Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Мой телефон зазвенел, когда я забиралась в постель, и я замерла, балансируя в неловкой позиции, которую на йоге назвали бы испуганным полунаклоном. Я попыталась убедить себя не отвечать. Мое сердце колотилось в груди и ушах, пока я вспоминала другие ночные звонки. Я подумала, смогу ли когда-нибудь услышать ночью звонок и не вспомнить о них. Я села, подтянула колени к груди и ответила, мой голос был слабым и жалким.
— Привет, — извиняющимся тоном сказала Софи, сестра Адама. — Я только что из больницы. У Адама очень хороший врач. Доктор Кристи.
Я ждала. Хотя я знала, что это значит, мне очень не хотелось поддерживать с ним какую бы то ни было связь. После того как он вынудил меня принимать решение, пробудиться ему после очередной попытки самоубийства или нет, я была зла. К больному Адаму я могла относиться только с симпатией, но злилась на здорового Адама, который бросил меня, когда он был мне нужен. Софи знала, что я не хочу видеть его снова в своем доме. Она знала, что я не хочу видеть его рядом с детьми. Она знала, как я была напугана. Она знала, что у меня есть на это право. Но она также знала, как я его любила.
— Я подумала, может, имеет смысл приехать и поговорить с доктором Кристи. Он изменил диагноз, — она громко выдохнула через нос, дважды. — Мама говорит, что Кристи не прав, что он свихнулся и не знает ее мальчика, но он прав, Кара, — и снова выдох. Три раза.
У меня как раз было время задуматься, может ли ее гнев перерасти во что-то подобное безумной ярости Адама.
— Это шизофрения, — сказала она торопливо. — Точнее, доктор Кристи сказал «шизоаффективное расстройство», но это просто означает одновременно шизофрению и биполярное расстройство. Я бы согласилась с мамой, что врач сам чокнутый, если бы я не видела Адама. Я хочу сказать, он всегда был немного странным, понимаешь? Но он был симпатичным, вроде как эксцентричный гений, а не кто-то страшный. Или мы так все думали. Все, кроме тебя, мне кажется. Ты знаешь правду лучше, чем все мы. Ведь так?
Я должна была что-то сказать. Я знала, что должна. Но я разрывалась между неожиданным желанием заплакать и необходимостью порадоваться новости: другие люди теперь тоже знали, что с Адамом и правда было что-то совсем не так. Каким-то диким образом эта новость приводила меня к выводу, что, значит, со мной все не так уж плохо. Но к моему ликованию примешивалось растущее понимание, что настоящий кошмар впереди. Шизофрения была серьезным делом. Адам уже не в шаге от того, чтобы спятить, он действительно спятил. И все же мне было нечего сказать Софи. Я почувствовала иррациональный гнев, словно ей следовало догадаться и прошептать мне об этом на ухо прежде, чем я поклялась быть с ним.
— Я знаю, что ты не собираешься оставаться с ним, что ты не хочешь поддерживать контакт, но доктор Кристи думает, тебе стоит знать, чего ожидать. Он думает, это может помочь тебе объяснить детям и… — она тихонько всхлипнула. Втянула воздух. И затем расплакалась.
Я почувствовала себя сволочью из-за того, что разозлилась на нее. Она заслуживала такой жизни не больше, чем я. И в отличие от меня она не могла умыть руки, сняв с себя ответственность.
— Мне очень жаль, Софи. Правда, честное слово. Я знала, что все плохо, и все становилось только хуже в последние пару лет, — пришло мое время делать глубокие вдохи. — Но я понятия не имела, что это. Я не знала. Возможно, я бы как-то помогла ему, если бы я знала. Убедила бы его снова сходить к врачу, принимать лекарства.
Я не ждала от нее ответа, что Адаму ничем нельзя было помочь, и она промолчала. Возможно, она тоже на меня злилась. Возможно, она думала, что это я должна была когда-то шепнуть ей об этом. Мы обе были слишком наивными, слишком оптимистичными, слишком боялись увидеть правду и тем более высказать ее. Мы с Адамом были женаты несколько лет, а первые признаки проявились на четвертом месяце брака.
— Главное, чтобы дети были в безопасности. Доктор Кристи считает, что может дать тебе полезную информацию. Это не то чтобы прогноз, но ты будешь лучше понимать, с чем имеешь дело. Ну, в долгосрочной перспективе.
