В один дождливый полдень в Вашингтоне, округ Колумбия, Эндрю Уэйкфилд впервые появился на публике в новом статусе. Это случилось через пять месяцев после того, как он освободил свой кабинет в Хэмпстеде, и теперь, без работодателя, не считая Ричарда Барра, он, наконец, мог свободно высказывать свое мнение.

«Мы живем в разгар международной эпидемии, – цитировали затем его слова с митинга возле Национальной аллеи в дождливое, ветреное и не по сезону холодное воскресенье ближе к концу апреля 2002 года. – Те, кто отвечает за расследование и борьбу с этой эпидемией, потерпели неудачу. Причиной можно назвать тот факт, что они поняли, что сами могут понести ответственность».

Это звучит как обвинение. Эпидемией Уэйкфилд называл последствия вакцинации. И он утверждал, что люди, которым следовало заняться расследованием, не делали этого, потому что сами были причастны.

«Следовательно, в попытках реабилитировать себя они создают препятствия на пути к прогрессу», – продолжил он.

Если прочитать эти напечатанные слова вслух, можно обратить внимание на ритм, говорящий об ораторском искусстве автора. На ум приходит речь какого-нибудь военного лидера, например сэра Уинстона Черчилля, если перенести ее в США или в какой-нибудь художественный фэнтези-фильм. Великий человек гордо стоит на холме, под моросящим дождем, на фоне памятника с кольцом из звезд и полос, и молвит слово: «Я не сомневаюсь, чиновники общественного здравоохранения знают, что проблема существует. Однако они готовы все отрицать и принять потерю определенного числа детей на том основании, что успех политики общественного здравоохранения и обязательной вакцинации требует жертв».

Это было ядовитое обвинение в заговоре и сокрытии правды теми, кто, по его мнению, им пренебрегал. Это были люди вроде Дэвида Солсбери, государственного служащего и педиатра, у которого он просил денег десятью годами ранее. И хотя Уэйкфилд никогда не подавал письменного предложения о финансировании, он никогда не забудет это оскорбление. Он обвинил Солсбери в клевете в письме Барру, и все еще ругал его десятилетия спустя.

Теперь он не просто предполагал, что MMR вызывает аутизм (утверждение, которое он высказывал в своих патентных заявках), и даже не рассылал информационные листовки Барра и Кирстен Лимб. Высказывания этой пары были полны инсинуаций, но их главный эксперт (сделка с которым так и не разглашалась) пошел дальше – он разоблачал зло.

«И я, и мои коллеги согласны, что ни один ребенок не может быть расходным материалом, – заявил он в Вашингтоне. – История уже сталкивалась с такими жестокостями».

Это не было напыщенностью. Скорее, так Уэйкфилд выражал свое душевное состояние. Но в тот ужасный день, когда несколько десятков родителей собрались возле Четвертой улицы, чтобы послушать речь и выступление рок-группы из Луизианы, возникал вопрос, а стоило ли оно того. Погода была отвратительная: температура на 16:00 составляла около –15 °C, шел снег. Ни горячий суп, ни мальчик с синдромом Аспергера, поющий «Прекрасная Америка», не могли поднять унылое настроение людей.

Мобилизованные группой под названием «Разгаданный аутизм», они приезжали в столицу на очередные слушания в Конгрессе. И, честно говоря, я не уверен, что Уэйкфилд вообще там был. Тем не менее его обвинения раздавались эхом на сотни тысяч человек, хоть и через другого выступающего. Его звали Ленни Шафер, он приехал из Сакраменто, штат Калифорния, и построил мост, по которому Уэйкфилд должен был прошествовать из Великобритании в Америку, а затем и по всему миру, распространяя свою эпидемии страха, вины и болезней.

Подобное случалось с вакцинами и раньше, ведь препараты производились в Англии, продавались в США, а оттуда – по всему миру. Такова была история с Джоном Уилсоном и паникой по поводу АКДС. И даже он не был первым. В октябре 1879 года английский бизнесмен-крестоносец по имени Уильям Тебб пересек Атлантику, чтобы выступить с речью против вакцинации на инаугурационной встрече Американской лиги в Ист-Сайде. «Статистика показала, что 25 000 детей ежегодно погибают из-за вакцинации», – заявил он, призывая к созданию кампании против вакцины от оспы, как сообщила на следующий день New York Times.

К своим 50 годам Шафер не был ни оратором, ни даже активным участником кампании. Но у него было все, что требовалось для определенной роли. Будучи еще разгневанным молодым человеком из Детройта, штат Мичиган, и левым активистом, Шафер баловался статейками в «альтернативной прессе», а позже, в среднем возрасте, он столкнулся и с аутизмом – тот наблюдался у приемного сына по имени Изак. Это привело его в местное родительское сообщество под названием «Семьи для лечения раннего аутизма», или FEAT.

Этот усатый мужчина с необычным чувством юмора в 1997 году разродился новаторской интернет-листовкой. Спустя всего шесть лет после запуска Всемирной паутины он начал создавать отчет о проблемах аутизма, которые затем рассылал родителям. За первые полгода список его контактов вырос до ста. Затем интернет стал частью повседневной жизни, и ко дню митинга на Национальной аллее у него было 10 тысяч подписчиков. Свой канал он назвал FEAT Daily Newsletter.

Вместе с Изаком здесь, на митинге, он почувствовал гордость за себя. «Каждый родитель, который посвящает себя этому делу, приносит с собой свет надежды для всех нас, – написал он, имея в виду борьбу за поддержку детей с проблемами развития. – Это мой маленький огонек, и я позволю ему сиять».

Информационный бюллетень, который он позже подписал своим именем, был настолько же прост, насколько эффективен. С помощью горстки родителей в гостиной он искал и собирал в СМИ истории об аутизме, копируя их в простые текстовые файлы. Преодолевая формальности закона об авторском праве, он бесплатно повторно опубликовывал эти файлы для подписчиков в том, что он назвал «выжимкой из новостей». В первые годы он руководствовался интересами FEAT, распространяя отчеты, скажем, об ограничениях в жилых домах и исследованиях о психических заболеваниях. Но по мере того, как кампания Уэйкфилда набирала обороты в Великобритании – на самом конкурентном газетном рынке мира, – Шафер собирал все более резкие репортажи и отправлял их, как ему казалось логичным, самым уязвимым: отцам и матерям, таким как он сам.

Были ли все эти дети убиты тройной вакциной MMR?

Подумайте об этом тревожном сигнале прямо из Вашего почтового ящика, поступающем из надежного некоммерческого источника.

«Важно отметить, что мы не пишем эту новость, мы ее только доставляем, – заверял он своих подписчиков. – И эта редакционная политика дает нам столько же возможностей, сколько получает обычная доставка газет».

Шафер переиздал результаты дефектной статьи Кавасима. Он поработал и с широко освещенной, но в корне неверной «Мрачной правдой». Игнорируемая американскими СМИ, эта ложная информация импортировалась и передавалась семьям, затронутым аутизмом, пока шум из-за Атлантики не стал настолько громким, что за 10 недель до митинга в Вашингтоне был объявлен «фестиваль Уэйкфилда».

«Мы так пристально занялись проблемой MMR, потому что в настоящее время британская общественность прямо одержима это темой», – объяснял Шафер. Фестиваль был инициирован статьей Джона О’Лири в недолговечном журнале Molecular Pathology. Используя свой аппарат ABI Prism 7700 для амплификации генов, дублинский профессор, появившийся в Вашингтоне двумя годами ранее, заявил, что доказал гипотезу Уэйкфилда. Он сообщил, что в ткани кишечника у 75 из 91 ребенка с диагнозом «аутизм, энтероколит и лимфоидная гиперплазия подвздошной кишки» нашелся вирус. Это по сравнению с 5 из 70 контрольных пациентов! Его данные «подтверждают связь», – писал Шафер.

Это привело к тому, что дебаты о MMR теперь превратились в национальную забаву. Все, от премьер-министра до знаменитых шеф-поваров, стали рассуждать, будто известные вирусологи.

Уэйкфилд, соавтор статьи О’Лири, имел дополнительные связи в СМИ. В его организации, Visceral, которую он создал для сбора средств, работал человек, невестка которого (женщина по имени Сара Барклай) была репортером телеканала BBC. И хотя она уверяет меня, что менеджеры знали о ее родственных связях, она устроила собственное расследование для программы Panorama канала BBC.

«Мы обнаружили вирус кори, – сказал ирландец ей в камеру. – И следующее, что люди хотят знать, это генетическая последовательность штаммов».

В американских СМИ выступление О’Лири не транслировали. Но Шафер опубликовал ссылку на канал BBC. Он завоевал аудиторию отцов и матерей, многие из которых, должно быть, задавались вопросом, просматривая его вырезки: «а не навредили ли мы собственному ребенку?». Точно так же в информационном бюллетене было опубликовано послание а-ля Уэйкфилд Молл, с его грандиозными формулировками, разошедшимися как мем по бесчисленным сайтам. «Все вы, и родители, и дети, являетесь источником вдохновения и силы для нашей работы, – раздался его помпезный тон в интернете. – Наше стремление к истине направлено через тернии науки – науки сострадательной и бескомпромиссной».

Ничто не могло сравниться с «маленьким огоньком» Шафера при создании моста Уэйкфилда в Америку. Но Шафер был не один. Конгрессмен-республиканец Дэн Бертон со своими слушаниями на Капитолийском холме был уверен в том, что его внук поражен вакциной, и он год за годом проводил серию показательных слушаний. Уэйкфилду, независимо от результата испытаний, выкладывали дорожку из желтого кирпича прямиком «из старушки Англии».

После своего появления в 2000 году в Вашингтоне с О’Лири он вернулся сюда через год (на этот раз в свободном костюме кремового цвета) и сказал почти то же самое, что и раньше. Синдром. Заболевание кишечника. Стойкий вирус кори (который, по его словам, был секвенирован и оказался вакцинным штаммом). «Имейте в виду, что мы столкнулись с регрессивным аутизмом, а не с классическим аутизмом, когда ребенок нездоров с самого начала», – подчеркнул он.

Но, как Уэйкффилд понял после общения с главврачом Royal Free, Марком Пеписом, харизма – это еще не все. На том же заседании сидел главный американский эксперт по проблеме взаимодействия кишечника и мозга: его называли «отцом нейрогастроэнтерологии». Этого кучерявого мужчину звали Майкл Гершон. Он работал заведующим кафедрой анатомии и клеточной биологии Колумбийского университета в Нью-Йорке.

Гершон сказал Бертону, что если вирус кори повышает проницаемость стенки кишечника, то помимо опиоидных пептидов из него в кровоток поступали бы многие белки аналогичного размера. Но они этого не делают. По словам Уэйкфилда, для того, чтобы компоненты пищевых продуктов причинили вред, им необходимо просто избежать переработки в печени. Мало того, что Гершон считал это невозможным, но ведь должно произойти еще одно чудо – открытие защитного гематоэнцефалического барьера, он бы должен был пропустить пептиды «как Красное море Моисея».

Уэйкфилд никогда не отвечал на эти вопросы: ни тогда, ни, насколько мне известно, после этого слушания. Но на следующей встрече с Бертоном он задумался о том, что сказал Гершон. Вопросы будут раздражать его до возобновления слушаний, через два месяца после митинга на Национальной аллее. А затем беглец из Британии набросится на него него и атакует словами из информационного бюллетеня Шафера.

После того как Гершон провел чудо-сравнение с Моисеем, он пересказал информацию, полученную от еще одного выдающегося ученого. Его звали Майкл Олдстоун, всемирно известный гуру по вирусу кори из Scripps Research Institute в Сан-Диего, Калифорния, ведущего исследовательского учреждения в мире. Уэйкфилд надеялся сотрудничать с Олдстоуном, пока Пепис не узнал об этом и не предложил ему проверить лабораторию О’Лири. Таким образом, закодированные вслепую образцы были отправлены из Калифорнии в Ирландию, и, как Гершон объявил Бертону, результаты вернулись с множеством отклонений. По его словам, некоторые образцы, отправленные дважды с намеренно разными кодами, были признаны как положительными, так и отрицательными.

Наиболее вероятным объяснением было заражение из самой лаборатории. Хрупкий, легкий как воздух, РНК-вирус может часами висеть в комнате, прикрепляться к рукавам пальто или к двери, чтобы оказаться там, где его не должно быть. Или 7700 был неправильно настроен, или работа осуществлялась без необходимых средств защиты. Другой возможностью было неправомерное поведение лица или лиц, имеющих доступ. Но в любом случае Олдстоун отказался от дальнейшего сотрудничества с ирландцем.

«Олдстоун пришел к выводу, что отчет неприемлем для сертификации клинической лаборатории», – сказал Гершон комитету Бертона.

Уэйкфилд был возмущен. У него были большие планы, и лаборатория в Дублине была жизненно важна для иска Барра, который вот-вот будет рассмотрен в Лондоне. Врач утверждал, что вирус секвенирован и аналогичен вакцинному штамму, и, если заражение и имело место, то в Калифорнии, а не у О’Лири.

«Я хотел бы внести ясность, – заявил Уэйкфилд. – Поведение доктора Гершона было позорным».

Здесь, несомненно, было бы уместно провести научную дискуссию. Но Уэйкфилд набросился на ученого в письме на пяти страницах со всем своим изяществом, усиленным отъездом из Хэмпстеда. Гершон, как он сообщил Бертону, виновен не только в «очевидных ошибках», но и в «непрофессиональном поведении», «ложных показаниях», «явно неверных утверждениях», «некачественной науке», «отсутствии честности», «что равносильно лжесвидетельству». И «злонамеренная дезинформация» может смело называться «клеветой». Насчет Олдстоуна Уэйкфилд написал, что эксперт по кори был виновен в «очевидных ошибках» и «небрежности», и, если он знал о «сути» показаний Гершона, он тоже «мог считаться лжесвидетелем».

Не было больше мистера Славного Парня из старой веселой Англии. И это он еще не закончил. Вернувшись на слушание в июне 2002 года, Уэйкфилд сделал драматическое заявление, в котором намекнул, что колумбийский ученый мог бы «разъяснить комитету с некоторым запозданием, какие права собственности его жена имеет на вакцину против ветряной оспы Merck».

Права его жены на вакцину? Их не нашли. Но, незаметно для слушателей, здесь обнажился тревожный зеркальный феномен. Именно Уэйкфилд имел права на предложенную им вакцину от кори, причем не только как предполагаемый изобретатель продукта. Ему были переданы все права лондонского University College за пять месяцев до слушания.

Интересно, это была какая-то психологическая проекция? В любом случае, это не разовая акция. Вернувшись в Лондон со своим закадычным другом Скоттом Монтгомери и Мисс номер Два, он опять провернул нечто подобное. Они были приглашены Советом по медицинским исследованиям на семинар по аутизму. Но всего за несколько дней все трое отказались, заявив, что некоторым участникам платили за консультирование фармацевтических компаний в судебном процессе, и это стало известно.

Иск принадлежал Барру. Но упомянутые участники были оппонентами Уэйкфилда. И если бы он присутствовал, могло бы выясниться, что у него был такой же конфликт интересов, как и у них. Тем не менее он написал организаторам семинара:

Играть обе роли? Любопытное размышление. И даже до его статьи о двенадцати детях и выступления в атриуме, вызвавшего кризис общественного здравоохранения, сделка Уэйкфилда с Барром по созданию доказательств о веде вакцины вышла далеко за рамки простой роли эксперта.

Честно говоря, Бертон не мог знать. И он принял решение. Он не смог бы проявить больший энтузиазм, даже если бы темой были финансы Демократической партии. Конгрессмен разместил письмо Уэйкфилда на веб-сайте Конгресса и причислил его автора к титанам медицины. «Я считаю, что другие ученые, которые сталкивались с мнением большинства, подверглись такой же критике, как и вы, – заявил Бертон, когда Уэйкфилд закончил давать показания. – Можете не сомневаться, что в конце концов правда откроется. Луи Пастер лишь через 17 лет после своего открытия был посвящен в рыцари. Так что, в конце концов, правда откроется, и те, кто критикует и продолжает очернять то, что вы сделали, сами научатся скромности».

Бертон был таким же создателем моста для Уэйфилда, как и Шафер. Но в Лондоне, когда Барр подал коллективный иск, этот мост загорелся.