Ричард Барр родился в семье, где медицина встретилась с законом, а США – с Великобританией. Его мать, Марджори, была патологоанатомом из Скоттсблаффа, штат Небраска. Она встретила отца Ричарда, Дэвида, британского адвоката, где-то среди обломков нацистской Германии. Неудивительно, что еще задолго до всей истории с MMR их сын жаждал возглавить какой-нибудь эпический крестовый поход против акул большого бизнеса.

По словам другого юриста, Барр впервые связался с Уэйкфилдом примерно в октябре 1995 года. Это было через три года после отзыва вакцин, через шесть месяцев после анонсирования в Newsnight связи повреждения кишечника и мозга, за девять месяцев до обследования первого из двенадцати детей в Royal Free и более чем за два года до того, как в The Lancet была напечатала статья Уэйкфилда. Их сотрудничество будет отзываться эхом еще долгие годы, затрагивая даже тех родителей, которые на тот момент сами не родились. Два месяца спустя двое мужчин поделились своим триумфом с газетой Sunday Times, на страницах которой они появились вместе с Джеки Флетчер. К январю 1996 года Барр заявлял о 70 предполагаемых случаях осложнений после введения вакцин, содержащих вирус кори, а также о сотнях других случаях «на стадии исследования».

Хотя это никогда не освещалось до тех пор, пока я, спустя годы, не вытащил правду на свет, Барр и Уэйкфилд почти с самого начала шли рука об руку. «Как вы, возможно, читали в Sunday Times, – написал Барр в январе того же года в своей четвертой серии агитационных информационных писем, разосланных по почте его клиентам и знакомым, – доктор Эндрю Уэйкфилд опубликовал очень тревожный материал, который указывает на четкую связь между элементом вакцины против кори и болезнью Крона».

Ни на что он не указывал. «Четкую связь» так и не установили. Но в информационном письме (спасенном для меня Анжелой Ланкастер, матерью, которая помогла Барру раскрутиться в газете) перечислялись, по словам Барра, клинические «симптомы, на которые следует обратить внимание». К ним относились потеря веса, диарея, необъяснимая низкая температура, язвочки во рту и боли в суставах. «Если у вашего ребенка появились хотя бы некоторые из этих симптомов, не могли бы вы связаться с нами, и, возможно, вам будет целесообразно обратиться к доктору Уэйкфилду», – просил юрист.

Про эту рассылку не было известно почти никому из тех, кто собрался в атриуме. Не только Флетчер, но и Барр присылали Уэйкфилду клиентов и контакты. Оба они рассказывали людям о столь расплывчатых или распространенных симптомах, что практически любые родители могли бы задаться вопросом, не страдает ли их ребенок ужасным воспалительным заболеванием кишечника и не стоит ли им взять направление в больницу.

Через две недели после получения письма Барр сел на поезд и помчался на юг Англии сквозь зимние пейзажи хвойных лесов. Он больше не хотел представлять в суде воров, решать домашние дела или читать завещания счастливым родственникам. Через пару часов он прибудет на вокзал Лондона, 10 минут на такси – и его разместят в великолепном георгианском каменном здании, где он будет совещаться с королевским консулом (старшим судебным адвокатом) и харизматичным доктором Royal Free.

В тот день рядом с Барром находилась его помощница – Кирстен Лимб. Через пять лет они поженятся. Женщина с прямыми каштановыми волосами почти до пояса была на 10 лет моложе человека, которого сопровождала. Изначально она была его клиенткой: ее дочь Бриони получила серьезное повреждение мозга в результате медицинской ошибки, и Лимб надеялась подать в суд. Своим клиентам Барр рекламировал Лимб как своего «научного и медицинского исследователя», «научного эксперта» или, чаще, просто «ученого». Без упоминания об Уэйкфилде.

