5

БЕДСТВИЯ И РАЗГРАБЛЕНИЕ

В Италии эпохи Возрождения войну обычно вели армии наемников, а не городское ополчение. Капитанами этих наемных отрядов, которых звали кондотьерами (от condotta — «контракт»), часто были феодалы меньших городов. Они воевали на лошадях, в тяжелых доспехах, за такие деньги, которые иначе как войной не добудешь. Эти суммы они получали от нанимателя и путем грабежа, который подчас и заменял выплаты, если наниматель не торопился. Часто эти люди становились не только разрушителями, но и щедрыми покровителями искусства: в 1472 году Федерико да Монтефельтро осадил Вольтерру, воюя для Лорен­цо Медичи. За жестокую победу Федерико заработал титул герцога и деньги, которые потратил на свой дворец, библиотеку и коллекцию произведений искусства. Главный враг Федерико — Сигизмондо Пандольфо Малатеста, правитель Римини, заработанное в бою богатство потратил на искусство, архитектуру и невероятно ценные манускрипты. Он сам проектировал крепости по последнему слову техники середины XV века, придавая им в плане форму остроконечных звезд, а не круглую или квадратную, чтобы лучше расположить артиллерийские орудия.

Может показаться странным, что воины были одновременно и по­кровителями искусства. Но они правили государствами и понимали: лучше, когда власть опирается на народную любовь, а не на страх. Двор, полный гениев, которые превозносили властителей в стихах, трактатах, мадригалах и с помощью картин, приносил больше славы, чем победа в битве. Макиавелли расхваливал Лоренцо Великолепного как «величайшего покровителя литературы и искусства среди всех князей». И другие следовали его примеру. Кроме того, существовали религиозные мотивы: заплатить за дорогостоящую алтарную картину или роспись часовни было признаком благочестия, которое ускорит попадание в рай после смерти. Плоды пожинали церкви и прихожане.

Хотя воинская карьера считалась самым высоким призванием аристократии, ведение войны тоже было искусством, подвластным отнюдь не каждому. Как правило, французские и английские короли сами вели свои армии, но вследствие этого порой погибали и попадали в плен. Итальянские города часто полагались на кондотьеров, чтобы сберечь своего князя или герцога, но были и другие объективные причины. В таких государствах, как Англия и Франция, солдаты в армию набирались со всего населения. Но у города-государства вроде Флоренции население было небольшим. Около 1500 года во Флоренции жило всего шестьдесят тысяч человек (причем половину составляли женщины, дети, пожилые или немощные). Медичи пришлось бы очень постараться, чтобы набрать войско порядочного размера, пусть даже гораздо меньшее, чем армия Карла V, в которую тот нанял тридцать четыре тысячи солдат. Свое богатство Меди­чи использовали в том числе и для того, чтобы нанимать иностранцев, а не призывать солдат со своих территорий.

В семье Медичи родился только один блистательный полководец, Джованни делле Банде Нере. Он дрался на стороне обоих пап Медичи, Льва Х и Климента VII. Он же был отцом покровителя Ваза­ри Козимо I. Но, как правило, семейство все-таки полагалось на иностранцев. Как, например, в случае с Джоном Хоквудом, который воспользовался паузой в Столетней войне в 1360-х годах, чтобы подзаработать в Италии. В его честь в соборе во Флоренции воздвигнут памятник работы Паоло Уччелло. Другие знаменитые кондотьеры сами устраивали свое счастье. Франческо Сфорца воспользовался военным успехом, захватил власть в Милане и основал собственную династию.

Наемники были и дорогими, и опасными. Если им не платили, они силой добывали еду, лошадей, оружие и ночлег. Им ничего не стоило перейти на другую сторону. Макиавелли был категорически против наемников из-за присущей им жадности, жестокости, полного отсутствия преданности, не говоря уже о патриотическом чувстве. Самым жутким примером, иллюстрирующим все эти недостатки наемников, была осада Рима. Событие, в результате которого Джорджо Ваза­ри, собственно, и перестал быть подмастерьем Баччо Бандинелли.

