Администрация медицинской школы, этого бетонного крестообразного замка Хэмпстеда, располагалась в подвале, куда можно попасть через боковой вход. Затем надо пройти через стеклянные двери и по широкому блестящему коридору, пересекающему все здание с востока на запад. Справа располагается кабинет декана и его секретаря. Еще дальше находится офис человека, отвечающего за деньги.

Всего через пять дней после выступления в атриуме Уэйкфилд приехал сюда на встречу. Это был вторник, 3 марта 1998 года. Уэйкфилд теперь считал себя чуть ли не мессией в белом халате. Если кто-то пропустил то самое выступление в четверг, в субботу утром в школе повторно озвучили данные о двенадцати пациентах, опубликованные в The Lancet.

В течение выходных к обсуждению подключилась местная национальная пресса: South Wales Evening Post, Belfast News Letter, Northern Echo, The Herald (Глазго). Лондонские издания тоже не спешили выйти из игры. Evening Standard сообщила о нехватке монокомпонентных вакцин. Independent цитировал Уэйкфилда. «Если я ошибся, меня запомнят как плохого человека, но я должен ответить на вопросы, которые задают мне пациенты».

Встреча была назначена еще до пресс-конференции. Она была запланирована за несколько месяцев. Общественному имиджу Уэйкфилда, как беспристрастного исследователя, противоречит не только его сделка с адвокатом Ричардом Барром, но и большие личные амбиции, которые в тот день он обсудит с руководством. Забудьте о Кроне, Уоррене и Маршалле, перед вами предстанет величайший гастроэнтеролог на свете – Эндрю Уэйкфилд. По его собственному мнению, он не только разгадал загадку болезни Крона, но и обнаружил у детей новое воспалительное заболевание кишечника, неизвестное медицине до 1998 года. Оно было частью нового синдрома регрессивного аутизма, о котором он рассказал Совету по юридической помощи еще до того, как обследовали первого ребенка. Не дожидаясь результатов лаборатории и ее молекулярных тестов, он стал утверждать, что злодей – вирус кори, особенно штаммы, используемые в вакцинах. После этой встречи он надеялся подняться еще выше, к едва вообразимым вершинам славы и достижений.

В тот день на встречу приехали два деловых партнера. Оба были венчурными предпринимателями. Один из них – профессиональный инвестор по имени Алекс Корда, который два десятилетия проработал в биотехнологических стартапах. Другой – Роберт Слит – получил аналогичное образование и вдобавок защитил кандидатскую по микробиологии окружающей среды. Помимо этого, Слит был отцом одного из описанных в статье двенадцати детей. Он впервые увидел Уэйкфилда на собрании по поводу аутизма вместе с матерью «сигнального» пациента, Мисс номер Два.

Они спустились в подвал, чтобы встретиться с финансовым директором и заместителем секретаря, 39-летним Дженгизом Тарханом. Турок по происхождению, он остро шутил, страстно увлекался классическим роком и быстрыми автомобилями. В прошлый четверг он поднялся наверх вместе со школьным секретарем Брайаном Блатчем и услышал призыв Уэйкфилда приостановить введение MMR и перейти на монокомпонентные вакцины. Тархан (он позже отказался со мной побеседовать) знал все о шкале оценки исследований и о деньгах, которые могла принести статья в журнале The Lancet. Он также отвечал за организацию Freemedic, которая была предназначена для получения прибыли за любые изобретения или открытия сотрудников школы. На встрече во вторник планировалось обсудить одно из таких предприятий, которое Уэйкфилд рекламировал в течение нескольких месяцев.

Это будет не первый раз, когда Тархан вступит в бой с протеже могущественного Роя Паундера. Несмотря на весь имидж Уэйкфилда как ученого-идеалиста, он давно жаждал коммерческого успеха. Практически с момента своего возвращения в Великобританию из Канады он беспрестанно подавал заявки на патенты, запускал бизнес-схемы и пытался проявить себя.

Тархану не нужно было знакомиться с Уэйкфилдом – тот часто пытался играть в предпринимателя. Сначала в Бате, Сомерсет, в четырех километрах от Хитфилда, появилась компания Endogen Research. В течение трех лет, с августа 1991 года, он вел переговоры со школой о разработке моноклональных антител. Затем, в сентябре 1993 года, открылась компания Incelltec, в декабре 1994 года – Histogene. Ни одна идея не выгорела. Складывалось впечатление, что амбиции Уэйкфилда несколько выходят за рамки опыта. Одна патентная заявка касалась «праймеров» для ПЦР: коротких цепочек нуклеиновых кислот, служащих каркасом для генетических последовательностей, которые подлежали амплификации. Мой любимый патент – «Ящик Уэйкфилда». Это «устройство для проведения химической реакции» с микроволновым элементом, вращающимся столиком и вентилятором». Неуловимо напоминает известный кухонный прибор, не так ли?

