Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Той ночью я спала, подняв мою пропоротую ногу повыше и обложив ее льдом. Перед этим я залила ее сначала перекисью, потом спиртом, потом наложила крем с антибиотиком, а затем примотала к ране разрезанный лист алоэ. Мое тело зудело от стекловаты, но основную ее часть удалось смыть в душе. Я бы рыдала в постели, если бы мой организм не был настолько обезвожен.
Бенджамин появился, как только я сделала сознательное усилие расправить плечи и вообразить, как через меня проходит диск света. Он наклонялся надо мной с ясным лицом. Я надеялась на его жалость. Но, как обычно, выражение его лица было скорее счастливым, чем грустным, скорее мирным, чем сочувствующим. Его глаза улыбались, а губы лишь чуть изгибались в подобии улыбки. Он не дразнил меня, как я подумала в первые секунды. Он поддерживал меня, словно говоря, что я смогу сделать все задуманное и еще немного.
Мне хотелось, чтобы он произнес это, признался вслух, что гордится мной. Как давно я слышала что-то подобное от кого-то, кроме родителей? Годы назад. Он молчал, и я поняла, что он, вероятно, не заговорит никогда. Его взгляда было достаточно. Я мирно выдохнула и проспала до самого звонка будильника.
Дети будут мешаться на стройке, где специалисты по гипсокартону распыляли текстурированную краску внутри дома и крепили листы гипсокартона в гараже поверх нашей изоляции. Я оставила им список простых дел по дому и поехала к доктору за уколом от столбняка. Доктор Сэм — сокращение от Саманты — рассказала мне, чего нужно избегать при подобной ране. Я рисковала заработать сепсис, но Сэм считала, что рана выглядит достаточно чистой, учитывая то, в каких обстоятельствах она возникла. Я порадовалась, что мне не нужно накладывать швы.
Я бы хотела поехать домой и вздремнуть, но мне нужно было заехать в офис. На маршрут ушло около четверти часа — единственное время за день, которое я провела в одиночестве. По пути я поняла, что беспокоюсь и злюсь, и стала снова думать о Кэролин. В последнее время она залегла на дно, и я скучала по ней. Мне все еще было чему у нее поучиться.
Когда я вернулась, мастер бригады позвонил, чтобы сказать, что работа с гипсокартоном завершена и ожидает проверки. Это следовало понимать как «Приезжайте и выпишите мне чек».
Детям так же, как и мне, не терпелось увидеть готовые стены, так что мы сели в машину вместе с Херши и поехали.
— Не верится, как тут много комнат! — сказала Джада, танцуя на втором этаже. — Всего несколько дней назад я могла пройти прямо сквозь стену! — она постучала по стене, отделяющей ее комнату от одной из ванных второго этажа.
Я сразу же заметила, насколько стало тише. Теперь шум в одной комнате не отдавался эхом по всему дому и в моем черепе, как происходило месяцами. Мы все разошлись по своим комнатам, кроме Романа, который носился между ними как резиновый мячик. Я легла там, где собиралась поставить свою кровать, и какое-то время смотрела в потолок. Пусть мы были далеки от завершения, пусть моя голень болела, я не могла перестать улыбаться. У нас и правда получалось. Мы строили собственный дом, и он выглядел ничуть не хуже, чем если бы им занималась бригада настоящих строителей.
Красный. Я повешу красные шторы в моей комнате и положу пушистый ковер возле кровати, чтобы наступать на него босыми ногами. «Мы крутая семейка», — сообщила я Кэролин и почувствовала, что она улыбается вместе со мной. Все это время она держалась в тени.
Это было первое августа, так что наш срок сдачи — тринадцатое сентября — подобрался чудовищно близко. На оставшиеся дела нужно было месяца три, даже если бы все прошло идеально. Невозможно. Но мы уже делали невозможное, хотя тогда нам еще хватало сил. Украденные минуты, которые я потратила на то, чтобы полюбоваться на потолок, были опасной роскошью, которую мы не могли себе позволить. Я села.
— Дрю? Ты готов установить пару дверей?
Он не ответил, так что я отправилась на поиски, обновляя список на моем телефоне. Двери, штукатурка, краска, паркет, бетонный пол, плитка, души, ванные, туалеты, встроенные шкафы, морилка, покраска, бетонные стойки, установить раковины и соединения с водопроводом, свет, выключатели, розетки, лестницы, перила, перила на крыльце, перила и ступени заднего крыльца, гаражные двери, забетонировать подъезд, полки в библиотеке. Я переставила пункты в порядке, который казался мне более правильным.
