13. Рубеж столетий
Пессимисты постоянно твердят о конце света. В последний год XX века ходили разговоры о компьютерном вирусе, Y2K, который накануне нового 2000 года, ровно в полночь, уничтожит все банковские вклады, приведет к падению авиалайнеров и объявлению войны между США и Россией. По прогнозам, программы со старыми датами должны были исчерпать все возможные цифры и сойти с ума.
Однако для Royal Free и Уэйкфилда последний год второго тысячелетия оказался достаточно неплохим. К январю 1999 года его офис переместился с восьмого этажа на десятый, где из окон открывался прекрасный вид на Лондон. Почтовый ящик Уэйкфилда был забит направлениями и рекомендательными письмами, а это означало, что еще многих детей только предстоит обследовать. И его когда-то параллельные схемы судебных процессов, науки и бизнеса, наконец, сошлись воедино, как Юпитер, Венера и Марс в ночном небе на параде планет.
Во-первых, вспомним его секретный контракт с Ричардом Барром на предоставление доказательств о вреде вакцины Совету по юридической помощи. Запрашивая деньги два с половиной года назад, он пообещал отчитаться о результатах амплификации, «штамм-специфичного» секвенирования вируса кори, который проводил Ник Чедвик в качестве координатора исследования. Но молекулярные методы ничего не дали, поэтому в четверг, 26 января 1999 года, он подал отчет о пилотном исследовании, основанный лишь на иммуногистохимическом окрашивании. Никто не заметил. Он мог с таким же успехом приложить результаты своего обеда. Что Совету по юридической помощи до белков и нуклеотидов? Буря, вызванная The Lancet, гарантировала, что иск Барра будет финансироваться налогоплательщиками. Теперь крестовый поход поддержали еще четыре национальные газеты. Списки клиентов Барра пополнились примерно 800 семьями. И первые судебные иски против производителей вакцин уже были проштампованы красным в Королевских судах.
Уэйкфилд предоставил Совету секретный отчет, в котором утверждалось, что он открыл новый кишечно-мозговой «синдром», который ему удалось предсказать еще до обследования первого ребенка. Это соответствовало первому пункту контрольного списка лорда-судьи Стюарта-Смита: «специфический клинический синдром». И здесь же была указана специфическая патология (пункт 2 из списка), которую он назвал «аутистический энтероколит».
«Были обследованы и те дети, которые получали юридическую помощь, и группа независимо направленных педиатрами пациентов с аналогичным заболеванием», – сообщил он через Барра.
Вывод этого отчета заключался в следующем: у некоторых детей существует высокая вероятность причинно-следственной связи между вирусом кори или, возможно, каким-либо другим компонентом вакцины MMR, и новым синдромом.
Ту же историю он рассказал в The Lancet. Колит и увеличенные фолликулы – лимфоидная гиперплазия подвздошной кишки – оказались «постоянным паттерном кишечной патологии», – писал он Совету, – что «подтверждало» вирусную этиологию заболевания. Но его «временная связь» (пункт 3 контрольного списка) претерпела заметные изменения. Если говорить не о двенадцати детях, а о сорока, то период до возникновения поведенческих симптомов увеличился с 14 дней до четырех недель после прививки.
Думаю, Барр тоже отметил эти изменения. Он хорошо представлял себе ценность времени. Перед публикацией (даже до обследования детей) юрист вместе со своей будущей женой, ученым Кирстен Лимб, консультировали клиентов по этому вопросу. Пара подчеркивала, что Совет покроет расходы родителей, надеющихся подать в суд, если они сообщат о «четкой реакции» и «тесной временной связи» между вакциной и последствиями, желательно в «несколько дней». Это не значит, что клиентам диктовали нужные слова. «Давайте проясним этот вопрос, – настаивает Барр, прежде чем вообще отказывается от дальнейших комментариев. – Моя роль – делать все возможное для клиентов. Так было всегда и будет в дальнейшем. Ко мне приходили люди и рассказывали, что происходит с их детьми».
Это правда. Но с помощью листовок и рассылок пара многое подсказала родителям. Возможно, это и неудивительно, ведь Лимб считает, что ее дочь стала жертвой врачебной халатности. Или причина не в этом, а, например, в деньгах. В любом случае, они не клеймили врачей, но подразумевали их нечестность.
«Мы обеспокоены тем, что риски, связанные с возможным заболеванием, могли быть преувеличены, вероятно, для того, чтобы запугать людей и заставить их вакцинировать своих детей».
И вот еще:
«Даже несмотря на очевидную связь между вакциной и неблагоприятными последствиями, врачи пренебрежительно относятся к ней и говорят, что причина симптомов не в вакцине».
Или даже так:
«Мы обеспокоены тем, что происходит некоторая подтасовка цифр».
Скользкие заявочки. То, что надо родителям с разбитым сердцем. В ближайшие десятилетия эти ядовитые семена сомнений взойдут и вырастут в целую идеологию. Немногие могут похвастаться более мощным приемом, чем выставить противника дураком и лжецом.
– Она очень довольна собой, – рассказывает мне о Лимб одна из матерей. – Она всегда говорит от имени Британии, редко сдается и уверена в существовании тысячи заговоров.
– Я должен быть с тобой по-настоящему честен, Брайан, – утверждает бывший коллега этой пары, который помогал им подготовить коллективный иск. – Работать на них было все равно что окунуть руку в кастрюлю с кипящим маслом.
Барр и Лимб говорили клиентам, что Уэйкфилд был «детским гастроэнтерологом», хотя это ложь. Они утверждали, что те, кто «любым способом оспаривает» безопасность вакцин, «публично дискредитировались», чего на самом деле не происходило. Пара даже признавала, что их целью было «поставить вопросительный знак» над «обоснованием» иммунизации.
«Излишне говорить, что и Кирстен, и я удовлетворены тем, что связь между прививками и симптомами у наших клиентов не является выдуманной. Врачебное вмешательство привело к их болезни напрямую», – заявил Барр в еще до встречи с Августом Ульштейном, за два года до выхода статьи в The Lancet.
За государственный счет эта парочка составила определенное мнение и не собиралась держать его при себе. То, что это была махинация, понятно уже из довода, который они приводили своим клиентам. Обратившись к древним непрофессиональным книгам для семейного пользования, они отметили, что до появления вакцин врачи не боялись кори, эпидемического паротита и краснухи. Доктора говорили родителям, что инфекции обычно протекают в легкой форме. Но поразительный контраст: после того, как вакцины были лицензированы, восприятие болезней явно изменилось. Теперь врачи необъяснимо подчеркивали риски ранее пустяковых заболеваний. «Что-то любопытное произошло с официальной трактовкой детских болезней, – сообщали они своим клиентам, многие из которых не были связаны с медициной. – Все они стали более опасными с тех пор, как появились вакцины».
Вместе со своими гениальными аргументами и резко увеличившимся числом клиентов, Барр и Лимб переехали в более крупный офис в Лондоне. Правда, пространство для маневра, возможно, уменьшилось Но родители все еще могли свободно рассказывать, как они видят ситуацию. Мисс номер Два, как обычно, была в первых рядах. «ЦИНИЧЕСКАЯ ПОПЫТКА СКРЫТЬ ПРАВДУ», – кричала она в своей группе «Аутизм, индуцированный аллергией», финансируемой государством. «СКАНДАЛЬНЫЙ ПУБЛИЧНЫЙ ОБМАН».
Мисс номер Два была жемчужиной, таких людей – один на миллион. Она генерировала идею за идеей. В марте 1999 года женщина организовала конференцию в Национальном музее мотоциклов с Уэйкфилдом в роли звезды, собрав почти 400 человек, включая австралийского профессора. Невероятно, но факт: именно она первая предложила механизм повреждения (пункт 4 контрольного списка Стюарта-Смита). Она озвучила его в телефонном разговоре после выпуска Newsnight, сохранившемся в иске Барра в неизменном виде.
Этот механизм проистекал из «опиоидной» идеи, которая даже была отражена в статье The Lancet. Эстонский психобиолог Яак Панксепп вводил морфин лабораторным крысам и морским свинкам. Затем наблюдал, как они впадают в ступор или сходят с ума. В статье, объемом две с половиной страницы, опубликованной в июле 1979 года, он выдвинул гипотезу, что «опиоидные пептиды» (в первую очередь, их можно найти в пшенице и молочных продуктах) приводят к тому, что он назвал «опиоидным избытком». У детей это вызывало «эмоциональное расстройство», то, что он считал аутизмом.
«Подумайте о морфине или героине, и вы поймете основную идею», – популяризировала эту идею Мисс номер Два.
Сколько буханок хлеба нужно съесть, Уэйкфилда не интересовало. Но он ухватился за сам механизм – то, что я называю «моделью детского аутизма на грызунах», – именно после того, как услышал об этом от Мисс номер Два. В своей статье он выделил для этого двести слов, а еще больше потратил в своем секретном отчете юридическому Совету.
«Последовательная связь между повреждением кишечника, персистенцией вируса кори, аутоиммунитетом и аутизмом воплощено в гипотезе «опиоидного избытка, – писал он совету. – Гипотеза предполагает, что в раннем возрасте опиоидные пептиды, особенно в составе β-цезоморфина и β-глиадорфина, полученные из диетического казеина и глиадина (компонента глютена), соответственно, попадают в кровоток через поврежденный кишечник».
Итак, вот каким образом MMR должна была вызвать аутизм. Персистенция вируса кори в теории приводила к воспалению кишечника. Затем «избыток» пептидов из пищи попадал в кровоток, оттуда в мозг, где и вызвал повреждение. Мисс номер Два так и заявила в суде: «Присутствие вируса в вакцине против кори и его попадание в ткани кишечника вызывает нарушение регуляции иммунитета и/или аутоиммунные реакции, которые вызывают развитие воспалительного заболевания кишечника. Оно, в свою очередь, запускает биохимический каскад, заканчивающийся избытком опиатных пептидов в кровотоке и повреждением мозга в виде аутизма».
Абстрактное теоретизирование, да. Но 1999-й стал годом гипотез о влиянии прививок на мозг. В июле в США и без того возникла обеспокоенность, когда Служба общественного здравоохранения и Американская академия педиатрии призвали отказаться от консерванта на основе ртути, тимеросала, который тогда содержался во многих вакцинах. Считалось, что его применение могло негативно повлиять на детскую нервную систему.
Тимеросал использовался около 70 лет для защиты флаконов с многодозовой вакциной от бактерий. План по постепенному отказу от этого вещества закончился отзывом британских брендов и паникой. Когда правительство предприняло шаги по ужесточению проверок безопасности вакцин, юристы сформировали кампании и начали подавать коллективные иски.
Ослабленная MMR никогда не содержал тимеросала. Но обеспокоенность населения сыграла Уэйкфилду на руку. В то время он все еще думал о кори, и после работы на Барра и тщательного изучения модели на грызунах, которую преложила Мисс номер Два, его третьим приоритетом был бизнес: он хотел зарабатывать деньги. Его биотехнологическая компания Immunospecifics все еще вела переговоры с медицинской школой, которая к тому времени была объединена с лондонским University College – престижным учреждением с 16 тысячами студентов и 7 тысячами сотрудников, сидящих в бесчисленных зданиях. Этому заведению теперь принадлежали его патентные заявки на тесты, методы лечения и монокомпонентные противокоревые вакцины, которые, несмотря на подачу без разрешения своего работодателя, он разработал, находясь в составе их штата.
И опять перейдем к новостям из мира бизнеса: еще одна компания приступила к работе. Вместе со своими партнерами по венчурному капиталу, Робертом Слитом и Алексом Кордой, а также с Роем Паундером, профессором гастроэнтерологии, он готовил схему для более амбициозного предприятия, которое они назвали Carmel Healthcare. Оно должно было быть сосредоточено на продаже диагностических наборов для обнаружения вируса кори.
«Я получаю проект предложения инвесторам с отметкой “лично и конфиденциально”. Это было смело».
«Carmel позиционирует себя как часть уникального решения одной из основных проблем здравоохранения в новом тысячелетии».
«Carmel – новое предприятие в области биотехнологии, специализирующееся на разработке и выпуске специфических диагностических средств для обнаружения вируса кори».
За все годы моего расследования я так и не понял, почему обнаружение вируса кори может свидетельствовать о чем-либо, кроме самой кори. Но план состоял в том, чтобы запустить предприятие в понедельник, 17 января, в новом, 2000 году, до выступления Уэйкфилда на конференции. Перед мероприятием сенсационная новость для СМИ была бы уже готова, а последующий взрыв был еще громче, чем двумя годами ранее в атриуме.
Команда Уэйкфилда, как он планировал рассказать, использовала молекулярные методы, чтобы найти «однозначные» доказательства попадания вируса кори из вакцины в ткани кишечника детей с аутизмом. Мисс номер Два будет выступать вместе с ним, чтобы поделиться мнением родителей. Результаты исследований, по его словам, будут опубликованы в Nature, одном из двух ведущих научных журналов мира.
Он видел этот момент как рубеж, новую страницу своей жизни. Судебный процесс в Лондоне, основанный на его экспертном мнении, был предназначен не только для получения награды. но и для создания стартовой площадки Carmel. Ссылаясь на Совет по юридической помощи Великобритании, он на 35 страницах объяснял, что «аутистический энтероколит», сокращенно «АУ», потенциально может принести целое состояние. Предполагается, что первоначально диагностику будут проводить пациентам как из Великобритании, так и из США.
По приблизительным оценкам, через три года доход от этого тестирования может составить около 3,3 миллионов фунтов стерлингов, достигая впоследствии примерно 28 миллионов. [На момент написания статьи около 48 миллионов фунтов стерлингов или 59 миллионов долларов США.]
Это не было благотворительным предприятием. Большой кусок дохода предназначался самому Уэйкфилду. Учитывая его роль в поднятии общественной паники, секретную юридическую сделку и влияние на СМИ, его доля акций должна была составить 37 %. Слит, отец одного из двенадцати детей, получил бы 22,2 %, Корда – 18 %, Паундер – 11,7 %, а пятый владелец – 11,1 %. Уэйкфилд также получал бы оплату за консультационные услуги в размере 30 тысяч фунтов стерлингов в год, с соответствующими отчислениями для остальных.
Это была бы окончательная победа над скептиками. И, выиграет он или проиграет, компания заплатит ему. Единственная небольшая проблема заключалась в том, чтобы смазать скрипящее колесо, уговорить недавно прибывшего в Хэмпстед главного врача. Это была одна из тех ситуаций, которые, как часто случалось на протяжении многих лет жизни Уэйкфилда, требовали его обаяния и харизмы.
Новый начальник, Марк Пепис, приступил к работе 1 октября 1999 года, поселившись в новом центре в задней части здания, построенном специально для размещения его команды. В возрасте 55 лет он представлял из себя хорошо образованного ученого из Южной Африки: профессор иммунологии из Кембриджа и член Королевского общества (самого элитарного научного клуба в мире, бывшим президентом которого был сам сэр Исаак Ньютон). Он был самой большой гордостью школы с 1959 года, когда туда прибыла Шейла Шерлок, специалист по болезням печени, ставшая первой в Великобритании женщиной-профессором в области медицины.
Специальность Пеписа помогла ему сформировать представление о методологии Уэйкфилда. Он был экспертом в области амилоидоза: загадочной, редкой патологии, которая может затронуть практически любой орган в результате скопления там нехарактерных белков. В 1980-х он изобрел диагностику этого заболевания, а в следующем десятилетии – систему скрининга для определения потенциальных методов лечения. Итак, задача Уэйкфилда была непростой. Пепис хорошо разбирался в клинических, клеточных и молекулярных вопросах. Профессор мастерски водил красный ягуар, его нелегко было сбить с толку, и он приехал со уже сформированным мнением.
– Они сделали мне предложение, от которого нельзя было отказаться, – рассказывает он мне о переговорах, которые привели его в Хэмпстед. – Я ответил, что у меня есть 25 условий, при которых я приду, и я хочу, чтобы декан расписался под каждым из них: должно быть 25 подписей. Одним из условий было убрать Уэйкфилда, когда я вступаю в должность (я знал, что тот – подлец и мошенник).
На рубеже столетий произошло назначение, которое врач без пациентов не мог предусмотреть. Пепис был не только выдающимся ученым. Он также был искусным политиком. И когда Уэйкфилд попросил разрешения сделать две консультации – одну для фармацевтической компании Johnson & Johnson, а другую для биотехнологического стартапа под названием Carmel, – новому главе не потребовалось много времени, чтобы узнать, что это имя жены Уэйкфилда.
– Он сказал, что исследователи получили доказательства и готовят статью для Nature, – рассказывает мне Пепис об их первой встрече в Хэмпстеде и приводит их дальнейший диалог.
– Стоп, какая статья в Nature? Она принята?
– Нет.
– Вы ее отправили?
– Нет.
– Слава богу. Что вы хотели представить?
– Мы доказали мою гипотезу, у нас есть десять вот таких и семь вот таких случаев…
– Вы совсем не разбираетесь в статистике, мистер Уэйкфилд?
Теперь уже Пепис сделал предложение, от которого было сложно отказаться. Уэйкфилд мог выбрать между оплачиваемым годовым отпуском, который он провел бы в своем биотехнологическом бизнесе, и стандартной независимой проверкой своей гипотезы. Благодаря финансированию, помощи и возможностям University College Лондона можно было выполнить молекулярное исследование с точным генетическим секвенированием, которое подтвердило бы или опровергло его идеи о вирусе кори. Раз и навсегда. Без сомнения. Проверка должна была включать участие как минимум 150 детей, и ее результаты должны были отражаться на двух внешних сайтах, чтобы обеспечить точность и скорость публикации.
Казалось бы, такое предложение обрадует любого ученого: время, поддержка и деньги. Но Уэйкфилд отказался. Тем временем Пепис узнал об экстраординарных переговорах, в ходе которых коммерческое подразделение школы, Freemedic, искало варианты получения прибыли в случае успеха предприятия Уэйкфилда, но отрицало свою причастность, если бы оно потерпело неудачу. «Они могут поступить таким образом, что ни Freemedic, ни школа никоим образом не будут связаны с Carmel», – написал Ченгиз Тархан, финансовый директор Уэйкфилду в ноябре 1999 года.
Итак, Пепис вызвал Уэйкфилда в центр города, говоря административным языком, наверх. Вместе с Паундером они отправились в Блумсбери, в 5 километрах к югу, где в штаб-квартире университета, охраняемой каменными львами, Уэйкфилду повторили предложение Пеписа. Предлагавшего звали Крис Ллевеллин Смит, бывший генеральный директор компании, занимавшейся андронным коллайдером в Женеве (Швейцария). Он также состоял в Королевском обществе и, будучи ректором колледжа и президентом, занимал офис размером примерно в половину футбольного поля.
Сидя за огромным столом для переговоров, Ллевеллин Смит попросил Уэйкфилда провести проверку, которую заслуживали напуганные молодые семьи. Он также попросил его прекратить публичные заявления до тех пор, пока не будут опубликованы результаты этой проверки. Университет не только поддержал бы проект на этих условиях, но и отдал бы ему патенты на тесты, вакцины и продукты, которые он мог бы использовать через Carmel по своему усмотрению.
«Мы настоятельно призываем вас не публиковать преждевременные наблюдения в этой области, – написал ему впоследствии Ллевеллин Смит в двухстраничном письме, которое Уэйкфилд получил в понедельник, 13 декабря. – Хорошая научная практика теперь требует, чтобы Вы подтвердили или опровергнули, причем надежно и, прежде всего, воспроизводимо, предполагаемые причинно-следственные связи между вакцинацией MMR и аутизмом / аутистическим энтероколитом / воспалительным заболеванием кишечника, которые ранее постулировали».
Вот как обстояли дела в бетонном замке, когда XX век подошел к концу. Пока опасения по поводу 2000 года распространялись в застольных разговорах, Пепис в своем офисе обдумывал вероятный ответ Уэйкфилда, который, по мнению главврача, был фантазером. Вряд ли он согласится с «хорошей научной практикой».
Но затем, всего за 11 дней до первого солнечного луча нового года, Уэйкфилд дал ответ: «В связи с нашей встречей и письмом ректора я готов удовлетворить Вашу просьбу».
