Судебный процесс Ричарда Барра потерпел крах, и я любовался обломками в полном одиночестве. Другие журналисты, которые ранее освещали дело Уэйкфилда, либо транслировали его идеи как рупор, либо устраивали перекрестный огонь из мнений «экспертов». Оказалось, что само исследование никто не проверял. Газетные репортажи велись в старом стиле, никаких детективных историй.

Но всего через пять недель после моего визита к Мисс номер Два было проведено расследование, о котором я ничего не знал. В южной части Дублина юрист и двое ученых, консультантов фармацевтических компаний подошли к стойке регистрации Coombe Women’s Hospital, чтобы пообщаться с Джоном О’Лири и увидеть его невероятное устройство для обнаружения вируса кори.

«Кумб», как называли его местные жители, находился в суровом районе. Расположенный к востоку от Holies Street и к северу от Liffey, это был один из трех родильных домов ирландской столицы. Никак не центр молекулярной биологии. Здание, окруженное тонкостенными домиками с террасами и общественными жилыми домами, не было похоже на место, где хотелось бы прогуливаться ночью, а тем более разгадывать научные загадки.

– Поверь, это совсем не дублинский Great Ormond Street, – говорит мне друг, чей брат родился в Кумбе и хорошо знал окрестности. – В последнее время они немного облагородили район, так что это уже не такое дерьмовое место, как раньше. Но все равно, тут ужасно.

Тем не менее именно здесь в XXI веке возродился страх перед вакцинами. После статьи в Lancet о двенадцати детях заветный аппарат О’Лири («в тысячу раз более чувствительный») был столь же неотъемлемой частью иска Барра, как любая акушерка в процессе родов.

Делегацию гостей возглавляла Джиллиан Адеронке Дада. Она была одновременно и юристом, и врачом. Женщине было 40 лет, по отзывам она была «уверенная в себе» и «вдохновляющая», работала в крупной фирме, которая ранее участвовала в испытаниях АКДС. В тот день она представляла три компании-производителя вакцин: SmithKline Beecham, Aventis Pasteur и Merck.

Коллективный иск был мертв. Но нашлись те, кто пытался его реанимировать и воскресить чередой безнадежных обращений. Вдохновленные слушаниями Дэна Бертона в Конгрессе, нескончаемыми цитатами британских СМИ в листовках Ленни Шафера и появлением Уэйкфилда на канале CBS в программе «60 минут», тысячи родителей соглашались поучаствовать в еще более крупном судебном процессе.

Здесь история усложняется, поскольку я вынужден перевести дело Уэйкфилда, Барра, Кирстен Лимб и Мисс номер Два в молекулярную плоскость. Как я узнал позже, это оказалось самой большой проблемой – освоить все те бесконечные теории, за которыми скрывались реальные люди и конкретные факты.

Итак, пока я продвигался со своим расследованием в Лондоне, в приемной Кумба вместе с Дада сидели два ведущих биомедицинских детектива. Одним из них был Малькольм Гивер, руководитель отдела молекулярной диагностики в лабораториях общественного здравоохранения в Манчестере. Другой, Стивен Бастин, лектор (а затем и профессор) по молекулярным наукам в лондонской медицинской школе Queen Mary. Оба были специалистами в области ПЦР и годами работали с тем же оборудованием, что и О’Лири, ABI Prism 7700.

По сравнению с более поздними устройствами для амплификации ДНК, 7700 был тяжелым металлическим чудовищем. Хотя его ширина составляла всего 94 сантиметра, он весил 130 килограммов (вместе с подключенным компьютером Apple). Его передняя часть была скошена над рядом вентиляционных решеток, которые проходили почти по всей длине аппарата. Правый передний угол представлял собой пластмассовое поднимающееся окошко, за которым под теплоустойчивой крышкой проходили сами реакции. Инструкции производителя были элементарными. У меня были стиральные машины с документами посложнее. Работники О’Лири поднимали окошко и крышку, открывая «тарелку» из 96 крошечных лунок, покоящихся на нагревательном «блоке». В них они вставляли «ряды» запечатанных пластиковых пробирок, содержащих ткань кишечника, кровь или спинномозговую жидкость в растворе специальных химических реагентов. Вокруг помещались различные контрольные пробирки: отрицательные, содержащие, например, дистиллированную воду, и положительные, с вирусом кори.

После запуска компьютера начиналась автоматическая молекулярная амплификация. Если в пробирках содержалось то, что надеялся найти О’Лири (нити РНК вируса кори), машина преобразовывала их сначала в одиночные комплементарные нити ДНК, а затем и в полные двойные спирали. При быстром нагревании пробирки они распадались, после чего фермент, называемый «Taq-полимеразой», запускал самое настоящее чудо. Taq достраивал двойную спираль к каждой нити из отдельных нуклеотидов – аденина, тимина, цитозина и гуанина, или A, T, C и G. Затем аппарат охлаждал пробирки, далее подсчитывались двойные спирали, только теперь их становилось вдвое больше. Таким образом, каждая отдельная цепь РНК становилось одной, а затем и двумя комплементарными цепями ДНК. С каждым циклом их количество экспоненциально удваивалось, пока не образовывались миллиарды копий.

Каждая пробирка оценивалась с помощью лазера, 7700 подсчитывал циклы и графически отображал, сколько цепей присутствовало в каждом цикле (если они были). Таким образом, можно было вычислить, сколько РНК было в пробирке с самого начала. Быстро. Легко. Персоналу лаборатории нравилось так думать. Но здесь были и подводные камни. Хотя компания Carmel планировала рекламировать инвесторам, что аппарат 7700 будет диагностировать как болезнь Крона, так и «аутистический энтероколит», ее производитель не считал, что такое использование было бы правильным. В руководствах по эксплуатации, технических руководствах и брошюрах выделено жирным шрифтом:

Одна из причин такой рекомендации заключается в том, что если при работе с такими чувствительными молекулярными технологиями что-то может пойти не так, то в клинической практике, при работе с потоком материала, это обязательно случится. Несмотря на то что после загрузки пробирок вы получаете результат, преобразованный Apple из цифрового потока в линейные графики, все не так просто. За всеми приспособлениями скрываются хрупкие биологические реакции, требующие со стороны исследователей, скорее, творческого подхода и креативности, чем технических навыков.

За этим и приехали Дада и два ее детектива. Они прибыли оценить подход. Каждый запуск аппарата регистрировался, и сам процесс полностью записывался в цифровом виде и мог быть изъят для иска. О’Лири предоставил суду «отчеты об экспериментах», в которых приводились результаты анализа образцов из Royal Free. Но Apple зарегистрировала гораздо больше, чем было необходимо фармацевтическим компаниям. Очень большой объем данных – около 4 тысяч продвижений каждой пробирки.

Гивер, мужчина 46 лет, с черными волосами и массивной челюстью привлекал внимание не только своей внешностью. У него была степень кандидата наук в области молекулярной вирусологии, а его лаборатория одной из первых получила тот самый 7700. Результаты своей проверки он изложил на 49 страницах анализа. Он утверждал, что там использовались «совершенно неуместные» и «совершенно ненадежные» методы, а еще были упомянуто «отсутствие надлежащих суждений», «неадекватный контроль» и «ложноположительные срабатывания» аппарата. Да, за его профессиональное мнение заплатила Big Pharma. Но он был не одинок в своей критике. Второй анализ был проведен голландским консультантом Бертусом Рима, профессором молекулярной биологии Queen’s University в Северной Ирландии. Он тридцать лет изучал корь. Третью проверку осуществил профессор вирусологии Питер Симмондс из Эдинбурга, Шотландия, который в последнее десятилетие слыл самым цитируемым микробиологом Великобритании.

«Рима и Симмондс придерживались того же мнения».

Мне потребовались бы недели, чтобы осмыслить все причины подобных суждений. Но одна простая проблема, которая доступна даже мне, касается основного процесса в аппарате. При желании вы можете запускать циклы столько раз, сколько захотите. Но если лазеры не уловили сигнал из пробирок через пару циклов (по существу, после 35, не более), нужно принять тот факт, что искомого генома нет или же скорректировать настройки и начать все сначала. Иначе в аппарате закончатся реагенты, и фоновый шум миллиардов хаотично амплифицированных молекул ДНК, образно говоря, заглушит любой сигнал.