Я не хотела, чтобы он был частью моей долгосрочной перспективы. Я хотела, чтобы он убрался из моей жизни. Прочь от моих детей. Меня все достало. Если этот доктор мог помочь мне понять, как удержать его на расстоянии, тогда дело того стоило. Ну вот, я опять лгала. Реальная причина, почему я согласилась, заключалась в том, что Софи тихо плакала на том конце линии, и я чувствовала себя виноватой, потому что оставила ее с тем, что в глубине души до сих пор отчасти считала своей виной.
— Хорошо, — сказала я. — Когда мне приехать?
— Я буду тут завтра рано утром. Приходи до полудня, — всхлипывания моментально стихли, и у меня возникла недобрая мысль, что они были фальшивыми. — Не бери их с собой. Детей. Не приводи их в больницу.
Я даже не планировала говорить им, куда я еду, а уж тем более брать со мной. Джада была совсем малышкой, а старшие дети в это время учились. Но предупреждение Софи говорило о многом. Возможно, новости от почтенного доктора Кристи будут полезными, но точно не хорошими.
— Куда? — спросила я. — Куда мне ехать?
— Я пришлю тебе адрес, — она замолчала. Нам было нечего сказать друг другу, возможно, и никогда не было. Теперь мы общались только по делу, очень плохому делу. — Спасибо, Кара. Я лучше себя чувствую, зная, что мы делаем все возможное.
Мы отключили телефоны, не попрощавшись, и я стояла в дверях спальни, понятия не имея, как тут оказалась. Я посмотрела на телефон и с удивлением обнаружила, что уже за полночь, День дурака официально наступил. Я официально чувствовала себя дурой из-за того, что согласилась встретиться с Софи. Я забралась в постель и посмотрела на черный цветок потолочного вентилятора, раздумывая над тем, что Софи имела в виду под «Делаем все возможное». Спасаем жизнь мне и детям? Наверное, это она имела в виду. Потому что ради чего еще нам стараться? Шизофрения не лечится. Я достаточно прочитала о ней, когда разрабатывала персонажа одного из многих моих ненаписанных романов. Только таблетки, чтобы успокоить нервы и голоса.
Слышал ли он голоса? Он никогда о них не говорил, но стоило мне задуматься об этом, и я вспомнила, что он долго прислушивался к теням. Он был чудовищно подозрителен, что я списывала на алкоголь и таблетки, которые он иногда принимал под водку. Но нет, он вел себя как параноик, даже когда был трезв, и я слишком старательно это от себя скрывала. Много раз, когда я подозревала, что он пьян, он был, вероятно, трезв как стеклышко.
Мне и самой не верилось, насколько далеко все зашло, прежде чем я заподозрила неладное. Обмануться было проще, чем я воображала. Адам приходил домой с работы и рассказывал мне обыденные вещи: кто что ел на ланч, кто с кем повздорил. У меня не было никаких причин сомневаться в его словах. Затем он упоминал имя коллеги, с которым дружил, и рассказывал о его семье. Он делился рецептами его жены. Сотни подробностей, всегда складных и последовательных. В какой-то момент истории стали странными, но все еще оставались возможными. И все же, с чего бы мне им не верить, если я годами не замечала в них никаких противоречий? Пока однажды я не выяснила, что его лучший друг не существует, по крайней мере, в реальном мире, где существую я. Этот человек, его жена, их дети, их недавно умерший дедушка, его отреставрированный антикварный пикап и его бассет — все они существовали только в голове Адама.
Отделить то, что реально происходило, от фантазий было невозможно. Крекеры и свежий мед, которые послала мне воображаемая семья, державшая воображаемых пчел, были реальными. Как все хорошие легенды, я полагаю, некоторые истории содержали зерно правды, но не более того.
Если бы Адам однажды утром во вторник открыл глаза и вдруг стал проявлять признаки шизофрении, я бы ее опознала. Но пока я работала в школе на полную ставку и присматривала за тремя детьми и домом, крошечные шаги, которые он делал навстречу безумию, оставались незамеченными, пока он не прибыл к месту назначения.