Смело, конечно. Возможно, это и есть, на самом деле, инновация. Но цели Уэйкфилда никогда не казались бескорыстными. После одной из попыток Тархан предупредил его, что «личные интересы» должны уступать школьным. После второй Уэйкфилда обвинили в том, что его «соответствующим образом мотивирует распределение капитала». А в третий раз менеджеры были просто ошеломлены, узнав после выпуска статьи с вопросительным знаком о «запросе» на 24 миллиона фунтов стерлингов и о повышении Уэйкфилда до ранга профессора. Боссы Тархана воспротивились такому запросу, который противоречил планам самой школы. А намеренная самореклама была уж слишком неуместной. «Не Вам решать, будет ли Вам присвоено профессорское звание», – осадил его секретарь Блатч.

Затем к Уэйкфилду пришла идея о болезни Крона и аутизме, что породило поток деловых документов. Спустя всего два дня после обследования Ребенка номер Два (который вместе с матерью все еще находился на лечении в Малкольма Уорд), Уэйкфилд предложил захватывающий план. Денежный поток для диагностики вируса кори при воспалительном заболевании кишечника он оценил в 385 миллионов фунтов стерлингов (около 710 миллионов фунтов стерлингов, или 880 млн долларов США, на момент написания этой статьи), и это при охвате пациентов только из Великобритании и США.

«Принимая во внимание уникальные услуги, предлагаемые Компанией, и ее технологии, анализ может иметь «премиальную цену», – написал он в изученном мною одиннадцатистраничном документе «Изобретатель / Школа / Инвестор», изобилующим жирным шрифтом.

Неудивительно, что Уэйкфилд волновался, когда искал у Ребенка номер Два болезнь Крона, ведь он уже зарегистрировал патент. Заявления, размещенные на его собственное имя с его домашнего адреса, были откровенно ошеломляющими. Он регистрировал не только средство диагностики болезни Крона (а также язвенного колита) путем обнаружения вируса кори в тканях кишечника и в крови, но и «лекарство для лечения этих заболеваний» и, что еще более примечательно, «противокоревую вакцину, в которой частично или полностью экспрессируется геном вируса кори». И это была только болезнь Крона. Затем пришла идея об аутизме. Соответствующий патент был настолько секретным, что даже Джон Уокер-Смит о нем не знал.

Почти за девять месяцев до того, как была опубликована статья о двенадцати детях, в которой родителей призвали избегать тройной вакцины, Уэйкфилд зарегистрировал еще более чудодейственное лекарство с сенсационным действием «три в одном». Его можно было бы интерпретировать как «вакцину для устранения последствий MMR и вируса кори», как «терапию» от болезни Крона и других воспалительных заболеваний кишечника, а также как лечение того, что он назвал «регрессивным поведенческим заболеванием» (другими словами, средство от аутизма). Оно бы производилось в виде инъекций, таблеток или суппозиториев, с удивительным действием «абсолютно без побочных эффектов».

«Я обнаружил комбинированную вакцину/терапевтическое средство, которое, вероятно, безопаснее вводить новорожденным и другим пациентам с помощью прививок, – заявил он в документе, который я позже опубликовал на первой странице Sunday Times. – Оно также может использоваться для лечения воспалительных заболеваний кишечника: для полного излечения и для облегчения симптомов».

Именно это они вместе с Кордой и Слитом собирались обсудить в тот вторник на встрече с Тарханом. На деньги Freemedic они хотели основать компанию под названием Immunospecifics Biotechnologies. При поддержке Royal Free они надеялись собрать около миллиона фунтов стерлингов на разработку диагностических тестов, методов лечения и вакцин.

Тархан выслушал и через три дня получил план проекта. Несмотря на отрицательные результаты лаборатории Уэйкфилда, в нем утверждалось, что японский сотрудник Токийской детской больницы, Хисаши Кавасима, обнаружил корь там, где Ник Чедвик не смог. В плане на 16 страницах было перечислено девять целей. Три из них касались организационного процесса, например, сбора денежных средств и поиска партнеров. Одна заключалась в извлечении прибыли из «иммунотерапевтических средств и вакцин». Все остальное было посвящено вирусу кори. Планы по выпуску «специфического противокоревого» лечения воспалительных заболеваний кишечника, такого же «средства от нарушений развития», далее следовала «очистка» продуктов и утверждение соответствующих норм FDA, «специфическая клиническая диагностика кори» и планы по «созданию вакцины».

Большие идеи и амбиции? Куда уж больше? Всего пять дней назад, когда Уэйкфилд выражал с экрана телевизоров свои терзания по поводу «моральной проблемы» безопасности вакцины, на заднем плане он не только заключил тайную сделку с Барром – атаковать MMR – но и пытался зарегистрировать свой собственный продукт (включая свою монокомпонентную вакцину), который может быть успешным только в том случае, если общественное доверие к тройной вакцине будет подорвано.

Тархан не мог судить о научности проекта. Перед его глазами предстала технология так называемого «трансфер-фактора» – переноса экстракта лимфоцитов (разновидность лейкоцитов). Это было впервые предложено несколькими учеными в 1950-х годах и могло изменить правила игры в медицине. Технология опиралась на древнюю заманчивую идею о том, что можно взять что-то из тела одного человека и вставить в тело другого, при этом передавая какие-то преимущества от донора к рецепиенту. Попробовать вылечить можно было все, от болезни Альцгеймера до СПИДа. Даже бухгалтеру это показалось сложной задачей. Тем не менее проект оказался достаточно авторитетным. Его собеседники хотели заключить трехсторонний договор: они сами, Freemedic и, наконец, организация Neurolmmuno Therapeutics Research Foundation, расположенная в Спартанбурге, Южная Каролина.

Предложение звучало заманчиво. Уэйкфилд был бы никем, если бы не его умение казаться правдоподобным. Но когда помощник Тархана отправил предложение декану школы, тот ответил резко и отрицательно. «У меня есть значительный опыт исследований трансфер-фактора и вирусных инфекций. Я бы не поддержал инвестиции», – написал он Тархану.

Тем не менее Уэйкфилд сделал хитрый ход. В организации из Южной Каролины с впечатляющим названием работал тот самый иммунолог, курящий трубку, – Хью Фаденберг, который консультировал Мистера номер Одиннадцать. Его резюме говорило о многом. До переезда в Спартанбург он работал профессором Калифорнийского университета в Сан-Франциско, где исследовал генетическую предрасположенность к эмфиземе, получив финансирование от табачных компаний. FDA подало на него в суд за назначение опасного лечения, отстранило его от должности за нарушения, связанные с психотропными и наркотическими препаратами, и теперь он за бешеную плату консультировал родителей, детям которых диагностировали аутизм.

Невероятно, но он первым сообщил о предполагаемой связи между вакциной MMR и аутизмом. Хотя Уэйкфилду присвоили звание «отца движения против вакцинации», и его исследование с участием двенадцати детей считалось первым в своем роде, Фаденберг все же опередил его. Действительно, именно этого человека подразумевали в субботнем пресс-релизе Royal Free, говоря об «ученых в США», которые наблюдали «такую же временную связь» аутизма и MMR.

Статья Фаденберга, впервые представленная в июне 1995 года на конференции в Болонье, Италия, была опубликована девять месяцев спустя на пяти страницах местного журнала под названием Bio therapy, выпуск которого вскоре прекратили сами издатели. Фаденберг сообщил о 40 детях с аутизмом, у 15 из которых, по его словам, «симптомы» развились в течение недели после вакцинации MMR. У троих пациентов в течение дня появилась высокая температура и судороги, в то время как у остальных проблемы возникли в возрасте от 15 до 18 месяцев (наиболее частое время естественного проявления аутизма).

Он назвал свою статью «пилотным исследованием». Сорок детей были пациентами невролога из Нью-Йорка Мэри Коулман, специалиста по вопросам развития. Но когда я звоню ей, она называет Фаденберга «опасным и сумасшедшим» и говорит, что «с его головой что-то случилось», ведь «в этой сфере есть что-то, что привлекает шарлатанов».

Тем не менее, шарлатан или нет, Фаденберг привлек внимание Уэйкфилда. Поэтому я поехал в Южную Каролину, чтобы встретиться с ним. Фаденберг уже был стар и немощен, ухмылялся, сидя в инвалидном кресле в толстой коричневой куртке, шляпе и темной очках. Он называл Уэйкфилда «джентльменом», рассказал, что останавливался в его лондонском доме и что он, Фаденберг, отказал доктору.