На самом деле ничего невозможного. Даже для неопытной команды строителей, работающей в свободное время. Наш бюджет был слишком мал, чтобы нанимать работников, потому что я не собиралась использовать все выданные банком деньги. Если бы я так сделала, я бы не смогла вовремя расплатиться по кредиту. Это было низкобюджетное строительство. Мне ничего не оставалось, кроме как все успеть.
Дрю оказался внизу. Он самостоятельно затащил три двери и поставил их у стены в гостиной. Хотелось бы верить, что он понимает, насколько огромен наш список. Я знала, что он полон энтузиазма, поскольку считает, что мы почти закончили. Как бы усердно мы ни трудились последние восемь месяцев, последние шесть недель будут еще сложнее, и мы будем чувствовать себя совершенно измотанными. Я не сказала об этом детям. Откуда бы они ни черпали свой энтузиазм, я не хотела им мешать. Не сейчас.
Девочки убирали наверху, готовясь укладывать паркет — плашки шириной пять сантиметров, которые нужно было стыковать и приклеивать к полу. Роман в своей комнате играл в машинки Matchbox, настоящие, а не из раскрашенных камней, — катал их по башне из паркета. Мы с Дрю установили двери в прачечную и кладовку быстрее, чем наружные двери, но с дверью ванной что-то пошло не так, а потом стало еще хуже, но в конце концов мы сумели ее закрыть. Мы не успели доделать все до темноты, и нам пришлось трудиться под рабочими лампами, которые излучали много тепла.
— Хватит дверей на сегодня, — сказала я, полагая, что Дрю захочет отправиться домой.
— Эти последние куски фанеры загораживают двери наверху. Что будем с ними делать? — спросил он.
Было приятно думать о том, что это наши последние строительные материалы. Последние брусья, последняя фанера, последние гвозди, шурупы и жидкие гвозди.
— Думаю, мы используем их при обустройстве чердака.
— Давай занесем их туда перед уходом, чтобы сразу заняться дверями, когда вернемся.
Моя нога пульсировала, но я не хотела стоять на пути его энтузиазма. Нам пригодится всякое лишнее усилие, на которое мы способны. За месяцы строительства мы накачали впечатляющие мышцы. Дрю, прежде бледный и тощий, как макаронина, превратился в загорелого мускулистого юношу. До того как потолок обшили гипсокартоном, он мог подпрыгнуть, схватиться за стропила и без труда подтянуться наверх. Я чем-то подобным похвастаться не могла, но тоже явно стала сильнее, хотя раньше мне и казалось, что мышц у меня нет вовсе. Мы легко затащили на второй этаж всю оставшуюся фанеру.
Дверь на чердак мы еще не установили, так что это была просто дыра в потолке в комнате Романа. Мы притащили стремянки и как можно аккуратнее их расставили. Хоуп помогала удерживать их на месте, пока мы с Дрю по одному закидывали листы наверх. Дрю сидел на чердаке, а я устроилась на верхней ступеньке лестницы.
Все шло гладко до последнего листа, который уперся в поперечную балку и не поддавался. Мы бы оставили его на другой день, но он заблокировал Дрю на чердаке, и тот мог вылезти, только если бы прополз вокруг него на четвереньках. Целлюлозная изоляция не так портила кожу, как стекловата, но мы оба решили, что лучше уж доделать работу.
— Подожди, — сказала я. — Я залезу и помогу. Наверху у меня будет больше пространства для маневра.
Мы попробовали около полудюжины маневров, чтобы высвободить застрявший лист, но не справились.
— Грубая сила, — сказал Дрю. — Нам просто нужно вытолкать его отсюда так же, как мы его затолкали. Ты толкай со своей стороны, чтобы его развернуть, а я буду толкать вверх и пытаться одновременно немного его согнуть. И он выскочит.
План звучал разумно. Я изо всех сил толкала фанеру вниз. Дрю толкал ее вверх. Я почувствовала, как дерево поддается под давлением, но я так и не почувствовала момент, когда оно дало слабину. Такого мы не ожидали. Верхняя половина резко повернулась и ударила меня по голове, прямо над левым глазом. Следуя законам физики, я ударилась головой о балку позади себя. Боль была впечатляющей, так же, как и поток крови. Сначала я не могла понять, откуда идет кровь, потому что вся моя голова звенела от удара.
