились демоны, деспоты, Иуды и евреи — это было нередким явлением. Дьяволь­ское воплощение Несправедливости на фресковом цикле Амброджо Лоренцетти в палаццо Публико в Сиене покрыто царапинами, которые столетиями оставляли посетители. Совершенно выцарапаны и лица обидчиков Христа на фреске Андреа Кастаньо «Биче­вание» в галерее церкви Санта-Кроче во Флоренции. Чудовище, у которого змея выползает из волос и кусает его в морду, — аллегорическое воплощение зависти, нарисованное Джотто в капелле Скровеньи в Падуе, — покрыто граффити и рубцами от порезов на шее, на теле змеи, щеке и на глазах.

Но обезьянки редко портили картины — даже те, на которых изображен Иуда.

Обезьянка из истории Буффальмакко, почувствовав вкус к живописи, вернулась в церковь даже несмотря на то, что к ее ноге был привязан деревянный чурбан, не дававший ей бегать и прыгать где попало. Живот­ное снова принялось за работу. Стража Буффальмакко поспешила на помощь, но, увидев рисующего виновника, расхохоталась.

Лучше всего повел себя в этой истории Буффальмакко. Он пришел к епископу и сказал: «Монсиньор, вы желаете, чтобы я писал так, а ваша обезьяна хочет писать по-другому».

Фресковый цикл Буффальмакко в Бадии дает Ваза­ри повод строго оценить всю его художественную карьеру:

«…он изобразил там страсти Христовы, с талантливой и прекрасной выразительностью показав в Христе, омывающем ноги ученикам, кротость и смирение величайшие, в евреях же, ведущих его к Ироду, — жестокость и свирепость, особенные же талант и легкость он проявил, изображая Пилата в темнице и повесившегося на дереве Иуду; после чего нетрудно поверить тому, что рассказывают об этом приятном живописце, а именно что, когда он хотел постараться и потрудиться, что бывало редко, он не уступал ни одному из других живописцев своего времени».

Тот факт, что в этой фразе рядом поставлены фигуры Пилата и Иуды, дает основания предположить, что Ваза­ри считал недостаток усердия у Буффальмакко настоящим грехом. В «Жизнеописании» он связывает его с несчастным случаем, произошедшим во Флоренции в мае 1305 года:

«…однажды он [Буонамико] вместе со многими другими был распорядителем празднества, устроенного обитателями предместья Сан Фредиано в день майских календ на Арно, на нескольких лодках, а когда Понте алла Карайя, который тогда был деревянным, обрушился, будучи слишком перегруженным людьми, сбежавшимися на это зрелище, он не погиб, как многие другие, ибо как раз в то время, когда мост рухнул в Арно на сооруженное на лодках изображение ада, уходил, чтобы добыть кое-что, не хватавшее для праздника».

Буффальмакко в то время было не больше пятнадцати лет. Едва ли его можно обвинить в несчастье, но Ваза­ри всё равно удается намекнуть на какую-то ответственность. «Жизнеописание» этого жизнелюбивого, немного ленивого живописца служит прежде всего мощным литературным противовесом героическому образу Джотто, наделяя того сияющим нимбом.

Отправить

JohnJE

сайт визитка веб разработчика