20. Спойлер
Главный редактор The Lancet Ричард Хортон уставился на меня так, будто кто-то из нас испортил воздух, и он боялся, что я заподозрю именно его. По мере того как я излагал первые результаты своих расследований, его лицо каменело, глаза все сужались, а губы растягивались. За все восемь лет, в течение которых он возглавлял второй в мире общемедицинский журнал, его самым смелым ходом было опубликовать статью доктора без пациентов. Но вот я, газетный репортер, доказываю ему, что это было ошибкой.
«Щеголь» – это слово полностью характеризовало Хортона. В словаре можно найти следующую трактовку этого термина: «аккуратный и элегантный в одежде и манерах, франт». В его случае можно добавить «довольный собой». На момент нашей встречи, которая состоялась через 12 недель после моего разговора с Мисс номер Два, и через шесть недель после того, как Джиллиан Дада приехала в Дублин, главному редактору было всего 42 года, он захватил это кресло за два года, обойдя многих более опытных соперников в Нью-Йорке. До меня доходили слухи, что он был проницателен, если не хитер. Но, как мы увидим, ему еще предстоит многому научиться.
Все еще не зная о событиях в Кумбе, я стоял в конференц-зале Lancet, сжимая в правом кулаке «магический маркер». Хортон сидел по диагонали справа от меня и время от времени что-то писал. То же самое делали пятеро его старших сотрудников, сидящие слева. В дальнем конце зала находился мой свидетель – член парламента по имени Эван Харрис, который, как я надеялся, защитит от любых жалоб в адрес моих редакторов, что обычно часто сопровождает работу репортеров-расследователей.
– А еще вот что, – говорю я, рисуя ряд квадратов на доске, установленной позади меня. – Вот серия из двенадцати случаев, расширенная впоследствии до тридцати детей, обследованных в Royal Free. Вот первые двенадцать из статьи, затем еще восемнадцать. Правильно? А теперь смотрите.
В ходе своего расследования я нашел пару «тезисов», которые прояснили кое-что о пилотном исследовании. Это были почти идентичные тексты, примерно по триста слов в каждом, которые Уэйкфилд подал на гастроэнтерологические конференции на север Англии и в Новый Орлеан, штат Луизиана. Это были всего лишь отрывки информации об исследовании в Royal Free, но в заголовке приводились данные о большем количестве пациентов, поступивших в Малкольм Уорд для обследования.
Я двигаюсь по квадратам, отмечая восемь из двенадцати (с учетом таблицы 2 в статье): тех детей, чьи родители, по-видимому, обвиняли вакцину три в одном в «регрессе в развитии». Восемь из двенадцати. Итак, два из трех.
– Но, согласно тезисам, – продолжаю я, – из следующих восемнадцати случаев родители только трех детей (одного из шести) заподозрили MMR. С чего бы это? Почему эта прививка беспокоила людей только в самом начале?
К тому времени я знал ответ: дело было в договоре с Советом по юридической помощи. Чего Уэйкфилд не мог знать в 1996 году, так это что грядущее правительство введет Закон о свободе информации. Итак, я подал заявку и получил от Совета, переименованного в Комиссию по юридическим услугам, двухстраничный документ, освещающий «клиническое и научное исследование» с указанием его стоимости.
Когда я познакомился с Хортоном, эта сделка все еще была секретной. Даже соавторы Уэйкфилда не знали о ней. И хотя шотландский профессор Энн Фергюсон чуть не раскрыла его на заседании Королевской коллегии хирургов шесть лет назад, он даже в судебном иске сумел замести следы. «Это исследование было подвергнуто критике с нескольких сторон», – отметил Уэйкфилд в своем отчете суду, указав жалобу на то, что изучаемые дети были «тщательно отобраны».
Действительно, были. Но Уэйкфилд настаивал, что он исследовал обычных пациентов.
Это убедительный аргумент. Пациентов с желудочно-кишечными симптомами направляют к детским гастроэнтерологам. С болью в суставах попадают к ревматологу, с воспалением зрительного нерва – к неврологам. Пациенты отбираются на основании своих симптомов и болезни – это суть медицины.
В исследовании Уэйкфилда участвовали дети, которых привели родители с намерением пожаловаться на вакцину. Таким образом, паника, которую спровоцировал Уэйкфилд, гарантировала получение общественных денег на судебный процесс. Однако, скрывать источник своей выборки противоречило правилам биомедицинских публикаций.
В конференц-зале The Lancet обсуждалось многое. Вместе с обедом встреча длилась пять часов. Следующим важным моментом – в некотором смысле даже самым значимым – был вопрос об этичности таких методов исследования. Дети были вынуждены ложиться больницу, некоторые из них плакали от довольно агрессивного объема вмешательств: батареи седативных препаратов, обследований, сканирований, спинномозговых пункций, забора крови и бариевых подготовок. В статье говорится, что «расследования были одобрены» этическим комитетом больницы. И только от меня Хортон узнал, что это ложь. Я видел, как он пытался подавить реакцию. Он не только был лицензированным практикующим врачом, но и годами занимался такими вопросами. Хортон был первым президентом Всемирной ассоциации медицинских редакторов, соавтором Uniform Requirements for Manuscripts Submitted to Biomedical Journals и одним из основателей Комитета по этике публикаций. Его можно назвать доктором Моральная Безупречность.
И не только Хортон в тот день был озадачен моими открытиями. Это была среда, 18 февраля 2004 года. Осталось четыре дня до того, как мой рассказ (то немногое, что я успел нарыть) попадет на титульный лист. Пока я работал в офисе Lancet, в трех с половиной километрах к югу от Хэмпстеда, трое моих коллег брали интервью у Уэйкфилда.
К тому времени времени он жил в Остине, штат Техас. И после того, как через своего публициста Абеля Хаддена он отказался говорить со мной, в Лондон он прибыл с условием, что я не буду присутствовать, когда его допрашивают по поводу этой истории. Скорее, Уэйкфилд увидел возможность проявить свою харизму на журналистах, которым, как он думал, не хватало моего понимания фактов.
Нашу сторону, однако, возглавлял третий руководитель газеты – устрашающе спокойный Роберт «Шепчущий Боб» Тайрер, который годами боролся с непростыми ситуациями. И с ним был Пол Нуки, редактор раздела Focus, который поднял убийственный вопрос, отражающий характер нашего исследования.
– Я Вам пытаюсь донести, – сказал Нуки, – что необходимо было заявить конфликт интересов: вы получали деньги за работу на Барра и его клиентов.
– Я не согласен, – ответил Уэйкфилд.
– Вы не согласны?
– Нет, не согласен.
И в этом был весь Уэйкфилд. Правила на него распространялись, даже те правила, которые касались потенциально опасных для жизни медицинских исследований. Он считал, что мир будет таким, как он сказал, причем только потому, что он так сказал. По его словам, детей направили «исключительно по клинической необходимости». Исследования были одобрены этическим комитетом больницы. Конфликта интересов не было.
– В каждом случае я действовал должным образом, – сказал он Тайреру и Нуки. – Я ни о чем не жалею.
Но единые требования на этот счет были ясны. Как стороннее финансирование, так и работа экспертов-свидетелей должны подаваться как конфликт интересов:
«Финансовые отношения с фирмами (например, через трудоустройство, консультации, владение акциями, гонорары, свидетельские показания экспертов), напрямую или через ближайших родственников, считаются наиболее серьезным конфликтом».
Ранее Уэйкфилд неукоснительно придерживался этих принципов. В своей первой статье The Lancet – с фотографиями кровеносных сосудов – он заявил, что был научным сотрудником Wellcome и что соавтор «получил грант от Crohn’s in Childhood Research Appeal». В J Med Virol он снова заявил о Wellcome и двух фондах. В своем исследовании с вопросительным знаком Уэйкфилд указал поддержку двух благотворительных организаций и Merck.
Его соавторы по исследованию MMR были ошеломлены, когда узнали о результатах моего расследования. Джон Уокер-Смит заявил, что «изумлен» и ничего не знал о наличии контракта с юридическим советом.
– Когда мы осматривали этих детей, не знали о какой-либо юридической причастности, – говорит он мне по телефону (имея в виду переименованный в «комиссию по услугам» юридический совет).
– Вы, должно быть, знали, что в августе 1996 года Комиссия по юридическим услугам заключила с Уэйкфилдом договор, – сказал я ему.
– Ничего подобного.
– За 55 тысяч фунтов.
– Точно нет.
– И что предварительный отчет был представлен Комиссии по юридическим услугам в январе 1999 года.
– Впервые слышу.
Ирландский патоморфолог Джон О’Лири заявил, что он «шокирован». Саймон Марч, эндоскопист, сказал: «Мы очень рассержены». Другой автор статьи, попросивший не называть его имени, сказал, что «очень, очень» зол. «Я бы никогда не подписался под исследованием, если бы знал, что существует конфликт интересов, – возмутился он. – И если бы не моя фамилия, статью никогда бы не опубликовали».
В ту среду параллельно прошли две встречи: моя в конференц-зале The Lancet и Тайрера с Нуки в трех с половиной километрах от Хэмпстеда. Затем пришла моя очередь удивляться. Когда я закончил свою презентацию, ожидал ответа вроде: «Нам нужно время для расследования». Но Хортон отказался от комментариев и через несколько минут объявил мне, что в здание вошел сам Уэйкфилд.
По телефону накануне и перед самим началом встречи главный редактор согласился, что наше обсуждение будет конфиденциальным. Он даже предлагал подписать бумаги. «Не волнуйтесь, – сказал он мне. – Вы знаете, что все мы здесь часто работаем с конфиденциальными материалами».
Но чего я не знал, поскольку не проверял историю самого Хортона о его работе с Уэйкфилдом. Перед тем как уйти в The Lancet, он два года проработал в Хэмпстеде. И всего за восемь месяцев до того, как я вошел в конференц-зал, редактор уже высказал свое мнение. «Он увлеченный, обаятельный и харизматичный клиницист и ученый, – написал Хортон в своей книге. – Я не жалею о публикации оригинальной статьи Уэйкфилда. Прогресс медицины зависит от свободного выражения новых идей. В науке только приверженность независимому мнению об устройстве мира освободила жесткую хватку религии».
Как оказалось, Хортон собирался сражаться за историю, угрожавшую его имиджу. Через несколько часов после встречи он собрал команду врачей, чтобы расследовать мои открытия и сообщить о них. Он позвал Уэйкфилда, Уокера-Смита, Марча и еще одного соавтора Майка Томпсона, который осматривал двух или трех детей. Естественно, эти четверо не могли работать в одиночку. Для журнала такого уровня это не годится. Присутствовать будет гепатолог по имени Хамфри Ходжсон, сменивший Ари Цукермана на посту заместителя декана Royal Free, и Абель Хадден, личный публицист Уэйкфилда, в офисе которого Тайрер и Нуки брали интервью у самого доктора без пациентов.
– Является ли это обычным явлением, – спросят Хортона позже, когда будет созвана комиссия Генерального медицинского совета Великобритании для повторного расследования моих первых выводов, – что расследование подозрений о серьезном неправомерном поведении в ходе исследования проводится людьми, которых обвиняют?
– Обычно проводит расследование и собирает данные учреждение, поэтому обвиняемые лица неизбежно вовлекаются, – ответил Хортон. – В таком случае учреждение берет на себя ответственность за разделение интерпретации данных теми, кого в некотором смысле обвиняют, и тех, кто участвует в расследовании. Затем интерпретацию осуществляет само учреждение, передает ее тому, кто предъявил обвинения, и можно идти вперед. Так что, в первую очередь, я хотел получить реакцию доктора Уэйкфилда, профессора Уокер-Смита и доктора Марча, а после этого моей обязанностью было обратиться к главе учреждения, заместителю декана, в данном случае к профессору Ходжсону.
Они проделали огромную работу, оправдывая друг друга по каждому из рассмотренных вопросов. Но «разделения» и «независимого расследования» не было, как позже подтвердили в медицинской школе. На следующий день после встречи, в четверг, Хортон приехал в больницу, где Уокер-Смит, уже вышедший на пенсию, вернулся к работе с Томпсоном. Они просмотрели истории болезни детей и пришли к выводу, что все в порядке, отметив, что нашли рекомендательные письма, которые якобы опровергали мое заявление.
Тем временем Марч покопался в файлах этической экспертизы и отклонил все претензии. Он сам был членом комитета по этике и даже выловил кодовый номер 172/96 – доказательство того, что он сам пропустил исследование. «Я могу подтвердить, что пациенты, представленные в исследовании The Lancet, были осмотрены с одобрения комитета по этике», – постановил он от имени команды Хортона.
Уэйкфилду не разрешали входить в помещения Royal Free. Но из дома на Тейлор-авеню он сообщил имена детей (которых не было в больнице, медицинской школе и у других соавторов) и составил заявление о том, что его работа в юридическом совете качалась «совершенно отдельного исследования». Он утверждал, что это «не имеет никакого отношения» к формированию выборки. Однако вышесказанному противоречила масса документов. Начиная с историй болезни. Из двенадцати детей ни один не жил в Лондоне (ближайший дом пациента находился в ста километрах), и заполнение их документов было скоординировано, причем местные врачи отразили просьбы родителей направить их к Уэйкфилду (как им советовала Джеки Флетчер, Ричард Барр и, в одном случае, Мисс номер Два). Всем эти врачам он звонил лично, чтобы уверить их в необходимости плодотворного сотрудничества.
Четверо детей были отправлены в клинику Уокера-Смита с рекомендательными письмами от врачей, в которых даже не упоминались кишечные симптомы. Австралиец настоял на необходимости привезти двоих из них. Еще двое были направлены к Уэйкфилду, лабораторному исследователю. Среди документов одного из мальчиков было обнаружено подтверждение юридической помощи. И во всех письмах проскакивали подобные фразы:
«Родители этого семилетнего ребенка с аутизмом связались с доктором Уэйкфилдом и попросили меня направить пациента к нему».
«Мать [этой маленькой девочки] посетила меня и сказала, что Вам нужно мое рекомендательное письмо, чтобы принять [ее] в вашу программу исследования».
«Спасибо, что попросили осмотреть этого мальчика».
Простое чтение медицинских документов позволило бы уловить суть происходящего, но Уокер-Смит не обнаружил никаких нарушений. Между тем, заявленное одобрение комитета по этике касалось другой вакцины, другого числа детей и другого диагноза. В конце концов, Марч признал (три года спустя), что его заявление Хортону не соответствовало действительности. И Уэйкфилд, конечно же, (когда пришел чек Барра) объяснил менеджерам, что исследование «спонсировалось» Советом. Но следователи Хортона подтвердили невиновность команды Уэйкфилда. Таким образом, The Lancet проигнорировал почти все мои выводы. Более того, он сделал это достаточно хитрым способом. В те дни PR-менеджеры сообщали плохие новости в качестве «спойлера» в пятницу днем, что неудобно для газет. Игнорируя мои электронные письма и телефонные звонки, именно это и сделал доктор Моральная Безупречность.
Заместитель декана Ходжсон знал об этой уловке и предупредил своих коллег по электронной почте. «Без сомнения, я верю, что мотив такого поведения состоит в том, чтобы защитить репутацию The Lancet, нанести ответный удар и раздуть историю», – писал он.
Но если цель и была такова, уловка обернулась катастрофой. Маневр Хортона вызвал бурю в СМИ. Учитывая соавторство в Uniform Requirements, он не мог отрицать единственное – конфликт интересов Уэйкфилда. У нас даже была сумма денег, выплаченная юридическим советом: не такая уж большая по сравнению с личными гонорарами Уэйкфилда за «клиническое и научное исследование», но об этом я узнал позже. Самого слова «клинический» было достаточно: как с латинского, так и с греческого это переводится как «у постели больного».
«Мы считаем, что этот источник финансирования должен был быть заявлен редактору журнала, – признал Хортон в пятницу днем в трехстраничном публичном обращении. – Мы также считаем, что такое заявление соответствовало бы нашим принципам в отношении конфликта интересов».
Он отказался сообщить журналистам, откуда взял информацию. Но это только привлекло внимание прессы. Через несколько минут после того, как он опубликовал опровержение факта несоответствия некоторых деталей стандартам исследования, британская новостная индустрия набросилась на него. Полчаса спустя BBC разродилась репортажем. На экранах появился член парламента Эван Харрис. И каждый редактор теперь мог предсказать первую полосу ведущей воскресной газеты страны.
Хортон боролся за контроль. Но, учитывая резкое падение уровня вакцинации в стране, даже 55 тысяч фунтов были важной информацией. Получается, что исследование проводилось в соответствии с планом, а не было независимым. «Если бы мы знали о конфликте интересов доктора Уэйкфилда, я думаю, это бы сильно повлияло на рецензентов, – признался редактор в тот вечер на допросе. – По моему мнению, статью бы отклонили».
На следующее утро наши соперники рассказали мою историю, хотя и слегка видоизмененную Хортоном.
«Доктор MMR получил 55000 фунтов стерлингов».
«Испорченное исследование Доктора, стоящего за паникой о MMR»
«Две роли ученого в исследовании могут привести к конфликту».
– Черт, – подумал я, – теряю сноровку.
Но я ошибался так же, как и Хортон. Тайрер и Нуки видели такие вещи раньше и знали, как обращаться со спойлерами. «Сегодня будут раскрыты все подробности четырехмесячного расследования The Sunday Times. Мы наткнулись на медицинский скандал, лежащий в основе всемирной паники», – напечатал Тайрер в субботу утром.
После того как воскресный Independent, вместе с журналами Observer и Telegraph, разразились статьями о «ненадлежащем поведении врача и клевете о MMR», мы выпустили простенькое сообщение.
«Раскрыт скандал с исследованием MMR».
Плюс две странички в разделе Focus.
«MMR: что стоит за кризисом»
Мы узнали только о 55 тысячах сделке с Барром и об отборе детей. Ни огромные суммы денег, ни секретные бизнес-схемы, ни патенты, ни вакцина от кори, ни дублинская лаборатория – ничего из того, что навсегда покончит с Уэйкфилдом в медицине, не выплыло наружу. Но в тот февральский уик-энд Великобритания получила свой момент Гиннеса: юристы ахнули. Всю следующую неделю буря не стихала. Daily Mail нанес ответный удар, заявив, что их герой был буквально «размазан». Премьер поддержал нас в утреннем телеэфире. Уэйкфилд пригрозил подать в суд.
Затем десять из его двенадцати соавторов, в том числе Уокер-Смит и Марч, выступили с заявлением, опубликованным вечером в понедельник, 3 мая. Они отвергли выводы статьи, отказавшись от содержащихся в ней двадцати пяти слов из раздела «Интерпретация», где они утверждали, что «регресс в развитии» детей был «связан по времени» с введением вакцины.
«Врачи отрекаются от исследования Уэйкфилда».
«Ученые-исследователи отказываются от связи прививки с аутизмом: драматический поворот».
На этом я готов был поставить точку и не писать ни слова больше о вакцинах. Позже мы узнали, что уровень иммунизации в Великобритании начал расти. Мы получили результат. Работа сделана.
Но если «интерпретация» была неправильной, как это могло случиться? Я вспомнил логику ирландских судей в деле Бест против компании Wellcome. Документ был настолько скрупулезен, что если выводы были неверными (как я и предполагал в интервью с Мисс номер Два), то наверняка один или несколько авторов должны были знать об этом уже в ходе написания статьи?