С момента падения Римской империи в 410 году нашей эры Итальянский полуостров с его маленькими враждующими городами-государст­вами был заманчивым местом для наемников и соблазнительной целью для больших европейских государств. Франция и Испания дрались между собой за контроль над Италией со времен крестовых походов, как и размытый и вечно меняющий очертания конгломерат под названием Священная Римская империя. (Которая, по презрительному выражению Вольтера, не была «ни священной, ни римской, ни империей».) Размах этих поползновений в XV веке становился всё больше, по мере того как росли сами национальные государства Испа­ния и Франция. В 1442 году король Альфонсо Арагонский завоевал Неаполь, а вместе с ним и южные области Италии, вырвав их из-под контроля Франции. В 1494 году французский король Карл VIII высадился в Италии с армией, которой удалось дойти до Неаполя с севера (Александр VI, папа Борджиа, подкупил его, чтобы Рим не тронули). Но французские отряды ушли так же быстро, как и пришли. В 1499 году при Людовике XII французы вернулись в Италию. В этот раз они взяли Милан и Геную. С 1509 по 1512 год Людовик и император Священной Римской империи Максимилиан I, Габсбург, предприняли совместное широкое наступление на Венецию. Они осаждали каждое итальянское поселение на своем пути и вдобавок ко всему объявили войну Папскому государству. Этот конфликт, Война Камбрейской лиги, закончился в 1512 году, когда союзники начали делить завоеванные земли. Но когда сын Максимилиана Карл V вступил во владение Испанией, Бургундией и Австрией в 1519 году, на итальян­ской земле разразилась серия конфликтов между Испанией и Францией.

Флоренция и Медичи традиционно поддерживали Францию. И в 1521 го­ду, когда разгорелась вражда, они так и поступили. Но Карл V, в отличие от своих предшественников, оказался прекрасным военачальником и политиком. Город за городом он стал завоевывать Италию. Решительная битва состоялась в 1525 году при Павии, когда императору исполнилось всего двадцать пять лет. В ходе сражения французский король Франциск I был взят в плен.

В 1526 году Франция, Ватикан, Милан и Венеция создали новый союз с целью изгнать Карла V из Италии. Однако Карл взял Милан. Генуя переметнулась на сторону Священной Римской империи. А самый многообещающий кондотьер этого союза, Джованни делле Банде Нере из семьи Медичи, бесславно погиб в небольшой стычке южнее Милана.

Дорогой ценой, но успех все-таки пришел. К осени 1526 года Карл больше не мог содержать тридцать четыре тысячи наемников и распустил их в полной уверенности, что они пойдут назад через Альпы. Но у армии императора были другие планы. Нанятые за деньги, эти солдаты служили только деньгам. В результате они вынудили своего полевого командира Карла III де Бурбона напасть на самый богатый из ближайших городов, где можно было бы возместить недополученное грабежом. Этим городом оказался Рим. Папа Климент VII, по традиции Медичи, поддерживал Францию. А имперские войска были не прочь поставить его на место. Более того, в них входило примерно четырнадцать тысяч швейцарских лютеран, которые хотели наказать Вечный город за его упрямую приверженность старорежимному католичеству. Насмотревшись на карикатуры, изображающие толстых жадных пап и священников, они представляли себе Рим чем-то вроде Эльдорадо. Совсем не то что родная Швейцария, из которой их погнала в наемные солдаты прежде всего нищета.

В апреле мятежные солдаты остановились в Ареццо. Идя на юг из Милана, они прошли мимо Флоренции. Не было никакого смысла тратить силы на такого могущественного противника, даже не дойдя до места назначения. С такими защитниками, как Ипполито Медичи и кардинал Пассерини, двумя самыми могущественными людьми Флоренции, Ваза­ри мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Современники описывают взятие Рима как неожиданность. Но неожиданность заключалась в дерзости, а не в стремительности этой атаки. Герцогу и его шайке из тридцати четырех тысяч солдат понадобилось две недели, чтобы пройти двести километров от лагеря в Ареццо до Вечного города. Они выступили 20 апреля и были в Риме 5 мая. По дороге солдаты жестоко расправлялись огнем и мечом с меньшими городами: Аквапенденте, Витербо, Россильоне. Шестого мая они были готовы войти в сам Рим.

