Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Я ушла с работы раньше времени, чтобы заменить тормозные колодки, и вернулась домой раньше детей. Побыть дома в одиночестве мне не удавалось почти никогда. Хоуп и Дрю ходили в начальную школу, Джада в садик — это означало жизнь в непрерывном шуме. Я улыбалась, пока не открыла дверь машины и не услышала кошмарный звук. Это был адский дикий вопль, что-то среднее между визгом и воем. Это был звук, который, наверное, издавал бы лесной зверь, попавший в капкан. Но он шел не из леса, он шел из-за моего дома.
Иногда я чувствовала себя нелепой, даже истеричной, из-за того что я боялась Адама годы спустя после нашего развода. Я спрашивала себя, не заронил ли он семя паранойи в мой разум, не встала ли я сама на путь к безумию. Но затем в один прекрасный день я могла вернуться домой раньше детей и найти записку, или нож, или услышать дикий животный крик, и тогда я понимала, что моя паранойя оправдана. Он всегда держался неподалеку.
— Херши?! — заорала я, из моих глаз полились слезы, хотя я не могла знать точно, она это или какое-то дикое животное. Я побежала к двери гаража, не зная, насколько это безопасно, и беспокоясь, что Адам издалека заслышит стук моего сердца. Я сдержала всхлип, когда вой стал громче. Он исходил со стороны заднего крыльца, и так как Херши не вышла, чтобы встретить меня, я поняла, что воет она.
Я широко распахнула заднюю дверь и ступила на бетонный порог прежде, чем поняла, что мне нужно было взять оружие, хотя бы нож.
Херши лежала на спине, дико дергаясь со стороны в сторону, так, как она тысячу раз делала в жаркие дни, когда находила тенистое место в прохладной длинной траве. Ее ноги были связаны вместе прозрачным скотчем. Передняя лапа к передней и задняя к задней. Ее морда тоже была замотана в пластиковый намордник из скотча, но она смогла частично содрать его, чтобы издавать этот звук, этот чудовищный вой.
— Ш-ш-ш, — сказала я, встав рядом с ней на колени и осматривая ее в поисках ран. Ее бок был в крови, но я не могла понять, откуда она идет. — Все хорошо, я здесь, девочка. Я тебя освобожу. Прости. Мне так жаль. Мне нельзя было тебя оставлять. Мне жаль, — я рыдала. Сопли, слезы и всхлипы — таких звуков я, кажется, никогда раньше не издавала. Я забежала внутрь дома, схватила нож для мяса, потом вернулась к Херши, стараясь успокоить ее, чтобы не порезать кожу, пока я буду пилить ленту.
Ножницы были бы лучше, но кто-то из детей забыл положить их на место. Сколько раз? Сколько раз я говорила им класть вещи на место? Никогда не знаешь, когда они тебе понадобятся. Вот случится что-то такое…
Я начала смеяться. Что-то такое? Типа, когда сумасшедший замотает твою собаку скотчем? Вот такое экстренное происшествие? Вот к чему должны быть готовы мои дети? Вот почему я должна орать на них, чтобы они клали чертовы ножницы в чертов ящик? Пасть Херши практически освободилась, хотя лента все еще липла к верхней части ее морды и к нижней челюсти. Но теперь она могла полностью открыть пасть и начала издавать жалкий, тонкий звук, и то с перерывами, словно сил на то, чтобы заскулить, ей хватало только через раз.
Я разделила ее передние лапы, но поранила ее ножом с внутренней стороны правой лапы. Не сильно, но понадобится крем с антибиотиком. Когда я, наконец, освободила ее задние лапы, она перевернулась на бок, положила голову мне на колени и принялась лизать мои руки. Я тем временем чесала ее за ухом, хвалила и обещала ей бесконечные вознаграждения.
Я дюжину раз поцеловала ее в лоб, оставив пятно слез и соплей. Ее спина вся вытерлась, шерсть прилипла к пятнам крови на бетоне. Все было не так плохо, как я подумала, когда увидела кровь в самом начале. Но на спине Херши остались большие ссадины. Скрыть их от детей будет невозможно, но я ни за что на свете не сказала бы им. Господи, нет. Это было слишком ужасно, чтобы рассказать кому бы то ни было. Меня мучил стыд.
Я взяла телефон и сделала фотографии. Я не собиралась снимать, когда только увидела ее, и не жалею об этом даже сейчас. Было бы бесчеловечно отложить ее освобождение хотя бы на секунду.
— Господи! Иисусе Христе! — я провела рукой по лицу, пытаясь понять, почему кто бы то ни было, зачем — нет, зачем Адам — сделал это.
Я зашла внутрь за вещами, собираясь оставить Херши на пороге и вернуться, чтобы привести ее в порядок. Но она пошла за мной, ее левое плечо прижималось к моей правой ноге. Так мы добрались до ванной. Я шла наклонившись, придерживала ее рукой, поглаживала и почесывала.
Детское масло помогло отклеить большую часть скотча, но кое-где все равно остались проплешины. Хуже всего было с мордой, где она вырвала клочки шерсти, пытаясь освободиться, пока я не пришла. Она сидела терпеливо, большие желто-зеленые глаза, не отрываясь, смотрели на меня. Когда я вымыла ее спину и наложила крем, она вздохнула и переступила с лапы на лапу, поднимая их самую малость. Когти стучали по полу. Но она не пыталась сбежать и не скулила. Она была со мной в безопасности и знала об этом.
Хотя собака успокоилась, съела миску корма и выпила две миски воды, мои руки все еще дрожали, и я только сейчас перестала плакать. Дети могли вернуться домой в любую минуту, и у меня раскалывалась голова. Я забралась на диван с холодным мокрым полотенцем на опухших глазах. Херши легла на пол рядом со мной, я поглаживала ее одной рукой.
Когда дверь открылась, Джада завопила: «Мы дома! Эй все, мы дома!» — глупая привычка, которую она почти переросла, когда начала ходить в детский сад.
Я улыбнулась из-под маски.
Дети, как я и предполагала, заволновались, когда увидели собаку, и я села на диване, держа полотенце на глазах.
— Она в порядке, — сказала я им. — Просто подралась немного. Я ее полечила, и мы будем за ней присматривать, пока она не выздоровеет.
Трюк с полотенцем не мог меня спасти, и я хотела быть честной с детьми. Но в этот раз, о господи, в этот раз все было иначе. В этот раз мне следовало соврать.
— Дайте мне прикрыть глаза на двадцать минут, чтобы прошла головная боль. Потом я начну готовить ужин. Делайте ваше домашнее задание! — я постаралась, чтобы это звучало энергично, но с трудом выговаривала слова. Мой голос был хриплым, и я говорила в нос.
Херши пошла за мной в спальню и лежала рядом с моей кроватью, пока я пыталась прийти в себя.
Спустя несколько минут я начала чувствовать себя слабой и беспомощной, и это меня разъярило.
— Я не могу просто лежать в кровати с мокрым полотенцем на лбу, как несчастная жертва из черно-белого фильма, — сказала я, откидывая полотенце и вставая. Я приняла горячий душ и смыла оставшиеся слезы, пока Херши сидела за стеклянными дверцами, не спуская с меня глаз. Я прекратила рыдать. Хватит этой чуши. Я почувствовала, что горячая вода придала мне сил.
Я потянулась под струями воды, сцепив руки и подняв их к потолку. Пришло время двигаться вперед. Стремиться к моей мечте.
Мы с Хоуп приготовили на ужин завтрак. Яичница с тостами и беконом была моей любимой едой с самого детства и всегда меня утешала. Мы добавили к меню вафли с моим секретным ингредиентом — миндальным экстрактом. Я всегда уговаривала детей выйти из кухни или отвернуться, пока добавляла его в масло, стуча дверцами шкафов и звякая банками, словно это был сложный многоступенчатый процесс. Мне никогда особенно не нравились вафли, но их приготовление всегда заставляло меня улыбаться. Наша вафельница выпекала вафли в форме сердечек, а никто на планете не может делать еду в виде сердечек для своих детей и не улыбаться. Более того, когда вафли были идеально хрустящими снаружи, но чуть-чуть сыроватыми внутри, вместо писка раздавалось птичье чириканье. Давным-давно я уронила вафельницу в мыльную воду, когда хотела ее протереть, и с тех пор она издавала эти пронзительные звуки, которым дети никогда не уставали подражать, а мне никогда не надоедало их слушать.