Утро пришло слишком скоро, и до больницы я добралась слишком быстро. Я надеялась, что Софи будет счастлива и благодарна, увидев меня. Но нет. Ей было так же некомфортно, как и мне, и она притихла, как и я, пока медсестра вела нас в кабинет к доктору Кристи. Он приподнялся, чтобы пожать мне руку, и мы обменялись именами, словно не знали их заранее. Он широко улыбался в слегка нервирующей манере, которая, наверное, казалась более естественной его утратившим разум пациентам, чем их родным. Его светлые волосы с проседью были слегка растрепаны, но, я должна признать, выглядел он довольно сексуально. Софи казалась совершенно очарованной.
Он сел со своей стороны маленького письменного стола из ДСП, покрытого вишневым шпоном, отваливающимся со всех сторон и углов. Комната пахла лимонным полиролем, что казалось подозрительным, учитывая слои пыли и отсутствие реального дерева, которое можно было бы полировать. Когда он указал на единственный свободный стул в комнате, побитое жизнью пластиковое офисное кресло на колесиках, я сделала неловкий жест в сторону Софи и села. Кабинет был таким тесным, что мои колени прижимались к ее. И когда медсестра в элегантном розовом халате, который показался мне признаком дурного вкуса, подвинулась, чтобы закрыть дверь, я едва не бросилась прочь. Вместо этого я покашляла и замялась:
— Нельзя ли оставить дверь открытой, хоть немного? Воздух чуть-чуть… В смысле, мне нужен воздух.
Медсестра приподняла бровь, посмотрела на доброго доктора и затем вышла, не закрывая дверь.
— Могу представить, как это сложно для вас, — сказал доктор с привычным выражением доброжелательности на лице. — Но важно, чтобы все, у кого был контакт с Адамом, понимали, как его разум работает в эти дни. Знание определенных признаков поможет нам сдерживать его.
И сохранит нам жизни.
— Вы знаете что-нибудь о шизоаффективном расстройстве? Вы читали об этом?
Я кивнула, пораженная немотой.
— Хорошо. Наверное, вы можете определить, какие симптомы есть у Адама, лучше, чем кто-либо другой. Вот что важно — замечать, когда они проявляются, и сообщать нам, если они усугубятся.
Усугубятся? Что-то может быть хуже, чем выкинуть мой жесткий диск в мусорный бак? Хуже, чем попытаться покончить с собой? Добрый доктор, кажется, ждал, когда я заговорю. Но большая часть вещей, которые крутились в моем мозгу и лезли на язык, были совершенно неприемлемыми. Интересно, все, кто сидел в этом кресле, боялись сказать что-то неправильное? Слова, которые могут подсказать медсестре закрыть ворота, запереть их, превратить гостя в пациента.
— Хуже, чем что? — наконец спросила я. — Если ему станет хуже, то просто в живых никого не останется, чтобы заметить разницу.
Это было не то, что я собиралась сказать, и судя по тому, как открылся и закрылся рот доктора Кристи, это было не то, что он ожидал услышать. Не совсем политкорректно? О таких вещах не принято говорить? Даже здесь?
— Учитывая его реакцию на лекарства на данный момент, причем, помните, что мы еще можем попробовать другие, и мы попробуем… Так вот, судя по имеющимся результатам, медикаменты не принесут ему полного облегчения. Иногда симптомы и правда удается контролировать с помощью лекарств, но другие случаи более сложные. Не стоит ждать, что он всегда будет вести себя совершенно нормально, но мы рассчитываем на улучшение. Ответить на ваш вопрос, что может быть хуже, сложно, пока мы не установим новую базовую линию его поведения, новую норму.
Он уставился на меня, жесткие маленькие глаза сверлили дыры в моем черепе. Что же, это была полезная лекция. Я сжала челюсти, думая, существует ли на самом деле распыляющаяся сыворотка правды, и не пахнет ли она, случайно, как лимонный полироль?
— Я скажу, что будет полезнее всего, — он с мягкой любезной улыбкой повернулся к Софи. — А вы скажете мне, если вы не согласны.
Она кивнула, улыбнулась, и ее щеки порозовели.
Я совершенно автоматически закатила глаза.
Он снова повернулся ко мне, и вся его любезность растаяла.
— Давайте посмотрим, хорошо?
Доктор встал, наклоняясь над нами. Оказалось, что он как минимум метр восемьдесят ростом, чего я не подозревала, пока он сидел за своим маленьким столом. Сиденье его кресла, наверное, было опущено почти до пола.