Невольный глава наемников Карл де Бурбон погиб в первой же схватке. Соперник Ваза­ри Бенвенуто Челлини заявлял, что это он выстрелил тем роковым ядром из Ватиканской крепости в замке Святого Ангела. Армия осталась без командования и беспрепятственно ворвалась в город, подогреваемая религиозной ненавистью. Описания нанесенных разрушений ужасают. Людей резали на улицах, грабили дворцы и церкви, потрошили библиотеки, брали заложников ради выкупа. Все сорок два человека из швейцарской стражи папы пали на ступенях собора Святого Петра, когда попытались преградить врагу вход и дать возможность папе Клименту VII сбежать. Это был единственный раз за все пятьсот лет существования легендарной папской охраны, когда ее воинам пришлось отдать жизни за понтифика. Климент стремглав побежал по крытой галерее, которая вела из Апостольского дворца за крепкие стены замка Святого Ангела. Внушительное круглое строение из древнеримского бетона, которое было изначально возведено вокруг могилы императора Адриана, превратилось в почти неприступную крепость. Город погибал в хаосе, а Климент стал пленником в своем убежище. Наемники были не в силах вытащить его оттуда, но и он не мог выйти. В какой-то момент он попытался сбежать под видом углежога, но его ухоженные руки, недостаточно измазанные золой, и грушевидная фигура его выдали.

Во Флоренции сеть информаторов докладывала властям о каждом шаге императорской армии. В конце концов та снова двинулась на север. И, поскольку Рим был взят, она уже не боялась флорентийской обороны. Ипполито Медичи с кардиналом Пассерини, который, как всегда, был рядом, в ужасе призвал лучшего кондотьера союза Франческо Марию делла Ровере, герцога Урбинского, чтобы вместе с ним обсудить план обороны. Формально состоявший на службе у Венеции, делла Ровере мог помочь остановить имперские войска в любой точке на их пути на юг. Но поскольку у него не было причин это делать и не было condotta (приказа выступать от того города, которому он служил), то он ждал. В конце концов, Венеции ничто не угрожало. Он не был поклонником семьи Медичи. Папа Лев Х сместил его с должности герцога Урбинского в 1516 году и отдал титул Лоренцино деи Медичи, отцу Алессандро деи Медичи, который учился вместе с Ваза­ри. Только со смертью папы Льва Х в 1521 году делла Ровере вернулся в Урбино. Но сейчас, поскольку Венеция выступала союзницей Флоренции против армии Карла V, ему нужно было действовать.

Чтобы не размещать наемников самого герцога во Флоренции (стояла середина мая, уже больше недели Рим был захвачен), кардинал Пассерини и Ипполито договорились встретиться с делла Ровере на нейтральной территории, за пределами городских стен. Семейство Медичи переживало тяжелое время. В Риме папа Климент выглядел полным трусом. Семнадцатилетний Ипполито управлял городом через своего опекуна. Юные правители не были в Италии редкостью. К примеру, Федерико да Монтефельтро и Сигизмондо Малатеста стали управлять своими городами в пятнадцать лет, а сам делла Ровере стал герцогом Урбино в восемнадцать. Но все они были слеплены из другого теста, нежели томный красавчик Ипполито, который самым важным занятием в то время считал неловкие ухаживания за собственной племянницей Екатериной, сестрой Алессандро Медичи и будущей королевой Франции.

Когда кардинал Пассерини и Ипполито Медичи выехали за пределы города, группа флорентийских граждан захватила правительственные помещения в палаццо Веккьо и объявила о возврате республиканского правительства, а также приговорила Медичи к изгнанию. Но в распоряжении Ипполито и Пассерини был знаменитый капитан наемников и его армия. Они не собирались отступать. Опираясь на Франческо Марию делла Ровере, они сменили цель и направили войска на свой собственный город, пока не пробили себе дорогу в самое сердце Флоренции.

Ваза­ри был свидетелем развернувшегося боя, хотя армии наемников понадобилось немного времени, чтобы подавить городских революционеров. Отряды делла Ровере, Ипполито и кардинал Пассерини вернули себе ратушу уже после первого дня столкновений. Но в «Жизнеописании» Франческо Сальвиати Ваза­ри приводит скорее историю о спасении флорентийской иконы, чем отчет о военных действиях в городе:

«Когда после этого, в 1527 году, Медичи были изгнаны из Флоренции, то во время осады дворца Синьории на тех, кто штурмовал дверь, была сверху сброшена скамья, которая, однако, по велению судьбы упала на руку стоящего окруженным оградой рядом с дверью мраморного Давида Буонарроти и разбила ее на три куска».

Речь идет о знаменитом «Давиде» Микеланджело, огромной скульп­туре библейского героя, которая символизировала город. Вместе с целым рядом других удивительных статуй она была выставлена на площади Синьории с 1504 года. Изначально «Давида» собирались поставить на выступ на фасаде собора Флоренции, где он пополнил бы ряды ветхозаветных пророков, созданных лучшими мастерами. Сегодня, когда мы смотрим на статую с уровня земли, она выглядит немного непропорционально. С низкого постамента галереи Академии голова и рука кажутся чересчур большими. Но если бы «Давида» установили на должной высоте, то снизу под углом пропорции выглядели бы правильно. Проект с серией таких скульптур остался незавершенным, и во времена Ваза­ри статуя стояла на низком постаменте рядом с палаццо Веккьо.

Микеланджело для Ваза­ри был не просто примером совершенного художника. Он был дорогим его сердцу другом. Поэтому «Жизнеописание» Микеланджело самое длинное во всей коллекции. Оно наполнено такими подробностями, что перед нами предстает живой человек: классическая риторическая техника экфрасиса — описания — самым удачным образом сочетается с пересказом сплетен. Кроме того, мы видим жизнь, полную страданий, жестокие стороны флорентийского общества и атмосферу постоянного соперничества между художниками.

Поскольку Микеланджело происходил из семьи аристократов низшего порядка, то его отправили в латинскую школу, а не в подмастерья к художнику. Быть художником даже в конце XV века считалось недостойным занятием для благородного юноши:

«…он всё свободное время тайком занимался рисованием, за что отец и старшие его ругали, а порой и бивали, считая, вероятно, занятие этим искусством, им незнакомым, делом низким и недостойным древнего их рода».

Наконец в 1488 году отец смилостивился и отправил Микеланджело в учение к Доменико Гирландайо. В своих исследованиях Ваза­ри выудил из флорентийских архивов сам контракт. В мастерской у ученика быстро обнаружились большие способности. И однажды, когда один из его товарищей копировал какие-то изображения мастера, Микеланджело не сдержался:

«Микеланджело выхватил у него этот лист и более толстым пером заново обвел фигуру одной из женщин линиями в той манере, которую он считал более совершенной, так что поражает не только различие обеих манер, но и мастерство и вкус столь смелого и дерзкого юноши, у которого хватило духу исправить работу своего учителя. Лист этот я храню теперь у себя как святыню, а получил я его от Граначчи и поместил его в “Книгу” вместе с другими рисунками, полученными мною от Микеланджело, а в 1550 году, когда Джорджо был в Риме, он показал этот рисунок Микеланджело, который узнал его и которому приятно было вновь посмотреть на него, а из скромности он сказал, что больше понимал в этом искусстве, когда был мальчиком, чем понимает теперь, когда стал стариком».

Талантливый аристократичный Микеланджело с его изящными манерами быстро заслужил в городе хорошую репутацию. И, как пишет Ваза­ри, вместе со славой художника росла и зависть его современников. Лоренцо Медичи пригласил его нарисовать древние скульптуры из семейной коллекции и отобедать вместе с его многочисленной свитой. Это была большая честь, и Микеланджело долго припоминал всем в Риме славные дни конца 1480-х — начала 1490-х годов. Однажды друг и товарищ Микеланджело подмастерье Пьетро Торриджано (из зависти, как заявляет Ваза­ри) ударил его по носу так сильно, что «след остался на всю жизнь». А Торриджано выгнали из Флоренции. Как Джотто и Брунеллески, Микеланджело был некрасив, но наделен прекрасной душой.

Зависть сопутствовала Микеланджело боль­шую часть жизни, и Джорджо, который и сам был жертвой зависти, очень ему сочувствовал. Среди всех видов искусства работа скульптора считалось самой непрестижной, потому что скульпторы трудились очень тяжело, в поту и пыли. Руки их походили на руки простых рабочих. И руки Микеланджело в конце жизни были искорежены артритом.

Но то, что делал с камнем Микеланджело, поднимало искусство над законами физического мира и возносило в область чистого духа, как заявил Марсилио Фичино на одном из собраний Лоренцо Медичи. «Пьета» в Риме (1499) и «Давид» во Флоренции (1504) принесли Микеланджело славу непревзойденного мастера, которая длится и по сей день.

Но едва ли успех остановит критиков. Некоторые возмущались скульп­турой «Пьета», говоря, что Дева Мария у Микеланджело слишком юная. На подобную дерзость Ваза­ри огрызался: «…и хотя некоторые, как-никак, но всё же невежественные, люди говорят, что Богоматерь у него чересчур молода, но разве не замечали они или не знают того, что ничем не опороченные девственники долго удерживают и сохраняют выражение лица ничем не искаженным, у отягченных же скорбью, каким был Христос, наблюдается обратное?» Суть гения Микеланджело заключалось в превращении боли и усилия в произведения трагической красоты. В его последней скульптуре «Пьета Ронданини» в Милане всё горе маленькой стойкой Девы Марии сконцентрировано в мускулистой руке, которая с непримиримой силой поддерживает огромное тяжелое тело мертвого сына.

«Давид» Микеланджело еще более удивительный, потому что гигантский кусок мрамора, из которого он вырезан, начал обрабатывать другой художник, забросивший проект. С тех пор кусок камня лежал во дворе собора, побитый, со следами работы. Сделать что-либо с таким камнем было бы непросто для любого мастера. Но Микеланджело превратил непростую задачу в триумф скульптора. Ваза­ри сетует на то, что гигантский кусок мрамора для статуи Нептуна Амманнати, которая стоит на площади Синьории, не отдали лучшему скульптору, например Микеланджело. Местные шутили: «О, Амманнати, какой прекрасный кусок мрамора ты испортил!»

Ваза­ри подробно останавливается на «Давиде», и тому есть основания. По его мнению, как и по мнению большинства флорентийцев, это была лучшая статуя из когда-либо созданных. (И многие гости Флоренции до сих пор согласны с таким утверждением.) Ваза­ри доносит до нас смешную историю о нежелательной (или ненужной) критике от человека, который заказал статую в 1504 году. Пьеро Содерини, глава флорентийских республиканцев во время короткого периода изгнания Медичи, сказал Микеланджело, что нос Давида выглядит чересчур большим. Микеланджело послушно поднялся по лестнице к голове статуи и дотронулся резцом до носа. Притворившись, что работает, он просыпал вниз немного мраморной крошки, так что Содерини поверил, будто Микеланджело отрезал лишнее. Восхищенный Содерини немедленно похвалил художника, сказав, что стало намного лучше. Хотя на самом деле ничего не изменилось.