Пока мы объедались сиропом, маслом и беконом, никто не спрашивал о том, что случилось с Херши. Дети видели, что я на грани срыва. Пусть я закрасила свой красный нос и мешки под глазами, было очевидно, что я плакала. А я не из тех, кто часто плачет. Дети получили общее представление о том, что произошло что-то ужасное, и по крайней мере Хоуп и Дрю не сомневались в том, кто в этом виноват. Возможно, их собственный инстинкт выживания подсказывал, что не нужно задавать вопросы, что знать слишком много — опасно.
Я понимала, что должна быть готова к его возвращениям, но от этого легче мне не становилось. Я хотела, чтобы его посадили. Я хотела, чтобы кто-нибудь меня защитил. Но не было ни места, куда я могла бы его отправить, ни лекарства, которое бы его вылечило, и никто не мог защитить нас, кроме «Кармы».
Я вышла, чтобы насыпать зерен в птичью кормушку, пока девочки мыли посуду. Я улыбалась каждый раз, когда смотрела на детей. Да, я знала, что улыбаюсь слишком много, учитывая обстоятельства. Сложно сказать, действовала я, пытаясь вжиться в роль, или ко мне уже тянулось собственное безумие, призывая сделать шаг, еще один шаг.
Мои руки так тряслись, что я просыпала горсть подсолнечных зерен. Белки будут довольны. Я стряхнула семечки с ноги и пошла домой.
Что-то привлекло мое внимание на столике между креслами, куда мы обычно ставили прохладительные напитки в жаркие дни. И в этот раз там тоже стояла чашка. Чистая стеклянная чашка, наполовину заполненная мутной водой с добавкой в виде мертвой белой мышки.
Что-то было написано на чашке черным маркером, но надпись размазалась и постепенно таяла. «Отпечатки пальцев!» — подумала я. Они могли бы снять отпечатки со стекла — как будто было не очевидно, кто здесь побывал. Я едва не рассмеялась.
Я приблизилась к столику на шаг и рассмотрела несколько букв, намеренно стараясь не читать слова. Мышь не была полностью белой, оказывается, у нее были черные пятна. Нет. Адам написал на ней слова черным маркером, как и на чашке. Крошечные передние лапки тянулись к небу, как будто мышке оставались сантиметры до спасения. Ее глаза были открыты, и маленькие лапки не шевелились.
Синий пластиковый совок для семечек упал на бетон, попав в центр уродливого коричневого пятна.
После того как я освободила Херши, моей задачей было очистить ее раны и смазать их кремом. Я сконцентрировалась и усердно работала над тем, чтобы смотреть вперед, а не назад. Мне, конечно, хотелось совершенно забыть о том, в каком виде я нашла ее на пороге, но это не было оправданием тому, что я забыла о широкой полосе крови, размазанной на пороге. Хуже того, я забыла проверить другие вещи. Даже не подумала, хотя должна была с этого начать. Адам проявил больше организованности. Воющая собака не отвлекла его от цели. Он помнил о том, что нужно оставить красноречивое послание.
Я вернулась домой, и Херши встретила меня у двери, потерлась об мои руки, но отказалась выйти на порог. Я почесала ее за ушами и похлопала по бокам, тогда она наконец подняла голову и хвост. Затем я взяла пару пластиковых пакетов и телефон. Я вышла, чтобы сделать фотографию и избавиться от мыши.
— Прости, малыш, — сказала я, завязывая второй пакет. — Надеюсь, ты найдешь гору сыра в мышином раю, — я полила пятно водой из шланга, но мне нужно будет вернуться с перекисью и щеткой. Любой сочинитель знает, как очищаются пятна крови. Это информация, которую все изучают, совершенно не желая применять на практике.
Я старалась продолжать размышлять в том же духе, словно проводила исследование для какого-то будущего романа. Но я снова отвлекалась и возвращалась в реальность. Все знают, что в книгах нельзя обижать собак. Людей можно пытать, но никогда, никогда не мучайте собаку.
Реальная жизнь немного отличается от книг. Конечно, я была в ужасе от того, что он сделал такую кошмарную вещь. Я любила Херши и испытывала физическую боль, видя ее страдания. Но меня преследовала одна навязчивая мысль: насколько же хуже он мог обойтись с моими детьми. С этой точки зрения с нами еще произошло не самое страшное.
И мне лишь оставалось надеяться, что оно и не произойдет.
Войти с помощью соц. сетей: