Книга: Кишот
Назад: Глава пятнадцатая, касательно Сестры и Того, что нельзя простить
Дальше: Глава семнадцатая, в которой Сестра завершает Семейную Историю и свою собственную Игру
Часть III
Глава шестнадцатая
Женщина-Трамплин рассказывает Санчо и Кишоту Историю о Предательстве, и Дорога оказывается открыта
Время, эта камера смерти, наполненная ужасом, стены которой все сильнее и сильнее сжимают своего несчастного обитателя, пока не расплющат совсем, выдавив из него дух, начало смыкаться вокруг Кишота, когда он смотрел на дом своей сводной сестры. В груди что-то давило и скребло, болело, словно Костлявая с косой собственноручно делала ему массаж. Как поэтично будет, подумал он, рухнуть мертвым у нее на пороге, положить свою жизнь на ее алтарь, искупить этим все прошлые ошибки. “Гулд индастрис” (писал Брат, поселивший Женщину-Трамплин в доме своей мечты) на углу Гринич и Бич, столетнее здание, в котором сначала размещалась типография, а после производили стальную проволоку, оно возвышалось над соседними домами с явным высокомерием, ведь могло гордиться не только славным индустриальным прошлым, но и настоящим с заоблачной ценой две тысячи долларов за квадратный фут. Женщине-Трамплину принадлежало целых пять тысяч таких квадратных футов с высоченными потолками и деревянными балками перекрытий на самом верху, в пентхаусе. Приставленный ко входу в здание швейцар в ливрее смотрел на Санчо и Кишота с явным подозрением. Эта парочка – Кишот, который явно мерз в поношенном деловом костюме, и Санчо в рваных джинсах и требующем чистки кашемировом пальто – не производила нужного впечатления. Они взирали друг на друга в молчаливом противостоянии, Кишот и швейцар, поистрепавшееся достоинство странника против облаченной в униформу усмешки лакея. Затем в холле началась какая-то суматоха, и женщина с непослушными черными – черными как смоль, какие наши годы! – волосами, путаясь в одежде и размахивая руками, выскочила из здания и приветственно раскинула руки. Это была Женщина-Трамплин. Она была высокой, даже, можно сказать, долговязой, с вытянутым худым лицом, и если бы не длинные волосы и массивные серьги в виде колец в ушах, подумал Кишот, то выглядела бы как мое отражение в зеркале.
Женщина-Трамплин положила руки Кишоту на плечи и притянула его к себе, чтобы поцеловать. После чего задала ему, как показалось Санчо, очень странный вопрос:
– Что ты помнишь?
От неожиданности Кишот опешил.
– Кое-что помню, – словно оправдываясь, начал он, – помню, как мы лазали с папой по скалам в Скэндал-пойнт в Шимле и искали в углублениях маленьких крабиков. Помню спальный вагон в почтовом экспрессе до Дели, я спал на верхней полке, папа на нижней. И огромный металлический ящик с цельным куском льда, который папа поставил в купе, чтобы нам не было жарко. Помню деревянное колесо обозрения, такое маленькое, всего четыре места, которое он арендовал на целый день в мой день рождения. Чаракх-чу.
На его лице появилась скорбь. Он резко поднес руку ко лбу, словно почувствовав острую боль.
– Тебя тогда с нами не было. Тебя еще вообще не было. Ты ничего этого не знаешь.
– Значит, ты ничего не помнишь, – резюмировала она, – про нас.
– Я лучше помню то, что было давным-давно, – признался он, – еще тогда, когда всего этого не было, до его второй свадьбы, до тебя. А все что было после… только кусками.
– Ну, а ты, – Женщина-Трамплин обратилась к Санчо, окидывая его тяжелым взглядом, – ты для меня пока загадка. Надо будет обязательно все про тебя разузнать.
Санчо удивило, как много в пентхаусе Женщины-Трамплина было религиозной атрибутики. Вход охраняли два бронзовых, покрытых патиной полубога-центуриона размером с бультерьера, у них были человеческие головы, звериные тела и львиные лапы с коровьими копытами. Сразу за дверью возвышалась шестифутовая львиноподобная фигура с лицом демона. Это был Яли, бог, защищающий порог дома от проникновения зла. Когда-то он стоял перед входом во дворец правителя на Малабарском побережье, и все входящие и выходящие, желающие хорошо выполнить свою работу подданные и отправляющиеся на войну царевичи, просили у него благословения. Было здесь и современное изображение Будды, который спал, накрытый белым куском материи под черным деревом на красной земле. Это было дерево просветления, предусмотрительно снабженное тянущимся к розетке синим электрическим шнуром. Он не был включен в розетку. Просветление еще явно не наступило.
Женщина-Трамплин сама ответила на вопрос, который Санчо так и не решился ей задать, не зная, как это сделать.
– Я совершенно не религиозна, нет. Я нахожу эти вещи прекрасными, сильными, даже живыми. К тому же женщины, с которыми мы работаем, бедные женщины, которых мы поднимаем, потому что сами они подняться не могут, все эти женщины во что-то верят, и мне иногда кажется, что благодаря этому их жизнь оказывается гораздо богаче, чем моя.
– Отец говорит, что у иммигрантов вроде нас с вами всегда есть проблемы с идентичностью, и чтобы хоть как-то разрешить их, они скупают предметы искусства и развешивают у себя по стенам идентичность в рамочках.
– Я так не думаю, – возразил перепуганный Кишот, – и никогда ничего подобного не говорил. Где ты только откопал эту спорную мысль?
– Сам не пойму, – согласился до крайности озадаченный Санчо, – такое чувство, что есть что-то еще, что кто-то другой вложил эту мысль мне в голову.
– Что ж, – заявила Женщина-Трамплин, – давайте начинать. Я открою вино.
Барная стойка представляла собой длинное изящно украшенное резьбой бревно темного тика, над которым висело изображение четырех обритых налысо женщин в белых сари; они сидели в комнате, пол которой был застелен дорогим ковром с изображениями сцен семейной жизни – можно было рассмотреть семейный автомобиль, домашнего кота и мертвое тело мужа, все в миниатюре. Лица всех четырех женщин полностью повторяли лицо Женщины-Трамплина. Белый – цвет траура, а на ковре лежал мертвый мужчина. Женщина-Трамплин снова ответила Санчо на незаданный вопрос.
– Да, я все организовала и провела, когда умер наш отец. Наш общий отец, его и мой. Я четырежды оплакала его – на севере, юге, востоке и западе, в прошлом, настоящем, будущем и вне земного времени. Не думай, что понимаешь меня, потому что две минуты смотришь на это. Ты представления не имеешь, кто я такая.
Санчо попытался успокоить ее.
– Ну что вы, просто красивые вещи. Я не имел в виду ничего такого.
– Проехали, – согласилась она, – я тоже представления не имею, кто ты такой. Твое здоровье.
Именно так по телевизору показывают воссоединение семей, подумал Санчо. Люди хотят уколоть друг друга побольнее, поддеть, но в конце эпизода происходит нечто вроде взрыва, и вот уже все обнимаются, рыдают и говорят, как сильно любят друг друга. И вот теперь он участвует в подобном эпизоде. Он знал, как следует играть отведенную ему роль.
В доме сестры Кишот сделался тихим, отрешенным и почти незаметным, он как будто мерцал – то исчезал, то снова появлялся, точно призрак. Он и выглядел крайне потерянным, словно не решил для себя, имеет ли право находиться здесь, и совершенно не понимал, что нужно делать, чтобы осуществить то, ради чего он пришел, – восстановить мир и гармонию в семье. Чем дольше говорила Женщина-Трамплин, тем больше казалось, что в комнате присутствуют сразу два Кишота, версия из прошлого и теперешний человек, прежний Кишот постепенно заслонял собой нынешнего, из-за чего тот выглядел все более размыто; эти два Кишота были настолько разными, что настоящего Кишота можно было рассмотреть в комнате с трудом, ведь он сам был не в состоянии перестать ощущать себя тем, кем уже не был. Сначала он стоял у застекленных дверей террасы и наблюдал, как волшебство ночи постепенно окутывает прекрасные и ужасные днем улицы. Когда стемнело, Кишот вернулся в комнату, уселся на табурет в дальнем углу и по большей части молчал.
– Я расскажу тебе все, – начала Женщина-Трамплин, обращаясь к Санчо, – расскажу то, что он забыл или утверждает, что забыл, и все, о чем он утверждает, что не помнит, кто с кем так поступил, он со мной или я с ним, или как там еще. Я сделаю это, потому что ты теперь член нашей семьи – по крайней мере, он так говорит, – пусть даже он не скажет мне ни слова о том, как и почему ты появился на свет и что случилось с твоей матерью. Мы дойдем и до этого. Не знаю, что он рассказал тебе про нас, но уверена, в его рассказе есть большие лакуны.