Все источники с этим согласились. Даже YouTube. Но на всякий случай отправляю запрос производителю. Позже унаследованный многонациональной компанией Thermo Fisher Scientific, 7700 принадлежал ее группе Life Sciences, чей вице-президент по исследованиям и разработкам Винод Мирчандани написал мне из Сан-Франциско. «Мы считаем, что если начнете видеть какой-то слабый сигнал лишь после 35 циклов, это, скорее всего, не искомый геном», – ответил он мне. Он объяснил, что надежные результаты появляются раньше, почти в первых циклах, и графики на Apple показывают резкий рост перед плато, поскольку процесс замедляется. В более поздних циклах, объясняет он от имени производителей оборудования, вы можете «получить много фонового шума» и «ложных срабатываний».

Но ирландский патологоанатом и его команда смотрели на процесс по-другому, с некоторым энтузиазмом по поводу вируса кори. Отчеты Apple, которые они подали для иска, показали, что образцы, взятые в Хэмпстеде, в том числе у Ребенка номер Два, тестировались сериями до 45 циклов. В одном случае пробирка нагревалась и охлаждалась 50 раз. Рима сказал, что фирма Барра поделилась планами повторно протестировать образцы из Уорвика с помощью 70 (!) циклов.

Тем временем Бастин, второй детектив Дады, раскрыл деяния О’Лири другим путем. Бастину было 49 лет, он имел докторскую степень по молекулярной генетике. Этот англичанин с дерзкими манерами был настоящим фанатом ПЦР. Он писал об этом, учил этому и, наверное, даже видел во сне термоциклы. Через несколько дней после того, как его наняли для оценки методов О’Лири, Бастин задумался… и засомневался.

Он изучал графики Apple, полученные с ирландского аппарата в результате раскрытия информации для судебного иска. Из 96 лунок 51 была в эксплуатации: от A1 до E3. Пробирки загружали в двух экземплярах (по две на ребенка, в зависимости от типа контроля), как и принято в такого рода работе. Но 51 – это нечетное число. Не могла же E4 пропала без вести. Необходимо было узнать, прав он или нет. Эта аномалия могла быть ключом к разгадке. То, что, по-видимому, отсутствовало, было контролем «без образца», то есть пробиркой с реагентами, но без биологического материала. Без вируса кори. Если бы пробирка в этом лунке дала положительный результат, это означало заражение материала извне – бич ПЦР. И если лунка была пуста, то, возможно, кто-то просто затушевал результат.

Полгода Дада настаивала на этом визите. Но после того как людям Барра предоставили анализ ее экспертов, отношения с Кумб стали натянутыми. Сначала О’Лири был в Австралии, и с ним не удавалось связаться. Потом ни один из 59 вариантов дат приезда Дады ему не подходил. На подготовку к визиту гостей уйдет 20 тысяч фунтов стерлингов и пять недель. Аппарат 7700 сломался.

Но настал день, когда она все-таки приехала вместе со своими молекулярными детективами, и их проводили к задней части здания. Лаборатория О’Лири была яркой и современной, с большим количеством оборудования и плакатами, прикрепленными к стенам. Над дверями в боковые комнаты посетители заметили надписи и начали перешептываться с адвокатом. Над одной было написано «Плазмидная комната», а над второй – «Установка для ПЦР». Первая надпись означает, что в комнате готовился материал для положительного контроля, а вторая – комнату для самой амплификации.

«Двери этих боковых комнат были одинарными и открывались в одну сторону, – объясняла Дада в отчете, поданном в Королевский суд в Лондоне. – Я не видела ни места, ни приспособлений для смены халата и/или обуви».

К счастью, Барр сам прилетел в Дублин с визитом. Он принес фотоаппарат, который предложил посетителям. Но О’Лири не разрешил делать никаких фотографий, как и раскрывать какие-либо конфеденциальные данные клиентов.

Вскоре стало ясно, что потребуется юридическое вмешательство. И фармацевтические компании могли себе это позволить. Спустя несколько недель лондонский судья обратился в суд Дублина с требованием заставить патоморфолога подчиниться. Этот человек, который хвастался в Вашингтоне своими «независимыми» достижениями стал необычайно скрытным в вопросах, потенциально критичных для безопасности миллионов детей.

Тем не менее тот визит в понедельник оказался продуктивным. Хотя посетители провели большую часть времени, ожидая в конференц-зале, Дада, Гивер, Барр и сотрудник О’Лири стали свидетелями того, как Бастин вытащил кролика из шляпы. Когда они столпились вокруг ноутбука, эксперт показал отчет об образце крови у ребенка без аутизма, включенного в контрольную группу из Уорвика. Заключение было отрицательным – никакого вируса кори. Отлично, если вы стремитесь доказать, что вакцина вызывает аутизм. Но Бастин также показал данные из другого запуска, который раскрыл О’Лири. Результат был получен от того же ребенка – из той же лунки, из той же пробирки – и оказался положительным.

Упс.

«Ричард Барр признал, что это важный научный вопрос», – сухо отметила Дада в своем заявлении.

Итак, вот еще одна аномалия, обнаруженная Бастином. К суду наберется еще парочка. «Они обнаруживали несоответствия, – сказал адвокат SmithKline Beecham судье в Лондоне несколько недель спустя. – Эти данные вызывают очень серьезные опасения».

Гивер, Бастин, Рима и Симмондс согласились, что многое было неправильным. Наряду с чрезмерным количеством циклов, что может приводить к ложноположительным срабатываниям – именно то, о чем меня предупреждал производитель, – материал в лаборатории был контаминирован. «Общее впечатление – неадекватный уход, небрежное соблюдение протоколов и отсутствие базового понимания процесса», – утверждает Бастин.

Они считали, что заражение могло произойти на любой стадии. Это могло случиться в Хэмпстеде, виноват мог быть даже Уэйкфилд, который лично доставил образцы в Дублин. Причиной могли стать сквозняки в плазмидной комнате. Может быть, дело в реагентах, грязных пальцах или пипетках. Рима рассказал, как в его собственной лаборатории следы РНК вируса эпидемического паротита (еще один парамиксовирус) оставались на скамейке в течение девять лет.

Однако в суде нас поджидал больший шок: отчеты об экспериментах, представленные в иске Барра, не соответствовали истинным результатам работы машины. Я не могу сказать наверняка, но если это так, то дело принимало серьезный оборот. Заявленные О’Лири выводы сыграли решающую роль в иске Барра. Они были стержнем программы BBC Panorama. Они же послужили основанием успеха Уэйкфилда в Конгрессе и стали поводом «Уэйкфилд-фестиваля» Шафера, импортировавшего панику в США. Результаты ирландца убедили бесчисленное количество родителей, что MMR – причина аутизма.

О’Лири был непоколебим: все в порядке, результаты его лаборатории не трещат по швам. Они подтверждают заявления таких родителей, как Мисс номер Два. В Кумбе не было загрязнения вирусом кори. «Соответствующие средства контроля за окружающей средой и лабораторными установками были соблюдены», – настаивал он в отчете. Результаты тестирования показали «ясно и недвусмысленно», что никакой контаминации не произошло. Более того, у него были средства для доказательства этих утверждений, как он объяснил законодателям Вашингтона. «Золотым стандартом» он назвал секвенирование ДНК: расшифровку всех цепочек A, G, C и T после амплификации. Это могло не просто подтвердить наличие вируса, но и «исключить» ложноположительные результаты, а именно окончательно идентифицировать штамм вируса кори: совпадает ли он со штаммом из вакцины или нет.

Рима, ученый, прочитала вашингтонскую речь О’Лири. Так что команда Дады не могла сказать, что их не предупреждали. Патоморфолог представил комитету Бертона свое оборудование: капиллярный секвенатор ABI Prism 310 (94 килограмма). Он считывал нуклеотиды один за одним. И эта технология, вместе с 7700, не только помогала ловить серийных убийц по пятну от слюны или пряди волос. Это было то, что Уэйкфилд пообещал Совету по юридической помощи летом 1996 года. Секвенирование с учетом специфики штамма было ключевым элементом исследования, которое он должен бы выполнить по контракту еще более семи лет назад.

Но О’Лири его не выполнял. Секвенирование не было проведено, как я позже обнаружил в документах из иска. Точно так же, как Уэйкфилд отказался провести проверку по «золотому стандарту», ирландец регистрировал одни и те же фразы.

Для образцов 13-летнего мальчика с аутизмом:

Для материала второго мальчика 15 лет:

И, конечно же, для Ребенка номер Два, сигнального случая:

В отношении этих детей утверждалось, что вирус вакцины MMR был главным виновником их аутизма. Но врачи и ученые, способные снять отпечатки пальцев подозреваемого – и таким образом, возможно, спасти человечество от катастрофы, – решили не делать этого.