– Он хотел заняться со мной бизнесом, – говорит Фаденберг во время нашей беседы на верхнем этаже его дома в 130 километрах к юго-западу от Шарлотты.

– И что бы он принес Уэйкфилду, этот бизнес?

– Много денег.

– Но кроме этого, помимо заработка?

– Может быть, это принесло бы ему известность. Я не знаю. Крупные бизнесмены обычно знамениты.

Фаденберг отказался подписывать контракт с Immunospecifics, потому что ему не нравились цели Уэйкфилда. «Он хотел доказать, что прав, это был его главный мотив. Он стремился к этому все время. К тому же, постоянно акцентировался на деньгах».

Мы говорим о трансфер-факторе, о документах, которые я получил и которые показали, что иммунолог столкнулся с нормативными трудностями.

– Теперь, используя эту технологию, – спрашиваю я, – Вы верите, что аутизм можно вылечить?

Это был наводящий вопрос, чтобы проверить его реакцию. Я предполагал, что он упомянет множество ученых-пионеров, будь то шарлатаны или нобелевские лауреаты. Умным ответом было бы что-то вроде: «Мы получаем хорошие результаты». Но Фаденберг ответил: «Да». Я не ожидал этого. «Вылечить?» – повторяю я.

– Да, – ответ остался неизменным и однозначным.

Таким уж был этот человек, дедушка кризиса, у ног которого сидел доктор без пациентов. Фаденберг рассказал мне, что он изготовил лекарство, которое назвал «скатертью шириной в три клетки», постеленной на его кухонном столе.

– И откуда она взялась?

– Из моего костного мозга.

– Из вашего личного костного мозга?

– Ага.

Секретный метод Уэйкфилда заключался в модификации трансфер-фактора в таблетки. А на этапе переноса клеток доноров пациентам Immunospecifics планировал «вставить клетки животных». Согласно патенту, предоставленному Тархану, вирус кори будет вводиться мышам, из крови которых затем будут выделены лимфоциты. Далее их будут культивировать с человеческими клетками и вводить беременным козам. Затем козье молозиво (первая порция молока) будет сушиться и, как я полагаю, продаваться под брендом Royal Free. Как позже объяснил один эксперт (профессор иммунологии Кембриджского университета), эта идея была чем-то средним между «простыми эксцентричными заявлениями» Фаденберга и «совершенно странными методами» Уэйкфилда.

Тем не менее Тархану был представлен план с подробным распределением доходов в следующем порядке: Слит, Уэйкфилд, Паундер, Корда, Фаденберг (который говорит, что отклонил приглашение), медицинская школа и «благотворительный фонд». Но зачем, спросил бы любой обыватель (я бы точно спросил), тратить время и деньги на какую-то фантастическую компанию, если Вы не такой же сумасшедший, как спартанбургский фрик? Затем я вспомнил урок, который получил в конце 1990-х годов в отношении инвестиций в «первую в мире вакцину от СПИДа», AidsVax. Я думаю, что группа бывших сотрудников Центра по контролю и профилактике заболеваний США была вдохновлена фильмом Мела Брукса «Продюссеры», основанном на идее, что на бродвейском провале можно заработать больше, чем на успешном мюзикле. Ребята получили 12,6 миллиона долларов в виде федеральных грантов на свою кампанию (названную VaxGen), большой мусорный резервуар в Южном Сан-Франциско, разместили акции на NASDAQ и ушли на пенсию.

В этом была прелесть биотехнологических стартапов, хотя я не могу судить чьи-то намерения. Если Immunospecifics будет судиться, а это возможно, владельцы, тем не менее, смогут расплатиться. Помимо их доли в первоначальном капитале, в плане был указан доход Уэйкфилда, 33 000 фунтов стерлингов в год, в качестве директора по исследованиям на неполный рабочий день (при этом он все еще работал на Барра и медицинскую школу). Слит, занятый в компании на полный рабочий день, должен был получать вдвое больше, Корда, исполнительный председатель – 20 000 фунтов стерлингов, Паундер – 7500.

Если бы они смогли увеличить начальный капитал благодаря поддержке Royal Free, The Lancet и средствам массовой информации, все было бы хорошо. Хорошие деньги, выигрывай или проигрывай. «Немногие обладают достаточными знаниями, чтобы понять, о чем идет речь в патенте, – рассуждает один источник. – Многие, даже если бы знали, сочли бы, что в любом случае стоит инвестировать. Вкладываешь деньги, рекламируешь компанию на AIM [рынке альтернативных инвестиций], привлекаешь огромное общественное внимание и сбегаешь».