Дрю вытолкнул фанеру с чердака, одновременно крича:
— Хоуп! Мама ранена! Помоги мне!
Хоуп взбежала по лестнице, пока я разворачивалась, чтобы спуститься. Стропила кружились, но я была уверена, что это просто временная реакция на удар, а не симптом серьезного сотрясения мозга. Кровь капала на фанеру и стропила, которые мы так мучительно выпрямляли после того, как оставили их под дождем. Она впитывалась в изоляцию, падая, словно хлебные крошки, отмечая мой путь к лестнице, вниз по ней и в мою спальню, где я села на пол.
— Принесите мне льда и полотенце, — сказала я, как будто у нас что-то из этого было. Джада начала снимать свой носок, но я помахала ей, чтобы она остановилась. Хоуп принесла рулон бумажных полотенец, и я смахнула с них пыль от гипсокартона, прежде чем приложить пачку к левой брови, которая стала основным источником головной боли.
— Тебе нужно пойти к врачу, — сказала Хоуп.
Дрю спрыгнул с чердака, проигнорировав лестницу.
— Точно. Полно крови, — сказал он. — Как ты себя чувствуешь?
— Порезы на голове всегда сильно кровят. Может быть, и ничего страшного. Мне нужно зеркало.
Я не хотела к врачу. Я слишком устала, чтобы сидеть в приемном покое. К тому же меня пугала мысль о швах. Фу.
Дрю исчез, и мы тихо сидели, вытирая кровь. Он вернулся с огромным настенным зеркалом для моей ванной. Я засмеялась:
— Я не планировала наряжаться на вечеринку!
— Все, что я смог найти, — тоже рассмеявшись, ответил он и поставил зеркало передо мной. Я сидела, скрестив ноги, в маленьком облаке смятых красных бумажных полотенец.
Мне понадобилось с минуту, чтобы набраться смелости, отнять салфетки от раны и посмотреть. Длинный порез под левой бровью открылся и снова начал кровоточить. Но мое внимание привлек не порез, а моя левая рука. Вся ее тыльная сторона, средний и безымянный палец были пурпурными. Пальцы определенно опухли. Понятия не имею, как я этого не заметила. Я согнула руку и поморщилась. Пальцы не гнулись как следует. Я не могла работать, если не могла печатать. Не важно, понадобятся швы под бровью или нет, но руке требовался рентген. Проклятье. У меня не было времени на травмы.
— Фу-у-у, — сказал Дрю, отворачиваясь. — Тут точно понадобятся швы.
Он не заметил мою руку, и я промолчала.
— Наверное, стоит съездить к врачу. Давайте все вернемся домой, а Хоуп сможет отвезти меня в больницу. Не спешим. Это просто предосторожность.
Я встала, поражаясь тому, насколько незначительна боль в моей ноге по сравнению с болью в голове и руке.
Роман и Джада даже не знали, что я пострадала, пока мы не сказали, что пора уходить. Джада потеряла обувь где-то в доме, и мы в конце концов сдались и перестали искать. Когда мы вернулись домой, Роман заплакал, потому что хотел поехать со мной, но Дрю все-таки удалось отвлечь его попкорном и дурацким фильмом про ниндзя.
— Печенье тоже? — спросил Роман, мудро пользуясь случаем.
Хоуп обернула мою руку льдом, пока я придерживала второй пакет на голове. Было странно стать объектом заботы моих детей. А еще меня ужасно раздражало, что мы так многого добились, но теперь я чувствовала себя слабой и разбитой, а не сильной. Я подумала о бегунах в конце марафона. Они выглядят замученными, не скажешь, что глаза у них блестят и хвост пистолетом. Но не это я себе воображала, когда стояла перед домом, разрушенным торнадо, и, как я понимаю, не этого Кэролин ожидала от меня.
Я бы хотела, чтобы победа доставалась чуть меньшей болью.