Ухищрения Микеланджело подобны тому, что рекомендует Макиавелли в «Государе» и Бальдассар Кастильоне в «Придворном»: если вы убедите заказчика в том, что ваши идеи принадлежат ему, он радостно их примет. Анекдот Ваза­ри — это еще и игра слов, потому что на итальянском «тянуть за нос» — то же, что на русском «водить за нос». Остает­ся только догадываться, произошло ли это на самом деле. Но важно, что Микеланджело был не только превосходным художником, но и превосходным дипломатом.

«Давид», блистательный символ Флоренции, обозначил один из ключевых эпизодов в жизни героя Ваза­ри и повлиял на композицию всего «Жизнеописания». В историю «Давида» наш автор вплетает и себя, рассказывая, как он спас статую во время беспорядков 1527 года.

«А так как эти куски целых три дня валялись на земле, и никто их не подбирал, Франческо [Сальвиати, близкий друг Ваза­ри] отправился к Понте-Веккьо за Джорджо, и, после того как он поведал ему свое намерение, оба они, как и подобало мальчикам их возраста, по­шли на площадь, где, не помышляя ни о какой опасности, подобрали среди сторожевых солдат обломки этой руки и, добравшись до проулка мессера Бевильяно, отнесли их в дом отца Франческо…»

Эта история не больше чем сказка о мальчишеской смелости. В ней чувствуется и что-то библейское. Если бы рука «Давида» действительно упала с такой высоты, как говорит Ваза­ри, то она бы раскололась на тысячи осколков, а не на три. Что до лежания на земле в течение трех дней, то читатель XVI века тотчас заметил бы сходство с историей Иисуса, которого положили в запечатанную гробницу в Страстную пятницу, а восстал он из гроба в Пасхальное воскресенье. Получается, что Джорджо и Сальвиати появляются как deus ex machina. Они поднимают и восстанавливают статую, в которой воплотился сам флорентийский дух. Их друг Бенедетто Варки в своей «Истории Флоренции» представляет битву на площади Синьории не такой ожесточенной, как она выглядит у Ваза­ри. Но тут есть более важный момент: защищать произведения искусства — это важное, святое дело.

Если «Давид» и юные художники, спасшие его руку, вряд ли были в смертельной опасности во время восстания 1527 года, то положение Ипполито Медичи и кардинала Пассерини действительно было очень шатким. Теперь оно полностью зависело от Франческо Марии делла Ровере, герцога Урбинского, превосходного капитана наемников и феодального правителя. Но делла Ровере наняли защищать Рим, не Флоренцию. Когда 17 мая он со своей армией отбыл, флорентийские повстанцы снова выгнали Медичи. В этот раз Ипполито, Алессандро, кардинал Пассерини и их ближайшие родственники не посмели вернуться.

Герцог Урбинский и его войска пришли к северным окраинам Рима 1 июня. Но скоро стало ясно, что убрать имперскую армию из города они не в силах. После трехнедельного разбоя солдаты бесконтрольно разбрелись по городу. Не было никакой возможности загнать их на поле боя. А драться на улицах среди римских развалин, отвоевывая дом за домом, никто не собирался. Через пять дней после приезда делла Ровере, 6 июня, папа Климент VII сдался. Он заплатил 400 000 дукатов выкупа за свою жизнь и за то, чтобы солдаты убрались восвояси. Он также обязался отдать несколько земельных владений Карлу V и Венеции (в качестве компенсации за службу делла Ровере). Несмотря на этот договор и возвращение Климента, многие имперские отряды еще семь месяцев оставались в Риме: бесчинствовали, грабили понемногу и вообще наслаждались вседозволенностью. Только устав, они отправились домой, на север. Климент наблюдал за этим с ужасом, но ничего не мог сделать.

Отец Джорджо на события тех дней отреагировал как любой хороший отец. Он притащил сына обратно к себе домой. Уехать из Флоренции для Джорджо было почти так же горько, как и для его соучеников Ипполито и Алессандро Медичи. Больше всего он скучал по своему флорентийскому другу Франческо Сальвиати: Джорджо писал, что они любили друг друга «как братья».

Отправить

JohnJE

сайт визитка веб разработчика