Но Лимб была не совсем тем ученым, который мог бы помочь в этой ситуации. По словам ее первого мужа, Робина Лимба, они познакомились в университете, где оба получили степень бакалавра сельскохозяйственных наук. И затем они работали на экспериментальной свекольной ферме на равнинах к востоку от Кембриджа.

Главным человеком, ради которого Барр и Лимб сели в поезд в тот день, был 49-летний Август Ульштейн. Это был веселый, голубоглазый, относительно молодой королевский консул, специализирующийся на травмах, халатности и ответственности за качество продукции. «Настоящий джентльмен, готовый сделать для вас все возможное», – скорее всего, именно так бы его отрекомендовали в газетах. Он обошелся недешево. Но разве такие специалисты делают скидки? Много лет спустя, в полученном мной документе будет указано, что услуги Ульштейн оценил в 360 000 фунтов стерлингов (около 595 000 фунтов стерлингов, или 744 000 долларов США, на момент написания этой статьи).

Там будет и Уэйкфилд – единственный на тот момент эксперт Барра, настолько малочисленны были доказательства против вакцин. Не было даже единого мнения о масштабах вреда, которые могла причинить MMR. Хотя Лимб собрала гору бумаг, убедительных данных не было (за исключением отозванных вакцин), и подавляющее большинство экспертов (в медицине, а не в сельском хозяйстве, разумеется) считало, что прививки безопасны. Встреча доктора и Барра оставалась настолько секретной (особенно ее сроки), что даже спустя много лет после того, как я ее раскрыл, Уэйкфилд, несмотря на возмущение общественности, все отрицал. Он продолжал рассказывать, что дети приехали в Хэмпстед, потому что нуждались в лечении в отделении кишечника, и только после этого его попросили помочь юристам.

«А теперь давайте внесем ясность, – сказал он, например, корреспонденту телеканала NBC Мэтту Лауэру в программе Dateline, посвященной моим репортажам. – Детей положили в Royal Free для изучения симптоматики. Ничего общего с исследованиями. Ничего общего с коллективным иском. Ничего общего с вакцинами».

Что касается его отношений с Барром, то на конференции в Брюсселе он пояснил: «Когда к детям пришел юрист, пригласили и меня. Это произошло после того, как они были осмотрены в Royal Free. Меня спросили, могу ли я помочь в качестве медицинского эксперта в судебном деле против производителей вакцины».

Фактически он согласился работать на Барра до, во время или в течение нескольких дней после встречи с Ульштейном, когда еще ни один ребенок не переступил порог Royal Free для исследования, которое попадет в The Lancet.

«Спасибо за ваши добрые комментарии после нашей встречи с консулом на прошлой неделе», – написал Уэйкфилд Барру 19 февраля 1996 года, что подтверждает их знакомство за шесть недель до того, как первый из двенадцати детей посетил больницу. «Я был бы счастлив выступить в качестве свидетеля-эксперта от имени ваших клиентов за 150 фунтов стерлингов в час плюс расходы» (около 248 фунтов стерлингов, или 310 долларов США, на момент написания этой книги).

Все эти годы Уэйкфилд будет говорить, что он был просто экспертом и что «многие, очень многие врачи в процессе своей работы выступают в качестве медицинских экспертов». Но он был не просто экспертом. Эксперты давали заключения, помогали судьям с научными терминами и представляли данные из каких-то областей медицины. Роль Уэйкфилда была беспрецедентной – ему было поручено создать улики против вакцины.

Юрист и доктор созванивались сотни раз. Ящики с записями возили туда и обратно. А помощница из фирмы Барра по имени Адель Коутс вообще работала из тесного гаража рядом с домом Уэйкфилда на Тейлор-авеню. Вместе они создали то, что, по предсказанию Уэйкфилда, должно было стать «крупнейшим судебным разбирательством в области медицины за всю историю».

Все началось с малого: Барр назвал это «подробной схемой» Ульштейна, которую они позаимствовали из дел по АКДС. В конце второго процесса лорд-судья Стюарт-Смит от имени Сьюзан Лавдей (еще до того, как я добровольно напечатал свое «ВСЕ ЗНАЮТ») составил контрольный список доказательств, которые потребуются, чтобы убедить суд в том, что вакцина вредна.

Первым требованием судьи был «отчетливый и специфический клинический синдром».

Далее – «определенная патология».

В-третьих, «временная связь» – период между введением вакцины и развитием симптомов.

В-четвертых, «вероятные механизмы» (или «биологические механизмы»).

Пятое, наименее важное: «эксперименты на животных».

И, наконец, «эпидемиологические доказательства».

Уэйкфилд попытался следовать этой схеме (кроме животных), работая в сделке с Барром. Royal Free должна была стать фабрикой для судебного дела, обрабатывающей с этой целью, по крайней мере, сотню детей, которых я могу перечислить (чьи родители были указаны в судебном реестре, который я получил). По другим источникам, их численность была вдвое больше. С учетом того, что педиатрическая гастроэнтерология выделяла четыре места в неделю в эндоскопическом кабинете, это было эквивалентно полной загрузке. Других пациентов из отделения Джона Уокера-Смита не принимали год или даже гораздо дольше.

Но сначала Барр попросил Уэйкфилда разработать дизайн исследования, который бы охватывал как клинику (симптомы, анамнез), так и лабораторные тесты. Затем, через пять месяцев после встречи с Ульштейном, но еще до того, как кому-либо из детей сделали колоноскопию, они попросили Совет по юридической помощи заплатить за это. Если бы у меня не было документов, я бы не поверил. Но на трех страницах «Предлагаемого протокола и расчета стоимости», а также на семнадцати страницах «Предлагаемого клинического и научного исследования» они изложили свои планы относительно изнурительного режима, которому будут подвергаться дети, указав при этом имена восьми сотрудников, которые позже появятся в статье The Lancet. В этих документах была дана детализированная оценка расходов и дизайн исследования (Вы будете удивлены) о вреде вакцины.

«Дети попадут в отделение детской гастроэнтерологии к профессору Джону Уокер-Смиту, – уточнял Уэйкфилд в вышеперечисленных материалах. – Стоимость четырех ночей проживания для ребенка и его родителя плюс колоноскопии составит 1750 фунтов стерлингов».

«Координатору молекулярных исследований», молодому ученому Нику Чедвику, который ждал в кабинете эндоскопии биоптаты, чтобы заморозить их в азоте, в документах вверялось «специфичное для штамма» секвенирование вируса кори (по 500 фунтов стерлингов за один анализ). Под этим подразумевается чтение генетического кода вируса, чтобы узнать, откуда он взялся – из вакцины, окружающей среды или лаборатории.

В исследование было предложено включить две группы детей по пять человек. У первых должна была быть болезнь Крона – все еще основная область интереса Уэйкфилда. Остальные отражали амбиции Барра. Как и в случае с АКДС, целью юриста была фиксация случаев повреждения мозга у детей, особенно расстройств аутистического спектра. Таких диагнозов в списках клиентов Флетчер становилось все больше.

У этих пациентов, согласно протоколу, будут искать «новый синдром» – пункт 1 в контрольном списке Стюарта-Смита. Им должно было стать сочетание воспалительного заболевания кишечника и «симптомов, схожих с аутизмом». Доказательства должны были говорить «несомненно в пользу конкретной поствакцинальный патологии» (пункт 2 контрольного перечня доказательств).

Другими словами, Уэйкфилд и компания решили, как должно закончиться исследование, даже не начав его. Барр отправил документы в юридический Совет в четверг, 6 июня 1996 года. Но, несмотря на предложение оценить вред вакцины (по выгодной цене, менее 60 тысяч долларов), их не встретили с распростертыми объятиями. Коллективные иски против фармацевтических компаний в Великобритании всегда терпели неудачу. И после краха, не только по делам о АКДС, но и по массовому иску о бензодиазепиновых транквилизаторах (в котором сотни жалоб от «жертв» были признаны фальшивыми), руководители совета умоляли правительство о реформе, жалуясь на постоянные попытки «дать судебному процессу шанс».

«У адвоката нет стимула брать на себя ответственность и отфильтровывать сомнительные дела, – говорится в отчете на 36 страницах, – эта проблема, похоже, усугубляется тем фактом, что заявитель не финансирует дело сам и что иск может возникнуть только из-за огласки».

Тем не менее после этого осторожного ответа правительство уступило. Барр выдвинул аргумент, что мнение Ульштейна должно развеять сомнения в существовании «дела prima facie». Итак, в четверг 22 августа 1996 года 29-летний юрист по имени Джоанн Коуи подписалась под двухстраничным контрактом-одобрением следующего гранта, заказав «предварительный отчет у доктора Эндрю Уэйкфилда».

«Содействовать организации клинического и научного исследования, предложенного доктором А. Дж. Уэйкфилдом, с вовлечением 10 лиц. Оказать им помощь в максимальном размере 55 000 фунтов стерлингов».

«Если анализы будут положительными, то я вполне уверен, что Совет по юридической помощи поможет нам с обследованиями и других детей, – позже написал Барр Уэйкфилду, практически прямо указав врачу, что делать. – Как я вам уже говорил, наша главная цель – предоставить в суде неопровержимые доказательства, что эти вакцины опасны».

Барр был в восторге. Он рассказывал всем интересующимся, что его клиентов обследуют в больнице. Сведения о гонорарах Уэйкфилда были, разумеется, конфиденциальными, но через месяц после того, как Коуи утвердила сделку, ему был выписан такой чек, что в медицинской школе Royal Free случился кризис, который тайно продолжался в течение нескольких месяцев. Декан Ари Цукерман сразу заметил, что цифры в чеке выходят за рамки приличия. За более чем 30 лет академических исследований он никогда не сталкивался с таким источником финансирования. Объемы денежных вливаний приближались к исследованиям болезней легких, которые спонсировались табачными компаниями. Идея о роли Барра в науке вызывала у декана серьезные и очевидные сомнения. «Дилемма, с которой столкнулась школа, заключается в этичности финансирования юристами конкретного исследования, по результатам которого предполагается конкретное действие закона», – написал он Майклу Пеггу, известному анестезиологу и председателю комитета по этике в строго частном и конфиденциальном порядке.

Ответ Пегга не успокоил Цукермана. Специалист по этике «просмотрел все материалы, представленные мистером Уэйкфилдом в комитет по этике за последние два года. Совет по юридической помощи не из указанных источников финансирования не включает правовую помощь».

Но Цукерман отступил. Позже он сказал, что был перегружен работой. Лично я думаю, что он был напуган. В любом случае, два дня спустя он написал Пегг, подчеркнув, что его запрос был «неправильно понят».

Поэтому вместо того, чтобы школа забирала деньги, декан предложил передать их в фонд «специальных попечителей», которым управляет исполнительный директор больницы Мартин Эльзе. И все, что Эльзе хотел получить в частном и конфиденциальном запросе, – это «письменное подтверждение отсутствия конфликта интересов» – палочка-выручалочка в случае возникновения разногласий, которую Уэйкфилд был рад предоставить.

Итак, произошло следующее: деньги Барра за клинические и научные исследования были выплачены медицинской школе, перенаправлены в специальный фонд, откуда они отправлялись обратно для оплаты исследований Уэйкфилда в медицинской школе при этой же больнице. Кто об этом знал? Ни редакторы, ни рецензенты, ни читатели Lancet. И не миллионы людей, вовлеченных в глобальную тревогу по поводу безопасности вакцинации. Кто угадает кругленькую сумму, которую я раскрою в ходе моего расследования?

– Я помню, что в то время заметил, что подтверждения о финансировании не было, – сказал мне Барр о статье, прежде чем отказался от дальнейших комментариев. – Но, похоже, это не имело большого значения.