В приемном покое я читала книгу на своем Kindle, а Хоуп подбирала идеи для украшений на Рождество на сайте Pinterest. Вокруг нас собралась обычная солянка из плачущих младенцев и уставших пожилых людей, которые беспокоились о собственных проблемах и мало интересовались окружающими. Хоуп принесла пакетик миндаля и по бутылке воды каждой из нас. Если бы я не чувствовала себя так, словно мне бровь пробило ледяной пикой, я бы получила удовольствие от перерыва на чтение.
Когда меня, наконец, вызвали, сначала все шло как я и ожидала. Врачи отправили меня на рентген руки и удивили тем, что сделали заодно и рентген головы, на случай если у меня есть трещина в черепе. Я не подумала об этом. После безболезненных рентгеновских снимков последовала очень болезненная очистка раны. Медбрат был новичком и ухитрился залить стерильным раствором мое плечо, спину и всю кушетку, и ему пришлось поменять простыни и принести полотенца, чтобы высушить мою одежду. К тому времени как я все оттерла, нас перевели из занавешенного отсека в отдельную палату с дверью. Я забеспокоилась о том, что это означает перелом руки. Я не могла строить дом с гипсом на руке. Я немедленно расстроилась.
Крепкая женщина в ярких очках и с такими тонкими седыми волосами, что она почти казалась лысой, зашла и села возле кровати. Хоуп игнорировала ее, продолжая украшать дом с помощью Pinterest.
— Я Памела, — сказала она, похлопав меня по ноге. — И я просто хочу немного посидеть и поговорить с вами, дорогая.
Я кивнула и подумала о том, что, наверное, кто-то сказал ей, что я писательница. Я вовсе не была так знаменита, чтобы за мной охотились фанаты, но как только кто-то узнавал, что я пишу романы, он тут же или заявлял, что хочет стать писателем, или предлагал написать книгу о его жизни. Я прикрыла глаза, готовясь проявить интерес к ее истории и дать ей ценный совет по поводу выбора между карьерой и хобби.
— Хорошая новость — рука у вас не сломана, и череп тоже. Понадобятся только повязки. А теперь расскажите мне об этом порезе и о том, как вы его получили. Хорошо? — она снова похлопала меня по ноге. — И что такое случилось с вашей рукой? Ей и правда досталось, верно?
Я снова рассказала свою историю, думая о том, что ей следовало бы ее записать, чтобы мне не пришлось повторяться. Она задала полдюжины других вопросов и показала на сеть из противных синяков и царапин, покрывающих мои ноги и руки, прежде чем я поняла, что происходит. Я засмеялась. Сначала захихикала, а потом и расхохоталась. Хоуп и Памела выпрямились, глядя на меня широко раскрытыми глазами, а затем метнулись к двери, думая, что им нужно позвать на помощь, позвать кого-то проверить мои мозги.
Я позвала их обратно.
— Это просто смешно. Вы считаете, что это свидетельство домашнего насилия, да? Столько лет я ходила с синяками, которые муж оставлял мне на шее и бедрах, и никто ни разу не спросил, а теперь я получила в лоб фанерой на чердаке, и звучит сирена.
Памела улыбалась, недоверчиво поджав губы.
Хоуп снова уставилась в экран телефона.
Доктор постучал костяшками пальцев в дверь и зашел без приглашения.
— Как тут у вас дела? Разобрались?
У него был британский акцент, и оставалось лишь удивляться, как он очутился в больнице Литл-Рок. Он наклонился посмотреть на мой порез, развернув лупу на подставке, чтобы лучше видеть.
Памела с сомнением пересказала историю про чердак, но я поклялась, что это правда.
— Поверьте мне, я знаю, что такое домашнее насилие. Это точно не оно.
Возможно, я слегка покривила душой. Руки Мэтта больше не хватали меня за шею по ночам, и мы уже годы не видели Адама, но страх никуда не делся. Мэтт и Адам все еще дотягивались до меня через дыры, которые они оставили в моей самооценке. Но доктору был интереснее мой проект дома, чем угроза домашнего насилия. Мы поболтали об энергосбережении и солнечной энергии. Затем он сказал, что пришла пора накладывать швы на моем лице, и я заартачилась.
— А какие есть варианты? — спросила я, поглядывая на дверь и обдумывая пути отступления.
— Вы проделали дыру в голове, и нам нужно ее закрыть. Тут нет особых вариантов. Как минимум я должен ее заклеить. — Он наклонился, чтобы еще раз присмотреться. — Но она длинновата для клея, на мой взгляд. Если рана снова разойдется, у вас, скорее всего, останется шрам.
Он несколько раз свел вместе края раны. Я закрыла глаза и старалась ровно дышать, притворяясь, что не замечаю бритвенно-острой боли, и надеясь, что мое спокойствие заставит его подумать, будто рана не так уж велика и ее можно склеить, как абажур, от которого откололся краешек.
— Если пообещаете, что будете держаться подальше от чердака какое-то время, можем попробовать клей.
Консультантка ушла и прислала медсестру с подносом. Мне кажется, на нем не было ничего, кроме большого тюбика эпоксидки. Мы продолжали обсуждать различные этапы строительства дома и другие энергоэффективные практики. Я была не уверена, правда ли его интересует строительство или он пытается убедиться в том, что мои травмы — дело моих собственных рук.
Хоуп так и не отвлеклась от телефона, отчасти потому, что она затерялась в стране Pinterest, но еще и потому, что она почти так же боялась крови, как и я. Взгляд на мою открытую рану на брови через увеличительное стекло ее бы доконал.
— … Думаю, эти законы приняли по убедительной причине, и я не хочу, чтобы вам было некомфортно. Доктора и пациенты не должны иметь личных контактов. Только профессиональные отношения. Я сам так считаю и поддерживаю эти законы. Честно, — говорил доктор.
Так, как его звали? О чем он вообще толковал? Конечно, мне было неловко, ведь он держал горячую лампу, вроде тех, что вешают в столовых, в сантиметрах от моей головы и тыкал в глубокую рану у меня на лице. Законы о личных контактах? Что-то было не так. Змея предосторожности скользнула по моему позвоночнику. Что-то происходило. Он больше не говорил о домах, насилии или ранах. Кажется, я начала извиваться вместе с этой змеей.
— Ну-ка, потерпите. Сейчас будет щипать, но важно, чтобы вы сидели абсолютно неподвижно около трех минут. Я буду держать этот клей на месте, пока он застывает. Вам нельзя двигаться.
Я едва не кивнула, потому что змея лишила меня языка, но остановила себя и осталась неподвижной, выравнивая свое дыхание и пытаясь замедлить сердцебиение. Его рука была прижата над моим левым глазом, держа его закрытым. Я хотела закрыть и правый глаз, чтобы не видеть его искаженное лицо через увеличительное стекло. Оно превратилось во что-то сюрреалистическое и кошмарное.
Он снова наклонился, ухудшая эффект.
— Скажите мне, если вам неудобно, — прошептал он. — Я сейчас положу вам что-нибудь в руку. Я предупрежу вас, так что вы будете знать. Сидите совершенно неподвижно.
Я продолжила сидеть неподвижно, но скорее из-за парализующего страха, чем из послушания или любопытства. Я видела фильмы о преступлениях, которые совершались в кабинетах врачей, и о медсестрах, которые наблюдали за этим молча. Что, черт возьми, он собирался положить в мою руку? Но ведь рядом была не только медсестра, но и моя дочь, а дверь палаты оставалась приоткрытой.
Что происходит?
Я почувствовала, как из моей груди рвется крик. Кэролин бы закричала, но даже когда капля пота сползла с моего виска, оставляя щекочущий след, я знала, что не закричу. Я знала, что останусь замершей от страха и шока.
Он повел плечами, ловко и идеально ровно удерживая мое лицо на месте. Моя левая рука лежала на кровати рядом со мной, вверх ладонью, со льдом на пораненных костяшках. Он положил мне в руку деревянный шпатель, и мои пальцы сомкнулись на нем. Меня захлестнуло потоком стыда.
— Терпите, даже если вам неудобно, — прошептал он. — Давайте лучше поговорим о доме. Я хочу на пенсии построить дачу, и мне нужно как можно больше знать. Хочу сделать все правильно.
Моя рука задрожала от того, с какой силой я впилась в шпатель, и я подумала: может быть, это один из тех, что со вкусом винограда, — такие они обычно давали моим детям, когда те капризничали. Мой измученный разум заставил меня принять любезность доктора за что-то отвратительное и жуткое. Адам все-таки кое-чего добился в попытках сломать мой мозг заодно со своим.
Я расслабилась, на этот раз по-настоящему, и успела сделать два глубоких вдоха, прежде чем доктор отодвинулся и осмотрел свою работу.
— Я наложу легкую повязку. Постарайтесь держать лицо ровно. Не смеха, ни слез. Все, как доктор прописал.
Я улыбнулась, но только правой стороной лица, и закрыла оба глаза. Невозможно вернуть контроль над своим разумом за один вечер. Два шага вперед, один назад.
— Посидите спокойно пару минут. Сестра вернется с бумагами для выписки. Было очень приятно с вами познакомиться, — он пожал мою здоровую руку. — Будьте осторожны. Я не хочу снова вас склеивать.
— Спасибо. Давайте в следующий раз встретимся в водопроводном отделе, или выбирая твердосплавные свёрла, или что-нибудь эдакое.
Он помахал мне от двери, кажется, так и не заметив, как я прокатилась на американских горках стыда и страха из-за обычного шпателя. Как только он ушел, я посмотрела на деревяшку и увидела его личный электронный адрес, перечеркнутый и еще раз переписанный синей ручкой. Конечно, я отправлю ему подсказки по поводу строительства, когда у меня будет время, и я также оставлю палочку на память о том, что иногда можно расслабиться и довериться людям. Не у всех на уме что-то темное и зловещее. Иногда люди протягивают тебе руку помощи (или шпатель с ароматом винограда, как в данном случае) — а я за эти годы успела забыть, что так бывает.
Материнская вина — жуткое чудовище. С самого начала строительства я боялась, что однажды дети проснутся и откажутся когда-либо еще брать в руки молоток. Им уже было не по два года (кроме, разумеется, одного двухлетнего), так что я вряд ли бы смогла их переубедить, если бы они и правда решили взбунтоваться. Реальная проблема заключалась в том, что они не бунтовали.
Мы были полностью преданны команде с самого начала. У нас случались дни, когда кто-то чувствовал себя удрученным или таким истощенным, что рыдал от боли в мышцах, но не было ни одного дня, когда кто-то взял бы и все бросил. Мы включали музыку для расстроенных и давали им легкие задачи или самую приятную работу на стройке — присматривать за Романом. И энтузиазм всегда возвращался. Я уважала их и восхищалась их стойкостью и силой. Но парадокс из парадоксов — именно это меня и тревожило.
Они упустили так много за этот год. А ведь я поклялась когда-то, что у них будет все. Нищета многого лишила меня, когда я была подростком, и я злилась из-за того, что мои решения отнимают у моих детей право на нормальную жизнь.
Джада сумела остаться в баскетбольной команде в течение школьного года, и то потому, что это было одно из ее основных занятий, а не дополнительная секция. Но она отстала и не планировала оставаться в команде осенью. Как я подозревала, одна из причин состояла в том, что она пропустила летние тренировки.
Дрю бросил музыкальную группу и вообще все внешкольные занятия. Благодаря социальным сетям и урокам он смог сохранить друзей. Но он пропускал походы в кино и сражения в пинбол.
Хоуп была достаточно взрослой для того, чтобы наша работа сказывалась на ее будущем более существенным образом. Она увлеклась местной политикой, и в начале лета ей предложили позицию интерна в демократической партии Арканзаса при Билле Гуатни. Она планировала стать адвокатом и посвятить себя борьбе за права жертв семейного насилия на справедливый суд, так что эта практика могла стать началом ее карьеры. Я колебалась всего минуту, прежде чем посоветовала ей взяться за эту работу. И она усердно взяла на себя двойную нагрузку на кухне и уборку дома, в котором мы жили, а также трудилась на стройке каждый день, когда не работала в интернатуре. Это все осложняло, но это был правильный выбор, независимо от его последствий.
Она решила отправиться на Национальный съезд демократической партии в Денвере в надежде, что ее героиня, Хиллари Клинтон, будет выдвигаться в президенты от демократов. Поездка получилась дорогой, так что Хоуп устроилась уборщицей в несколько домов, чтобы скопить деньги. Она пропускала первые дни учебы в школе из-за поездки, но пользы от нее будет больше, чем Хоуп могла бы получить из учебников.
К августу ее расписание сильно усложнило нашу работу. Хоуп не хватало сил на все, а мы отставали от графика и отчаянно нуждались в ее помощи.
— Думаю, что я брошу партию, — сказала она мне поздно вечером, когда мы приклеивали первые узкие полосы вишневого паркета в моей спальне. — Мне предложили место в одной компании, где я буду меньше занята, пока мы не закончим дом.
— Это плохая идея, — сказала я. — Ты же принесла присягу. Ты не должна отказываться. Ты дала слово.
Хоуп обсудила со мной достоинства и недостатки каждой работы, и я выслушала ее, больше не давая советов. Она знала о моем мнении, но она также знала, что я считаю, что каждый ребенок должен сам распоряжаться своей жизнью с тринадцати лет. Я готова была что-то порекомендовать, конечно, но я позволяла им самим принимать решения. Моя бабушка осталась одна в тринадцать лет во время Великой Депрессии. На протяжении большей части истории люди в этом возрасте считались практически взрослыми. Разумеется, дети не были полностью самостоятельны, но после того как им исполнялось тринадцать, они сами занимались стиркой и выполняли свою долю работы по дому. Учитывая все их обязанности, было справедливо, что они также сами выбирали, чему им учиться, и планировали свое будущее. Я поддерживала их еще пять лет и помогала принимать решения, прежде чем они окончательно уйдут в свободное плавание. И, на мой взгляд, это был лучший способ подготовить их к самостоятельной жизни.
Хоуп решила уволиться, и я не стала спорить. Потому что это еще один мой принцип. После того как я мягко выразила свое мнение, я поддерживаю моих детей, не важно, что они выбирают.
В среду после увольнения я была на работе, и вдруг мне посыпались электронные письма и текстовые сообщения от друзей.
— Ты видела Хоуп?
— Хоуп в партии?
— Где Хоуп?
— О боже. Хоуп у тебя?
— Передайте мне, если Хоуп нужна помощь.
Я вообразила себе автомобильную аварию и прочие ужасы. Хоуп не отвечала на звонки. Офис демократов был в паре кварталов от моего офиса, и я слышала полицейские сирены неподалеку, но, насколько я знала, она не должна была приходить на работу. Она уволилась. Зачем бы ей возвращаться?
К тому времени, как я нашла Хоуп, я прочитала местные новости и узнала самое худшее.
Кто-то убил Билла Гуатни, председателя партии — именно под его руководством Хоуп работала всего несколько дней назад. Ему было сорок восемь.
— Я так его уважала, — плакала она в трубку. — Он был моим наставником. Он обещал, что поможет мне, когда я закончу школу и начну искать работу в политике. И он всегда был таким добрым и так меня поддерживал, — она была совершенно не в себе, как и я. — Если бы я послушалась тебя и осталась бы на эту неделю, я бы сидела прямо при входе. Я бы сама его впустила. Я бы видела, как в Билла стреляли снова и снова. А что, если бы я попыталась его остановить? В смысле… Я не знаю, что бы я сделала.
Смерть была так близко. Слишком близко.
— Если ты захочешь еще откуда-то уволиться, сразу увольняйся. Не слушай меня, — сказала я, лихорадочно пытаясь изгнать картины убийства из головы. Мы еще не знали, кто и почему это сделал. Я невольно подумала об Адаме. Он был достаточно безумен, чтобы устроить что-то подобное.
Мы довольно давно не слышали об Адаме, и Мэтт практически исчез из нашей жизни после того, как устроил свою. Но появился другой безумец, который посмел отнять у нас что-то важное. Когда мы уже думали, что все наладилось, нам напомнили, что жизнь никогда не бывает легкой и простой.
В течение нескольких часов полиция нашла и застрелила убийцу. Его мотивы так и не выяснили. Он исписал ругательствами стену магазина Target, где работал, и в тот день ушел оттуда раньше времени. У него дом нашли листок с именем Билла Гуатни и телефонным номером, но никаких других связей обнаружить не удалось. Это был не Адам.
Вечером в пятницу я поехала с Хоуп на панихиду, которая проходила на ступенях суда, где Билл десять лет работал сенатором штата. Атмосфера в суде была нервозная. Все боялись, думали о том, не выстрелит ли кто-нибудь в толпу. Думали о том, что еще ужасного может случиться. Друзьям Хоуп, которые находились в момент убийства в здании или в одной комнате с Биллом, нужно было выговориться. Им нужно было поделиться своими ужасными воспоминаниями. Не важно, как я хотела заткнуть ей уши и убежать, я стояла с Хоуп, и мы слушали.
Она была в оцепенении и не могла плакать по пути домой.
— Я думаю отменить мою поездку в Денвер. Он собирался отправиться с нами как суперделегат. Мне будет слишком грустно ехать туда теперь. До отъезда осталось всего несколько дней.
Я не спорила с ней. Я боялась что-либо советовать.
— Следуй своему чутью, — сказала я, уверенная, что ее чутье получше моего.
В понедельник мы поехали на похороны. Это было большое мероприятие с участием Клинтонов, генерала Уэсли Кларка, губернатора Биби и дюжин местных политиков из обеих партий. В двух кварталах от церкви вдоль дороги выстроились люди, держащие плакаты. Только когда мы остановились у светофора, я поняла, что мы наткнулись на демонстрантов из Баптистской церкви Вестборо. На плакатах были фотографии Билла, окруженного языками пламени, которые складывались в слова «Гори в аду, Гуатни», были и дюжины других полных ненависти посланий и цитат из Библии, намекающих на то, что Бог убил Билла в наказание за то, что наша страна толерантна к гомосексуальности. Хоуп готова была с ними подраться. На прошлой неделе она спала не больше нескольких часов, и у нее не осталось ни терпения, ни тормозов.
Я заперла дверь с ее стороны и обняла ее, стараясь удержать в машине. Я посмотрела вперед, уговаривая светофор скорее переключиться на зеленый, чтобы мы могли уехать подальше от злобных воплей, и тут увидела на другой стороне улицы нечто неожиданное. Это была длинная линия мотоциклов «Харлей-Дэвидсон». Длинноволосые, бородатые байкеры в коже тоже держали в руках плакаты — мирные плакаты.
— Посмотри на ту сторону! — заорала я. — Просто смотри на байкеров. Посмотри на их плакаты.
Хоуп расслабилась, свет сменился на зеленый, и я опустила стекло, чтобы мы могли вместе помахать группе мотоциклистов Патриотической гвардии, которые часто противостояли демонстрантам Вестборо.
— Не каждый день можно увидеть такую компанию парней на «Харлеях», — сказала я.
К следующему дню все снова изменилось.
— Я поеду в Денвер, — сказала Хоуп, задрав подборок, ее слезы высохли. — Я только что услышала, что Ребекка, жена Билла, едет вместе с Клинтонами. Если она может, то и я могу.
Так что я загрузила ее в фургон вместе с группой студентов юрфака, и они отправились в Денвер. Эта поездка принесла ей исцеление, которое она заслужила.
Хоуп позвонила мне из Денвера, пока я на четвереньках в ее гардеробной клеила и стыковала узкие плашки паркета в одиннадцать вечера, все еще стремясь успеть к сроку сдачи. Она только что выслушала речь Хиллари Клинтон и всхлипывала, когда цитировала ее: «Моя мама родилась до того, как женщины могли голосовать. Моя дочь сможет проголосовать, чтобы ее мать стала президентом. Это история Америки, женщин и мужчин, которые бросают вызов судьбе и никогда не сдаются».
Я тоже заплакала. Это была наша история. Таких женщин, как Кэролин. Таких женщин, как мы.
Моя старшая дочь видела в жизни немало дурного, но она видела и хорошее. Она вернулась более сильной и смелой, более уверенной в том, что сможет изменить мир. Хоуп привезла нам всем маленькие флажки, которыми она и ее спутники махали под речь Обамы, и особый подарок для Романа. Это была тридцатисантиметровая плюшевая кукла, изображающая Обаму. Хоуп водила Романа с собой, разрешая ему размахивать плакатами и выдавать наклейки возле избирательных участков, так что имена политиков были ему знакомы, но его любовь к кукле нас всех удивила.
— Это Обама! — пронзительно закричал Роман, прижимая к себе игрушку. — У меня есть Обама!
Кукла стала его защитником, и месяцами, когда он просыпался посреди ночи, он не требовал дать ему попить или укрыть его одеялом, как прежде. Вместо этого я слышала, как он бормочет: «Обама! Где Обама? Мне нужен Обама!»
Жизнь удивительнее, чем можно предположить. И хотя мы снова начали работать по двенадцать часов в день, чтобы закончить строительство «Чернильницы», мы обнаружили в себе новые силы, новые слабости и тысячи новых причин назвать себя счастливчиками.
Войти с помощью соц. сетей: