25. Мы можем доказать
Поскольку явление, которое Уэйкфилд позже назвал «войной» с вакцинами, распространилось из Великобритании в США, я стал получать приглашения выступить там с докладами. Итак, мои выходные начали проходить в PowerPoint (средство создания презентации от Microsoft). Практически сразу я решил использовать такое оформление, чтобы слайды не были похожи на лекцию: оранжевый и желтый текст на сплошном черном фоне с элементами азартных игр. В левом нижнем углу был изображен веер карт, рука держала пять тузов, два из них – пиковые. И серия фотографий Уэйкфилда с его аудиторией, с матерями, число которых неуклонно росло.
Одна… четыре… пять… девять… Потом сотни, тысячи.
Вначале мой вклад в эту историю был достаточно скромным, что, вероятно, было и к лучшему. Секретная юридическая сделка Уэйкфилда, деньги, которые он получал по почасовой ставке, запатентованные им вакцины и диагностические тесты, те факты, что его собственная лаборатория не смогла найти геномы вируса кори и что он отказался выполнить проверку исследования по «золотому стандарту» – все это было слишком утомительным для сорокаминутной презентации и больше походило на перечень претензий, чем на сенсацию под заголовком «Мы можем доказать».
Но все изменилось в воскресенье, 8 февраля 2009 года, через пять лет после моего первого знакомства с делом MMR. Слушание на Euston Road было временно отложено. И Уэйкфилд вернулся на первые страницы изданий.
Я прибыл в аэропорт Хитроу, зарегистрировался на свой утренний рейс в Детройт, штат Мичиган. В зале ожидания взял последний выпуск нашей газеты. Терминал 5 вокруг меня был почти безлюден. Я просмотрел пару абзацев.
«Доктор MMR мухлевал с данными об аутизме».
Время пришло. Мы, наверное, слишком долго ждали. Но мы должны были убедиться, что все сделали правильно.
«Как показало исследование Sunday Times, врач, который высказывал опасения по поводу безопасности вакцины MMR для детей, изменял и неверно представлял данные в своем исследовании, создав видимость возможной связи прививки с аутизмом.
Конфиденциальные медицинские документы и интервью со свидетелями показали, что Эндрю Уэйкфилд манипулировал результатами обследования пациентов, чтобы вызвать настороженность относительно тройной вакцины MMR. Он хотел связать вакцину от кори, эпидемического паротита и краснухи с патологией».
Мне не нравился термин «патология», но заголовок был придуман коллективными усилиями. Я стал перелистывать страницы, пока не дошел до разворота на страницах 6 и 7: три тысячи слов плюс две колонки дополнительной информации. Белыми прописными буквами, жирным шрифтом, на серой фоновой полосе в верхней части обеих страниц заголовок гласил:
СКРЫТЫЕ ЗАПИСИ ПОЗВОЛИЛИ РАСКРЫТЬ ИСТИНУ ОБ MMR
Затем моя фотография и вступительная строка:
«Расследование Sunday Times показало, что за десятилетними опасениями по поводу вакцинации стояли подправленные данные».
Аккуратно.
Слева направо шли три цветные картинки: плачущий после укола ребенок, актеры Дженни Маккарти и ее тогдашний бойфренд Джим Керри в футболках с надписью Green Our Vaccines, и ухмыляющийся Уэйкфилд перед слушанием.
«Ключевые даты кризиса», – гласила одна колонка. «Как страх привел к возвращению кори», – начиналась вторая.
Я предвидел такой поворот. Я взял у Мисс номер Два интервью, о котором еще не сообщил. У меня была стопка плохо отредактированных отчетов из базы данных пилотных исследований. Я получил заключения экспертов по иску Ричарда Барра. Еще были стенограммы слушаний и бесчисленное количество других документов, полученных в соответствии с Законом о свободе информации. И, согласно постановлению суда, в офисе моего адвоката я прочитал записи о детях. В тот день Уэйкфилд отказался от иска о клевете.
Некоторые из этих материалов были официально опечатаны. И в доказательствах все еще оставались пробелы. Мелодия была очевидна, но я все еще не мог ее сыграть, будто у моего фортепиано не хватало пары клавиш. Однако на помощь пришел австралийский профессор. Он изменил показания Генеральному медицинскому совету и начал утверждать, что все анализы были чистой заботой о пациентах. Его юристы – и все вокруг прямоугольника столов – просматривали снова и снова, иногда по дюжине раз, каждую заметку из папок в картонных коробках. Секретные документы были доступны мне даже дольше, чем нужно.
Сидя у двери, заполняя блокнот за блокнотом, я слушал не только о том, что норма расценивалась в статье как воспалительное заболевание кишечника. Я узнал про детей с регрессивным аутизмом, у которых на самом деле не было этого диагноза. Всплыли случаи, когда пациентам приписывали первые симптомы в течение нескольких дней после вакцинации, а в истории болезни их не было на протяжении нескольких месяцев. И, наконец, я услышал о детях, которые беспокоили врачей до того, как получили вакцину MMR.
Я не насчитал ни одного случая, когда мог бы согласовать настоящие документы и то, что было опубликовано. Это было ожидаемо, если учесть, что пациенты были выбраны из групп, выступающих против вакцинации, для проекта, которым руководили провинциальные юристы. Да, заголовок на нашей передовице был достаточно шокирующим, но подумайте сами – отдельные случаи в записях, историях, дневниках, осмотрах не совпадали с данными в исследовании. Вот что по-настоящему шокирует.
Каждое отклонение само по себе казалось погрешностью. Цифра здесь. Заключение по биопсии там. Но из этих «погрешностей» возникла целая статья, которая обманула редакторов, рецензентов и читателей The Lancet, спровоцировала панику и обеспечила государственное финансирование коллективного иска Барра, тем самым запустив глобальный кризис вакцин.
В качестве примера можно привести случай одной девочки из тех двенадцати: трехлетняя пациентка, направленная к Уэйкфилду из группы JABS не только из того же города, что и Ребенок номер Четыре, но и тем же семейным врачом. «В журнале сообщалось, что ее симптомы начались через две недели после прививки MMR».
Ее медицинские дневники не подтверждали этого. Перед тем, как девочку госпитализировали, ее осмотрели местные специалисты, и терапевт сообщил в Royal Free о «серьезных опасениях по поводу развития пациентки еще за несколько месяцев до того, как ей сделали MMR».
Ободочная кишка шестилетнего мальчика, которая в журнале The Lancet была описана как «воспаленная», в официальном заключении оказалась обычной.
В журнале сообщалось, что мальчик страдает регрессивным аутизмом и заболеванием кишечника: в частности, «хроническим неспецифическим колитом».
Однако в записях из больницы говорилось, что в его биоптате не нашли никакой патологии.
Невероятно, но двое из двенадцати детей (включая Ребенка номер Шесть, чей плохо отредактированный отчет я читал в офисе своего адвоката) были братьями. И у них не было аутизма, как и у другого мальчика, которого мать этих братьев подсказала направить на исследование. Действительно, один из пациентов, Ребенок номер Семь, в возрасте почти трех лет был выписан из больницы с пометкой в эпикризе: «Считается, что у него нет признаков аутизма».
Мы обнаружили так много всего, что и не пересказать. Почти каждое из 3000 слов было искажено. Но газеты подхватили наши выводы мгновенно, особенно в США, где USA Today, Newsweek, Los Angeles Times, Chicago Tribune и ряд других изданий начали публиковать репортажи. И теперь меня приглашают выступить с докладом о том, что я узнал. Уж в презентации я действительно могу показать каждую деталь.
Это как раз и было целью поездки в Детройт. На следующий день после последней публикации меня пригласили прочитать неделю лекций и провести пару семинаров в засыпанном снегом кампусе Мичиганского университета Ann Arbor, где я представил свой первый «шедевр» в PowerPoint. Я еще не разобрался в сочетании цветов, а мое форматирование было более чем любительское. Слайды были простенькими:
Уэйкфилд получил задание от адвоката
1. Установите временную связь между введением MMR и появлением симптомов (ранее использовалось 14 дней).
2. Найдите четкие доказательства повреждения.
3. Предложите механизм.
The Lancet выполняет задание
1. 8/12 «MMR» – максимум 14 дней до «поведенческих симптомов»
2. «Новый синдром»: регрессивный аутизм + заболевание кишечника.
3. Предположение о виновнике – вирусе кори.
Я также подготовил викторину: пару вопросов и ответов, которые потом буду использовать в своих выступлениях. Проницательные наблюдатели могли заметить (хотя если кто-то и замечал, то никогда не говорил) очевидное противоречие в моем повествовании. Если, как я сообщал, детей привозили в Хэмпстед для создания дела против MMR, почему The Lancet сообщил о вакцине в анамнезе только у восьми? Точно ли у всех двенадцати семей были претензии?
– Так почему же не все родители обвинили MMR? – спросил я во время своего главного мероприятия в Мичигане: лекции Сьюзен Б. Мейстер по политике в области здоровья детей.
Я сделал паузу в надежде на поднятые руки. Они появились, но я ответил сам: «Они обвинили».
К тому моменту сведения были безжалостно подчищены. Когда родители рассказывали о детских проблемах в Royal Free, в одиннадцати историях фигурировала привика. Оставшаяся семья обвинила «вирусную инфекцию» (сначала предполагалось, что это краснуха, а затем – корь), но позже, после посещения юриста, они тоже заподозрили MMR. Таким образом, The Lancet отказался от трех обвинений. Следовательно, одиннадцать, а не восемь из двенадцати.
Итак, когда я спросил аудиторию, почему цифры могут быть другими, я увидел лес рук. Теперь все воспринимали родителей именно такими, какими они на самом деле являлись – группой предварительно обработанных жалобщиков на вакцину, а не типичными посетителями гастроэнтерологической клиники.
Однако гораздо позже Уэйкфилд привел другое объяснение, сославшись на критерий, не указанный в статье. «Мы сообщили о тех восьми, чьи родители сразу связали прививку и ухудшение состояния их ребенка, и исключили тех, кто заявил об этой связи позже», – подчеркнул он в 148-страничном письменном показании.
Родители могли сообщить о своих подозрениях, например, потому что они прочитали о похожей проблеме в статье. Такой анамнез не засчитался бы. Это явно бы исказило текст статьи в The Lancet.
Уэйкфилд придумал такую отговорку, когда снова подал на меня в суд, на этот раз в Техасе, но все также безуспешно. На первый взгляд может показаться, что критерий имеет какой-то смысл. Однако, в то время как максимальный «интервал от введения вакцины до первого поведенческого симптома» для восьми детей составлял 14 дней, для оставшихся он достигал трех месяцев. Их он не указал, ведь это бы привело к краху «временной связи». Но он, по крайней мере, признавал, что рассказы родителей могут быть ошибочными – такого я от него раньше никогда не слышал.
Медицинские документы детей показали, что если бы заявленную им временную связь оценили у всех двенадцати детей, родительские претензии тут же исчезли. Мисс номер Четыре, например, узнала о MMR и аутизме через три с половиной года после того, как ее сын получил прививку; женщина вдохновилась газетной вырезкой.
«[Он] не проявил никакой первоначальной реакции и не был болен в то время», – объяснила Мисс номер Четыре адвокатам в октябре 1998 года. Позже она прислала мне ксерокопию той самой вырезки.
И ее ребенок был не единственным из восьми детей, которые не соответствовали заявленному критерию. Домашний врач Ребенка номер Один написал Уокер-Смиту, описав вакцину MMR как «самую последнюю из подозреваемых», ведь трехлетний пациент был привит за 28 месяцев до возникновения симптомов. А после интервью с Мисс номер Шесть в октябре 1996 года австралийский профессор написал Уэйкфилду, что она лишь «относительно недавно связала изменение поведения» с уколом, сделанным мальчику тремя годами ранее.
– У этого ребенка, – рассказал Уокер-Смит на слушаниях Генерального медицинского совета, – мать не сразу связала вакцину MMR с происходящим, но позже убедилась, что прививка сыграла важную роль.
Получается, этих трех из восьми тоже следовало бы опустить? Да. И вот еще о ребенке номер Три. «Недавно социальные службы сообщили его матери, что, вероятно, проблема могла быть вызвана вакциной MMR», – написал профессор местному врачу, направившему мальчика, почти через пять лет после того, как была сделана прививка, отметив, что Мисс номер Три «контактировала с организацией JABS».
А потом был вдохновитель Уэйкфилда – Ребенок номер Два, мать которого, казалось, появлялась повсюду. Первое упоминание в записях о том, что она как-либо комментировала MMR, появилось на свет из папки через три недели после слушания, когда ее семейный врач рухнул в кресло для свидетелей передо мной и подтвердил запись, сделанную им в медицинской карте мальчика 13 лет назад.
«Ничего не понятно. История с MMR»
Он написал это в среду, 2 ноября 1994 года, когда Мисс номер Два пришла к нему на прием. Ее сын был вакцинирован пятью годами ранее. А в день ее визита (за пять месяцев до трансляции Newsnight) в газете The Guardian появилась статья на полстраницы, в которой фигурировали JABS, Джеки Флетчер и разговоры о компенсации. История была озаглавлена: «Мучительный выбор: рисковать или нет».
Читала ли Мисс Два рассказ, из которого врачу ничего не было понятно? Кто-нибудь ей подсказал? Кто знает. Но оказалось, что связь Уэйкфилда между прививкой и поведенческими проблемами зиждется на зыбучих песках. Детей в статье должно было быть больше, если уж указывать всех родителей, подавших жалобу на врачей. Или меньше, если основываться на тщательной проверке записей. Так или иначе, читатели The Lancet были введены в заблуждение.
Искажения обнаруживались часто. Например, относительно двух братьев и еще одного мальчика (чья мать поехала в Уэйкфилд по совету матери первых двух), которым не был поставлен диагноз «аутизм». Почему они были перечислены в таблице 2 статьи среди девяти из двенадцати с «поведенческим диагнозом» «аутизм»? В своем чудовищном показании под присягой Уэйкфилд утверждал, что под термином «аутизм», который он использовал повсюду – на конференции в Новом Орлеане (тезисы я поднял на встрече с редакторами The Lancet), в обращении к родителям на встрече в Сакраменто, в своем отчете Совету юридической помощи, на слушаниях с участием Бертона в Конгрессе, на сайте Thoughtful House, в иске против Channel 4 и меня, в своей книге – он подразумевал, скорее, расстройство в «общем смысле» и описывал, по его же собственным словам «весь спектр» заболеваний.
«В обстоятельствах, когда используются термины “синдром Аспергера”, “синдром аутизма”, “аутистичный”, “вероятный синдром Аспергера” и “расстройство аутистического спектра”, уместно объединить все это в описании под термином “аутизм”».
Но почему медицинский работник может так думать? Дело не в том, что таблица 2 была слишком маленькой и не вмещала длинные термины. Да и в ней находились диагнозвы, противоречащие объяснению Уэйкфилда. Он использовал фразы «Дезинтегративное расстройство?» применительно к Ребенку номер Четыре и «расстройство аутистического спектра» к Ребенку Девять.
Нет уж, описывать разные заболевания как «аутизм» неуместно.
Правильно или нет, важно или несущественно, диагноз был указан именно так. Это была продуманная таблица, которую внимательно читали и родители, и профессионалы. И зачем Уэйкфилду было менять конкретное на общее, намеренно раскрывая меньше информации (и менее точные данные) редакторам, рецензентам и читателям журнала? Зачем подменять заключения педиатров-специалистов мнениями лабораторного работника, который никогда не обследовал пациентов и чей трудовой договор запрещал клиническую практику?
Я думал, что ключ к разгадке был в его статье и патентах. Он утверждал, что все двенадцать детей до прививки были «нормальными» и страдали «регрессивным расстройством развития» (и «тяжелым регрессом»). Их истинные диагнозы противоречили бы этому заявлению. Педиатры заметили бы такое за секунду. Если бы Уэйкфилд не хотел создать видимость регрессивного аутизма, чтобы записать его вместе с энтероколитом в новый «синдром», ему бы не пришлось менять слова врачей на свои собственные.
Он не объяснил этого, но игры с терминологиией также повлияли на контрольный список лорда-судьи Стюарта-Смита. И после того как Мисс номер Два сказала мне в начале расследования, что ее сын начал трясти и биться головой «примерно через шесть месяцев» после прививки (не в течение двух недель, как указано в статье), я обнаружил еще больше изменений, которые подгоняли данные под контрольный список.
Вскоре после своей первой статьи я сделал открытие, о котором в то время еще не написал. Я получил раннюю версию статьи The Lancet, распространенную в медицинской школе в августе 1997 года, за шесть месяцев до окончательной публикации. Она помогла мне сделать отличные презентации в PowerPoint: я создал красивые круговые диаграммы, чтобы проиллюстрировать удивительные изменения. Например, в летней версии того, что будет представлено в атриуме, количество детей, чьи родители заподозрили MMR, отличалось и от восьми, и от одиннадцати.
Их было девять. Три четверти.
Таким образом, первоначальная цифра была одиннадцать (когда родители разговаривали с врачами в период с сентября 1996 года по февраль 1997 года), потом она упала до девяти (когда Уэйкфилд в августе следующего года якобы применил свой критерий исключения), а затем и до восьми (к январю 1998 года, когда бумага была готова к печати).
Так вот, с учетом исключенного девятого случая становится очевиден поразительный феномен. Мать этого мальчика высказалась о двухмесячном промежутке между вакциной и симптомами, но все же средняя цифра в том раннем, летнем варианте, оставалась неизменной: 14 дней.
Две недели, именно такой период выбрал Джон Уилсон для статьи 1974 года, которая вызвала панику относительно АКДС. Двадцать четыре года спустя и на пять километров севернее Уэйкфилд выбрал ту же цифру для MMR. Четырнадцать дней – так говорила мать из Аризоны, Тереза Седильо, прежде чем сократить время до начала болезни вдвое, до семи дней. И теперь выяснилось, что Мисс номер Два рассказывала в Хэмпстеде, что через две недели ее сын начал трясти головой. Но в летней версии максимальным временем между прививкой и появлением симптомов было 56 дней. Не две недели, а два месяца.
В девяти жалобах, включенных в статистику, 14 дней были средним значением. Затем был исключен один ребенок, и среднее значение стало верхним пределом. Восемь детей из двенадцати. Максимум 14 дней.
Среднее значение 6,3.
Это трудно осмыслить. Но в такой сложности и могут обнаружиться серьезные правонарушения. Спросите любого, кто работает на Уолл-стрит.
Я полагаю, что возбудители инфекционных заболеваний мало что знают о двух неделях. Может ли это переключение с двух месяцев на две недели в качестве максимума и изменение двухнедельного периода со среднего значения на диапазон быть просто совпадением?
Иногда мне было интересно, шептал ли кто-нибудь в голове Уэйкфилда: «Нет, Энди, я имел в виду максимум 14 дней».
Но боролся с этим только я. Моим оружием был PowerPoint. Летняя версия показала, что после пересмотра количество хронических воспалительных заболеваний кишечника среди детей тоже резко увеличилось, несмотря на то, что они не возвращались в Royal Free для повторного обследования. Данные просто изменились. Я мог бы даже использовать анимацию в своей презентации, чтобы проиллюстрировать рост числа с трех до восьми, а затем и до одиннадцати случаев. Но, как ни крути, все эти цифры не сравнятся с показаниями людей.
Многообещающим свидетелем был калифорниец, Мистер номер Одиннадцать, который выехал из Хэмпстеда с пробиркой в руках. Я встречался с ним дважды. Первый раз мы пообщались в Лондоне, когда он приехал на ежегодный теннисный турнир в Уимблдоне. Он останавливался в отеле недалеко от Sloane Square в Челси вместе с Мисс номер Одиннадцать, ребенком номер Одиннадцать и братом мальчика. Прямо в вестибюле я показал ему статью Уэйкфилда, которую он никогда раньше не видел и не слышал. Я сказал, что его сын был под № 11 в таблице, но не сообщал никаких подробностей (и не упоминал, что я читал плохо отредактированный отчет), пока не увидел его реакцию.
Согласно таблице 2, обозначенной как «нейропсихиатрический диагноз», между введением MMR и первым поведенческим симптомом у Ребенка номер Одиннадцать прошла одна неделя. Но отец возражает. Во-первых, он говорит, что его сын был тринадцатым, кого осмотрели (я также говорил с другой матерью, которая считала, что ее сын был одиннадцатым). Затем, когда я заверяю его, что моя информация верна по этому вопросу, он отрицает однонедельный период. «Это неправильно», – говорит он, указывая на открытый перед нами журнал. «Это неправда», – добавляет.
Его сына привили в 14 месяцев. А медицинские записи, процитированные в плохо отредактированном отчете, содержат две версии того, когда его развитие, по словам педиатров Royal Free, перестало быть «нормальным». Один считал, что отклонения у ребенка начались в 13 месяцев, то есть до вакцинации, а другой, отметив «начальную поведенческую аномалию», написал: «18 месяцев: замедленная речь, повторяющиеся движения рук». Это было через четыре месяца после вакцины.
Отец оговорил с Уэйкфилдом этот срок, четыре месяца, еще до того, как привез своего мальчика в Лондон. «Аутистическое поведение началось примерно в 18 месяцев», – писал Мистер номер Одиннадцать из своего дома в январе 1997 года.
Откуда взялась «одна неделя», Уэйкфилд не мог объяснить.
– На данный момент невозможно точно сказать, каковы были симптомы, – сказал он в своих показаниях под присягой в Техасе. – Тем не менее я могу утверждать, что, по словам родителей, какой-то поведенческий симптом возник в течение одной недели, или же мы бы не указали такой период.
Однако отец пациента видел ситуацию иначе. Переварив информацию дома, в Калифорнии, он отправил мне электронное письмо с просьбой, которая отразила его мнение по этому поводу. «Пожалуйста, дайте мне знать, когда у Эндрю У. отзовут лицензию врача». А позже он уточняет:
«Если мой сын действительно пациент № 11, то вся статья – чистая выдумка».
Его семья была единственной, кто не участвовал в иске Барра. С британскими родителями под руководством Мисс номер Два и Мисс номер Шесть дело иметь было не так-то просто. Хотя мое расследование началось после того, как иск Барра был отклонен, сбитые с толку семьи пытались обвинять меня. Но когда Мисс номер Четыре все-таки вышла на контакт и предъявила документы, в бумагах открылась еще одна улика. Она отдала мне все, от дневников, в которых сообщалось, что Уэйкфилд проводил обходы в палате («Доктор Уэйкфилд и команда из пяти человек приходили и все объясняли»), до электронного письма от его жены Кармел с просьбой Мисс номер Четыре позвонить ей, пока GMC наводит справки («Прошу прощения за беспокойство, но я пытаюсь помочь Энди»). Но что действительно имело значение, так это фатальное несоответствие.
Ребенку номер Четыре («наиболее убедительному случаю») было уделено особое внимание, с записью в таблице 2 и расшифровкой в тексте. В летней версии статьи говорилось, что после вакцинации его «мать описала резкое ухудшение поведения, которое началось четыре недели спустя». И это заявление было подкреплено документами из папок. Но в опубликованной версии все изменилось. Теперь в тексте значилось, что первый симптом был «на следующий день после» тройной инъекции, а в таблице 2 сообщается:
«Резкое ухудшение поведения сразу после вакцинации MMR».
Ничего из того, что было прочитано в документах, не подтвердило это утверждение. И Мисс номер Четыре настаивает на том, что это неправда. Мало того что она не установила никакой связи симптомов с вакциной, но еще до начала слушания она написала адвокатам Уэйкфилда (в электронном письме, которое она позже переотправит и мне), что его статья неверна.
«Я не говорила, что поведение [моего сына] резко изменилось сразу после вакцинации MMR, – сообщила она. – До симптомов прошло нескольких недель».
Она хотела приехать в Лондон, чтобы дать показания на слушании. Не в последнюю очередь она хотела рассказать и об ужасах, проведенных ее сыном в Малькольм Уорд. Но после того, как юристы Уэйкфилда составили письменное заявление о том, что она скажет, женщина решила, что в ее присутствии нет необходимости.
«Меня беспокоит статья и то, что произошло в больнице», – пишет она мне по электронной почте. И добавляет: «Я знаю, что статья неправильная и фальшивая. Я вижу это по тому, что написали о [моем сыне]».