Я не двигалась, но Софи встала и запнулась о мои колени.
— Он не сможет вас увидеть. Все будет в порядке, — он указал мне на дверь. — Вам стоит на него посмотреть.
Я уже насмотрелась на такое, что выжженных в памяти воспоминаний мне бы хватило на всю жизнь. Я не хотела его видеть. Даже если он не мог увидеть меня. У меня было чувство, словно он узнает, что я там, почует меня, и я не хотела, чтобы он обо мне думал. Еще какая-то часть меня беспокоилась из-за моей собственной реакции. Вдруг вид Адама так разжалобит меня, что приму его назад? Не думаю, что это было бы хорошо для меня и детей.
Но Софи положила руку мне на плечо, поднимая меня и подталкивая.
— Это поможет. Тебе будет полезно увидеть его. Доктор Кристи хочет помочь. Он знает, как надо.
Резкие слова едва не сорвались с моих губ, но я сдержалась и поднялась на ноги. Я отказалась идти первой, заставив доброго доктора поступить вопреки южному воспитанию и пойти передо мной. Сперва он заколебался и покачал головой, но убедился, что я не сдамся. Если за углом стояли опасные люди в смирительных рубашках, я не собиралась наткнуться на них вслепую. Часть меня понимала, что я была жестока, что я думала стереотипами, но я уже увидела достаточно, чтобы знать: в этот раз реальность была страшнее, чем подсказывали стереотипы.
Софи шла за доктором Кристи через лабиринт сине-зеленых больничных коридоров, а я плелась позади, мысленно принимая боевую стойку каждый раз, когда мы поворачивали за угол. Когда он провел своей картой по электронному замку возле двойных дверей и открыл правую, я отстала, замерев от страха.
— Вы не увидите ничего страшнее, чем то, что вы уже пережили, — сказал он мягко. На этот раз его желание поддержать меня казалось искренним.
Я прошла мимо него к длинному окну, туда, где с каменным лицом молча стояла Софи. За окном оказалось то, что я сразу про себя назвала салоном, хотя не знала, откуда в моей голове взялось это слово и было ли оно правильным.
В каждом углу стояло по круглому столу с аккуратно приставленными четырьмя стульями. Справа один игрок уснул за партией в шахматы, и я вполне могла его понять. Женщина, трудившая над паззлом из миллиарда кусочков, качалась из стороны в сторону, хлопая в ладоши в сложной последовательности каждый раз, когда кусочек вставал на место. В целом они все выглядели куда нормальнее, чем я ожидала. Полдюжины пациентов сидели или стояли парами и беседовали — тоже нормально, как если бы они планировали барбекю или хвастались школьными успехами детей. Все пациенты носили обычную одежду, хотя ее качество варьировалось от поношенной подростковой до дизайнерской и шикарной. Я могла бы принять их за родственников пациентов, если бы за ними не присматривали врач и три медсестры.
То, что черта, разделяющая пациента и посетителя, была такой тонкой, привело меня в смятение. Но та же мысль отчасти успокоила меня: я упускала тревожные сигналы не потому, что была слепа, а потому, что безумие может быть совершенно невидимым, пока вы не готовы его увидеть. Дверь с маленьким окошком из прочного стекла, расположенная с дальней стороны салона, открылась. Ее охранял крепкий мужчина, который мог бы подрабатывать вышибалой. Пациент в синей больничной пижаме прошаркал внутрь, его ноги в тапочках скользили вперед шажками по пятнадцать сантиметров. Его голова была опущена, подбородок лежал на груди, и хотя прическа казалась знакомой, он был слишком маленьким и сутулым, чтобы быть Адамом.
— О, — сказала Софи, отступая, пока ее ноги не ударились об стул. Она опустилась на него не глядя.
Я стояла позади нее и не собиралась задерживаться, так что мне не нужно было устраиваться поудобнее.
Доктор Кристи сел чуть поодаль, вытянув длинные ноги и положив руки на подлокотники кресла по стороны от себя.
— Одна из первых вещей, которые мы делаем, — это даем пациентам отдохнуть от голосов. Они получают лекарства, которые заставляют голоса замолчать.
Он показал на шаркающего человека.
Я заставила себя проследить за направлением его пальца и увидела Адама, который выглядел старым и потерянным. Опустошенным.
— Голоса Адама очень упорны. Некоторым людям не нужны такие большие дозы препаратов, чтобы успокоиться. Но приглушить голоса Адама оказалось непросто. Если увеличить дозировку, он не сможет оставаться в сознании.
Кристи наклонился вперед и оперся локтями на колени, наблюдая за своим подопечным, как Джада наблюдала за светлячками в банке.
— Мы не будем долго держать его в таком состоянии. Следующий шаг — научить его иметь дело с голосами, от которых мы не можем избавиться. Помочь ему понять, что он не должен делать все, что они говорят, и не должен отвечать им. Мы постараемся научить его отличать реальное от нереального.
— Для него все реально, — сказала я более громким голосом, чем ожидала.
Доктор Кристи повернулся, чтобы взглянуть на меня, но я смотрела, как слюна течет на грудь Адама. Усилие, необходимое, чтобы держать рот закрытым, было слишком сложным для него, и он сдался.
— Да. Для него это реально. Но мы сделаем все возможное, чтобы помочь ему принимать правильные решения, — сказал он.
Меня захлестнула мощная волна жалости. Адам выложил мою кровать ножами, пока я спала. Он лгал мне и мучил кошку наших соседей. Он говорил мне об ужасных вещах, и я никогда не узнаю, совершил ли он их или только воображал. Но я видела, что на каком-то уровне он был не властен над собой. Болезнь украла его разум, забрала его семью, его преследовали кошмары, которые никто из нас не мог понять. Я поклялась оставаться с ним в болезни и здравии. Явилось чувство вины, такое же сильное, как и моя жалость. Я бросила этого несчастного человека с текущей слюной, вышвырнула его из дома и против его желания отправила в сумасшедший дом, хотя он лишился разума не по своей вине.
Но как я могла заботиться о трех детях и одновременно ухаживать за тяжело больным мужчиной? Софи, видимо, спросила, что нужно передать в больницу, потому что доктор начал перечислять вещи, которые Адаму можно и нельзя было иметь. В приоритете оказалась одежда.
— Пациенты справляются лучше, когда у них есть их собственная одежда. Они начинают чувствовать себя более людьми, чем пациентами. Но никаких ремней. Никаких шнурков. Никаких украшений. Ему понадобится туалетный набор. Но только не зубная нить; возможно, вы не знали, но она практически не рвется. Зубная паста должна быть с дозатором, а не в тюбике. Даже пластиковые тюбики имеют достаточно острые края, чтобы порезать запястье.
Я отключилась. Если бы он действительно хотел убить себя, чем рукав или штанина были хуже зубной нити?
— Мне пора идти, — сказала я и направилась к двери. — Я вижу, как ему плохо. Я так и знала.
Я не знала. Не знала, насколько ему плохо. Даже после того как я услышала, что он проводил презентацию в пустой комнате, я и не думала, что он настолько безумен. Совершенно не в себе. Шизофрения. Я думала, что Софи и доктор начнут спорить, скажут мне, сколько еще я должна увидеть и узнать, но они не стали. Софи выглядела так, словно я ее ударила. Я почувствовала себя виноватой за то, что свалила все на нее.
— Хорошо, что вы пришли. Если у вас появятся любые вопросы, свяжитесь со мной. Я буду рад помочь. Вы хотите о чем-нибудь спросить, пока вы не ушли?
Я покачала головой, но потом вспомнила, что один вопрос у меня был.
— Сколько он тут пробудет?
— Мы стабилизируем его состояние и будем заниматься им амбулаторно. Все станет лучше, когда он получит право на медицинский уход на дому. Сейчас у него нет страховки.
Он понял, что я хотела услышать что-то другое. Я хотела знать правду.
— От трех до пяти дней.
Как часто случалось в последние несколько месяцев, все оказалось хуже, чем я предполагала. От трех до пяти дней безопасности. Я кивнула и вышла за дверь в одиночестве.
Я должна буду немного рассказать детям о том, что происходит, прежде чем Адама выпустят. Возможно, им будет полезно узнать, что он не в себе и что он поступает неумышленно. Жизнь никогда не делает того, что вы от нее ожидаете.
Моя мама всегда говорила, что бог посылает испытания по силам. Но я поняла, что, если продолжить эту мысль, она перестает быть приятной. Нужно отпускать то, что слишком велико и опасно, чтобы держать его рядом с собой.
Войти с помощью соц. сетей: