Жарким летним утром в Вашингтоне, округ Колумбия, Уэйкфилд объявил о том, что все мои слова – ложь. Я был неправ во всех отношениях. Конфликта интересов не было. Уэйкфилду не платили юристы. Он же сразу так и говорил. Его исследование с участием двенадцати детей было этически одобрено, все пациенты были направлены в Хэмпстед надлежащим образом.

«Нам сообщили, что возбуждено дело о клевете, – зачитал он вслух полученное им заявление из 166 слов, в котором все мои выводы были опровергнуты. – Мы приносим свои извинения доктору Уэйкфилду за причиненный вред и, по его просьбе, выплачиваем соответствующую сумму выбранным благотворительным организациям».

Это было в среду, 20 июля 2005 года, прямо перед Национальной аллеей. Уэйкфилд опирался на деревянную кафедру с микрофонами, одетый в бледно-голубую рубашку с закатанными до локтей рукавами, узорчатый галстук и брюки цвета хаки. Его окружала толпа – в основном матери, – которые аплодировали и кричали, слыша, что их кумира оправдали. Присутствовавшие там же Дэн Бертон и еще трое работников Конгресса пришли протестовать против консерванта тимеросала. К тому времени он был почти ликвидирован в США. Thoughtful House планировал новое исследование.

«Защитите наших детей», – гласили плакаты. «Аутизм = отравление ртутью».

Но, как сообщалось в информационном бюллетене Ленни Шафера, участники кампании, собравшиеся перед Капитолием, радовались именно этому: «Британское издание опровергает оскорбления в адрес доктора Эндрю Уэйкфилда».

Ход был мастерским. Уэйкфилд торжествовал перед теми, на ком он теперь зарабатывал себе на жизнь. Укрепляя свой имидж человека, которого жестоко обидели, он подал три иска о клевете по поводу моего расследования: против The Sunday Times и меня, против Channel 4 и меня, и против моего сайта briandeer.com и меня.

Его адвокаты в девятистраничном требовании о «существенной» компенсации настаивали: «Отчет доктора Уэйкфилда был убедительным и точным в описании истории болезни и клинических данных в когорте из 12 детей, поступивших с регрессивным аутизмом и кишечными симптомами».

На самом деле извинения исходили не от нас. У Уэйкфилда было больше шансов на получение Нобелевской премии, чем на мое раскаяние. Он пригрозил Cambridge Evening News – местной газетенке на востоке Англии, в которой в двух предложениях были пересказаны мои выводы. Ее тираж составлял 5 тысяч экземпляров (для сравнения, наш тираж 1,2 миллиона), и даже время, потраченное на обработку жалобы, ставило под угрозу следующий выпуск. Так что за 24 часа газета просто убрала то, что напечатала даже не на первой странице.

«Я был поражен, когда мне прислали копию вашей публикации», – написал Аластер Бретт, юридический менеджер Times Newspapers, в маленькую вечернюю газету в тот же день. «Это очевидные извинения за материал, появившийся в The Sunday Times. На самом деле Уэйкфилд утверждал, что мы опорочили его. Но после этого он попытался маневрировать. Моя первая статья привела к тому, что Министр здравоохранения Британии позвонил в Генеральный медицинский совет, регулирующий орган для всех английских врачей. Уэйкфилд сказал, что он «приветствует» и «настаивает на этом» расследовании. И после того, как официальные лица поверили ему на слово и начали свое расследование, он потребовал заморозить его иски. Он думал, что может сказать своим сторонникам, что подал в суд, но не довести дело до конца.

Итак, теперь уже мы – Channel 4 и я – подали на Уэйкфилда в суд, чтобы заставить его или ответить за свои слова, или заткнуться. Если он говорит, что подает на нас в суд, то, черт возьми, он должен подать в суд. Я не собирался допускать, чтобы его безосновательные обвинения так и зависли. Так что мы не только ни за что не извинились, но и всего через семь дней после его триумфа в Вашингтоне выиграли дело. Ему было приказано подать иск. Три месяца спустя ему снова приказали приступить к юридическому процессу. Судья Иди, заседая в 13-м из Королевских судов Лондона, постановил: «Таким образом, похоже, что истец желает использовать разбирательство по делу о клевете для связи с общественностью и сдерживания других критиков, пытаясь в то же время изолировать себя от обратной стороны такого судебного разбирательства, поскольку ему придется отвечать на существенные аргументы».

Расходы Уэйкфилда оплачивало Общество медицинской защиты, по сути, страховая компания. Меня спонсировал Channel 4, но я застрял в этом деле почти на 18 месяцев. Нашей юридической команде предстояло составить бесчисленное количество документов. Перед судом меня ждали встречи с адвокатом и слушания. И (хотя позже Уэйкфилд сказал, что никогда не читал мой сайт) мне приходили письма с угрозами от его адвокатов. Некоторые послания, предупреждавшие о разорительных расходах, я получал даже дома: их доставляли люди в кожаных одеждах и защитных шлемах.

Моя профессиональная деятельность за это время сократилась до двух приличных историй. Одна из них была о Vioxx, болеутоляющем средстве от Merck. На статью у меня ушло около шести-семи недель. Я помню, как провел пять дней в государственном архиве с линейкой, водя ей по столбцам распечатанных списков смертей. Я искал мужчину лет семидесяти, имя которого с инициалами KW было анонимно указано в отчете о неблагоприятном явлении.

И я его нашел.

Страница № l:

Страница 5, специальное расследование:

Другим моим успехом стал фильм для канала «Channel 4», расследование под названием «Нечестное судебное разбирательство по делу о лекарстве». Речь шла об эксперименте, в котором моноклональное антитело под кодовым названием TGN1412 вызывало у добровольцев почти смертельные поражения. Кульминация – я бегу за боссом ответственной компании по роскошным коридорам отеля Four Seasons в Бостоне, как бегал за Уэйкфилдом в Индианаполисе.

Я знал, что его иски никогда не будут проверены, и меня это очень беспокоило. Последним таким крестоносцем, который подал в суд за клевету, был лживый историк по имени Дэвид Ирвинг. Автор из Нью-Йорка, Дебора Липштадт, и Penguin Books предположили, что он был апологетом Гитлера. Он не только проиграл дело о клевете, но и стал героем фильма, где отразили, как судья заклеймил Ирвинга «отрицателем Холокоста».

Но одним майским вторником, в 2006 году, я обнаружил, что не зря трачу время. Я был у адвокатов Channel 4, Wiggin LLP (все в коврах, матовое стекло и «не хотите ли чашечку кофе?»), в самом сердце лондонского Вест-Энда. Я допивал бумажный стаканчик красного чая, когда наш грозный адвокат Амали де Сильва бросила передо мной стопку ксерокопированных отчетов, предоставленных юристами Уэйкфилда. Я насчитал почти 40 папок с данными о детях, прошедших через Малкольм Уорд. Каждая содержала документ страниц на семнадцать, набитый диагнозами, анамнезом, результатами эндоскопии, патоморфологияескими заключениями и таблицами анализов крови. К сожалению, их лицевая сторона была отредактирована, имя пациента и дата рождения были удалены, и, следовательно, я не мог сопоставить ни одну папку с табличками о двенадцати детях.

Пролистав первую папку, я чуть не подавился чаем, когда заметил имя внутри. После анализа судебных списков, новостей и других источников, я узнал всех двенадцать детей из статьи The Lancet поименно, и в моих руках был отчет о пятилетнем мальчике, анонимно названном Ребенком номер Шесть. Кто-то забыл отредактировать отчет патоморфолога. И в остальных папках тоже.

Если бы банкомат выгрузил все свое содержимое в мою сумку для покупок, я был бы менее счастлив. Хотя некоторые имена отсутствовали, например, имя Ребенка номер Два и Ребенка номер Четыре, здесь были собраны данные, лежащие в основе проекта, который вызвал панику во всем мире. Насколько мне известно (поправьте меня, если я не прав), ни один журналист никогда не получал такой возможности проверить анонимное биомедицинское исследование. Это была некая расплата за вашингтонский трюк Уэйкфилда, причем как раз тогда, когда он чувствовал себя защищенным. Вместе со своей семьей – Кармел и четырьмя детьми (17, 15, 11 и 9 лет) – он переехал в дом, соответствующий его стилю, с видом на холмистую местность Техаса. Не было ни римских ворот, ни комнат для слуг. Но вместе с двумя гектарами леса в западной части Остина он получил прихожую в испанском стиле с мраморными полами, четыре гостиные, шесть спален и шесть полностью оборудованных ванных комнат. У него была игровая комната, тренажерный зал, бассейн и джакузи.

Шестой ребенок не был «сигнальным» или «самым убедительным» случаем. Но его мать была интересным человеком. Как и Мисс номер Два, она позвонила Уэйкфилду после выхода Newsnight. Она была основателем и представительницей группы JABS Джеки Флетчер. И всего за четыре с половиной месяца до «извинений» на Национальной аллее она выступала с Мисс номер Два на мероприятии Thoughtful House.

Передо мной был отчет об исследовании Уэйкфилда из базы данных (ее вела медсестра Royal Free). Я пролистал третью страницу отчета «Ребенка номер Шесть» с заголовком «Резюме». Под заголовком была единственная строка, в которой оказалась оценка развития ребенка до введения вакцины. Это было важно, заявить о повреждении вакцины можно лишь если ранее ребенок был без каких-либо отклонений. И в той самой статье в разделах «Методы» и «Интерпретация» подчеркивалось, что все двенадцать детей были с «историей нормального развития».

Но отчет Ребенка номер Шесть начался довольно неудачно. «Первоначальное состояние – нормальное? – спросила медсестра и ответила сама себе – нет».

«Многообещающе», – подумал я. Чуть ниже жирным шрифтом был выделен первоначальный диагноз:

Внизу страницы было еще одно поле «Текущий диагноз»: синдром Аспергера (наиболее вероятно).

Мне не нужно было ничего перепроверять. В статье о двенадцати детях не сообщалось ни о каких случаях синдрома Аспергера. Согласно таблице 2, столбцу 2 – «Поведенческий диагноз» – восьми детям был поставлен диагноз «аутизм», одному – «аутизм? дезинтегративное расстройство?», одному – «расстройство аутистического спектра», а двум – «энцефалит?».

Болезнь Аспергера описали в конце XX века, а популярность (по крайней мере, среди педиатров) она потеряла уже в начале XXI. В 1970-е годы ВОЗ поместила аутизм в категорию «детских психозов». Затем, в 1992 году, появилась новая трактовка, «общие нарушения развития». Детский аутизм и синдром Аспергера входили именно в это семейство под кодами F84.0 и F84.5. «Дезинтегративное расстройство» (у детей старшего возраста) кодировалось F84.3. Когда возникала неуверенность в точном диагнозе (как часто бывало), врачи ограничивались фразой «расстройство аутистического спектра».

Вероятно, каждый педиатр в мире знает, что диагноз синдром Аспергера – отдельная нозолоия. Австралийский профессор Джон Уокер-Смит пишет в своих мемуарах: «В категорию “общие нарушение развития” входят дети и с аутизмом, с так называемым расстройством аутистического спектра и с синдромом Аспергера. У последних нет нарушения речи и когнитивного развития, которые признаны особенностью аутизма».

Уэйкфилд знал это различие, и использовал его повсюду: в его тезисе на конференции в Новом Орлеане, где рассказывалось о тридцати детях (данные которых я использовал во время встречи в The Lancet), в отчете для Совета по юридической помощи о его клиническом и научном исследовании, в беседе на родительской конференции в Сакраменто, Калифорния, в выступлении перед Бертоном, под присягой на слушаниях в Конгрессе, на сайте Thoughtful House, в документах его иска против Channel 4 и меня. Он их различал.

«Фундаментальный аспект синдрома Аспергера, который отличает его от аутизма – нормальная речь. Для диагностики синдрома Аспергера требуется когнитивная функция в пределах возрастной нормы», – объяснил он позже в книге.

Ничего похожего на историю Ребенка номер Два или номер Четыре. Как объясняет Хосе Саломяо Шварцман (соавтор Джона Уилсона по статье о АКДС), когда я встречаюсь с ним в Сан-Паулу, Бразилия: «Мы каждый день говорим с отцом: “У вашего ребенка есть признаки синдрома Аспергера”. Отец неизменно отвечает: “Нет, доктора, он такой же, как и я”».

Отчет, который я держал в руках, сидя в Wiggin LLP, был настолько подробным, что я даже узнал, кто поставил диагноз ребенку номер Шесть. В рамке на странице 3 были указаны имена двух педиатров: один – консультант детской больницы в 80 километрах к югу от Лондона, другой – педиатр-консультант в одном из ведущих центров столицы. Затем в Royal Free детский психиатр Марк Береловиц, выступавший вместе с Уэйкфилдом на мероприятии в Атриуме, согласился с мнением экспертов.

Пока чай остывал, мне начало казаться, что Уэйкфилд – гастроэнтеролог лаборатории для взрослых больных – изменил диагнозы педиатров.

Почему? Почему бы и нет? Он переписал данные, и это сделало его «синдром» более убедительным. В документе утверждается, что он набрал группу детей с «регрессом в развитии», или, как выразились его адвокаты, «когорту из 12 детей, обратившихся с регрессивным аутизмом и кишечными симптомами». Но синдром Аспергера, в отличие от аутизма, не имел признанной подгруппы с регрессией. И это принципиально. Педиатры, читающие The Lancet, заметили бы это за секунду и поняли несоответствие.

– Не существует такой вещи, как регрессивный синдром Аспергера, – сказал мне Эрик Фомбонн, заведующий кафедрой психиатрии в McGill University Монреаля, Канада. – Наличие регрессии почти наверняка исключит синдром Аспергера.

Я продолжил читать отчет о Ребенке номер Шесть, и после «истории инфекций и прививок» на странице 5 были описаны «Побочные реакции». Здесь отчет снова показал противоречие, причем не только со статьей, но и с рассказом матери.

Мисс номер Шесть много раз, с незабываемым колоритом и последовательностью, рассказывала о своем ребенке. «Через несколько часов после вакцинации MMR сын начал громко кричать, и у него поднялась температура, – сказала она, например, судье после провала коллективного иска Ричарда Барра. – Я заметила одну вещь: он был похож на дикое животное. Это единственный способ описать его. После вакцины он кричал в момент прикосновений, плакал днем и ночью». То же самое она рассказала в парламенте: «пронзительный крик» и «регрессивный аутизм». А позже, в интернет-радиошоу, она более подробно поведала о состоянии своего сына в возрасте 14 месяцев. «Я свозила его во второй половине дня на прививку и через пару часов доставила домой. Там он начал ужасно, пронзительно кричать, – сказала она. – Это похоже на кошачий крик. И я до сих пор его слышу. Я просыпаюсь, слыша его во сне».

Однако, как ни странно, этого не было указано на странице 5 отчета. Через неделю после прививки у Ребенка номер Шесть в отчете указаны «лихорадка» и «постоянная сыпь с красными пятнами». Согласно документу, это длилось две недели, и (без указания времени или конкретных деталей) «поведение стало агрессивным».

Она не могла забыть крик, преследовавший ее во снах. И такая реакция на вакцину была отмечена в инструкции («пронзительный крик») как редкий побочный эффект. Команда из Калифорнии и Мэриленда даже собрала цифры для престижного журнала Pediatrics. Из 16 тысяч привитых 488 детей продолжали плакать в течение следующих 48 часов, а у 17 детей наблюдался «высокий, необычный плач… описываемый родителями как пронзительный крик».

Это соответствовало истории матери. Идеальная картина. Единственная загвоздка с заключалась в следующем: инструкция и педиатрическая статья сообщали не о MMR, а о совершенно другой вакцине. Крик был известной реакцией на прививку против дифтерии, столбняка и коклюша. Об этом заявили в суде над Лавдей. Это даже описали СМИ. Цитата из Еру Times в октябре 1987 года: «После третьей прививки ребенок непрерывно кричал в течение двух дней. Это был не обычный плач, а пронзительный крик».

«Высокий крик патогномоничен для АКДС, – подтверждает Дэвид Солсбери, бывший государственный служащий и педиатр, которому Уэйкфилд позвонил после отзыва прививок. – Любой, кто рассказывает, что это произошло в течение 48 часов после MMR, на мой взгляд, либо придумал это, либо где-то прочитал. Это классическая реакция на АКДС».

Я тоже помню «пронзительный крик», как и «четырнадцать дней». Они были ключевыми и незабываемыми моментами в деле, возбужденном против АКДС. Но так же, как временной критерий – две недели – переместился в исследование Уэйкфилда из статьи Уилсона, так и характерный крик, казалось, проник в рассказ Мисс номер Шесть.

Несущественная ошибка, если вы не связаны с медициной. Возможно, вы не знаете, чем отличаются вакцины. В то время прививка от коклюша была довольно грязным продуктом: крупная цельноклеточная бактерия, убитая формалином. Реакция развивалась в течение нескольких часов. Но вакцина против кори (как и против паротита, и краснухи) была «ослабленной», и компонентам требовалось несколько дней, чтобы активироваться в ткани реципиента.

В статье Lancet пронзительный крик не указан. Тем не менее (что странно, как и вся эта история) в отчете Ребенка номер Шесть этот симптом есть. Но не в побочных реакциях на MMR. По словам матери, до того, как она услышала об Уэйкфилде, этот инцидент якобы произошел за 10 месяцев до прививки, когда мальчику было всего четыре месяца.

Уэйкфилд убрал первоначальный диагноз, мать изменила вакцину.

В папке было спрятано еще много загадок. Я поделился своими впечатлениями и с руководителями Channel 4, которые планировали привлечь Уэйкфилда к ответственности. Мы согласились, что нам нужны полные неотредактированные записи о двенадцати детях, и подали заявление судье.

Мисс номер Шесть обратилась в суд, чтобы остановить нас. Но судья Иди отклонил ее попытку. «Я не хочу, чтобы родители решали, у кого и в каком виде находятся документы, – сказал он в ноябре того же года в 13-м суде. – Мне кажется очевидным, что эти медицинские записи имеют ключевое значение».

Итак, 2 января 2007 года я вернулся в Wiggin’s и под наблюдением юриста прочел содержимое двух огромных ящиков с клиническими документами. В тот день я пришел к выводу, что Уэйкфилду конец. Но я не могу рассказать в подробностях, что увидел. В отличие от плохо отредактированных отчетов, которые были распечатаны в США, когда он снова безуспешно подал на меня в суд в Техасе, просто чтобы сообщить людям, что он судится, эти документы должны оставаться медицинской тайной. Я тогда не знал, чем все закончится. Но, направляясь в тот вечер домой, почувствовал, как гора упала с плеч. Я не только узнал много секретов об этой статье, но и пустил в The Sunday Times новость, раскрывающую огромные суммы денег в сделке Уэйкфилда с Барром.

Статья с картинками заполнила большую часть страницы 12.

Но едва я добрался до шестичасовых новостей, как зазвонил стационарный телефон. Это была Де Сильва. Пока я сидел в офисе с медицинскими записями, юристы Уэйкфилда подали уведомление о прекращении работы, отказавшись от его утверждений, что мои статьи его опорочили, и согласились оплатить наши расходы.