Так оно и есть, согласился Санчо.
– Он сказал, что ужасно поступил с вами, – ответил юноша, – но хочет все исправить. По крайней мере он думает, что случилось именно это.
– Подозреваю, он говорит о деньгах, – предположила Женщина-Трамплин, презрительно махнув рукой, – но это еще мелочи. Основное же состоит в том, что он никогда не заботился о чувствах других. И даже не думал отвечать, когда разбивал кому-то сердце. И что же, теперь он правда заделался мистиком? Семь долин ведут к совершенству, и мы уже в пятой? И все из-за женщины, которую ни разу в жизни не видел? Просто потрясающе, правда. Вознестись над реальностью на облако из чуши. К тому же в погоне за мечтой. Да он может носить футболку с надписью: “Я не способен жить реальной жизнью. Я не способен любить.
В этот момент Кишот повернулся к ним лицом. Он по-прежнему молчал. Он выглядел как человек, готовый впервые в жизни выслушать некую странную историю. Он сложил руки на коленях и приготовился слушать сестру.
– Давным-давно, – начала Женщина-Трамплин свой рассказ, – он был очарователен и эгоистичен. Посмотри на него сейчас и увидишь костлявое пугало, кожа да кости. Он считает, что совершает странствие во имя любви, но ты знаешь лучше, ты понимаешь, что ждет его в конце пути. Хотя откуда я могу знать, что ты видишь? Может, ты считаешь себя верным оруженосцем благородного рыцаря.
– Честно говоря, – решил Санчо встать на защиту Кишота, – у него и сейчас обезоруживающая улыбка и безупречные старомодные манеры. И со мной он совершенно не эгоистичен.
– Ты предан ему. Понятно, – ответила Женщина-Трамплин. – Это хорошо, но тогда последующее расстроит тебя, поскольку я вынуждена буду рассказать о вероломстве, даже предательстве. Ты точно хочешь все это услышать? Хотя какая разница. Я здесь, чтобы познакомить твоего отца с его забытым прошлым.
– Дело в том, что я уже давно должна была быть мертва. С этого и начнем. Я должна была умереть, но мое тело решило иначе. Мне пришлось столкнуться с последствиями этого решения. Смириться с ними, и рак в моей груди был уничтожен. Последствия включали двойную мастэктомию, удаление части подмышечной ткани и нескольких мышц грудной клетки. И химиотерапию. Когда пройдешь через все это, больше не думаешь о себе как о чем-то живом. Считаешь себя тем, кому повезло не умереть. Именно этим я и являюсь с тех пор: той, кому повезло не умереть, той, кто переживает последствия своего спасения. Ты больше не думаешь, что у тебя есть пол или сексуальность. Ты считаешь себя той, что не умерла, продолжаешь жить, не имея на то ни малейшей причины. Тому, кто находится в этом состоянии принятия последствий, очень нужны простые вещи, поддержка и любовь. Твой отец не смог дать мне ни того, ни другого.
– Он тогда был кем-то вроде журналиста-фрилансера, – Женщина-Трамплин снова обращалась к Санчо, – занимался расследованиями. Он предпочитал такие слова. Специалист по разведке. По крайней мере в своих собственных глазах. Не думаю, что он был хорошим специалистом в этом. Но он всегда хорошо говорил. Он говорил, что докапывается до мрачной истинной реальности этого мира, сокрытой так глубоко, что большинство из нас даже не подозревают о ее существовании и всю свою жизнь проводят среди приятных выдумок. Женщины – их было предостаточно – слушали, развесив уши. А через какое-то время переставали замечать его и уходили своей дорогой. Возможно, то, что от него осталось, верит, что эта телевизионная Салма тоже станет его слушать.
Люди называли его параноиком, и он соглашался с таким определением. У него была целая теория паранойи. Вряд ли он сейчас это помнит. Он говорил, что паранойю следует рассматривать как явление по сути позитивное, ведь параноик верит, что у всего происходящего в мире есть причина, что у жизни есть смысл, пусть и скрытый. Он никогда не говорил с тобой об этом? Да, видимо, эту часть себя он тоже утратил, как и многие другие. Явление, противоположное паранойе, утверждал он тогда, – энтропия, и оно по сути трагично, поскольку считает нашу Вселенную абсурдной. Говорил он очень красиво. Писал, правда, хуже. Ему приходилось по-прежнему ютиться в маленькой квартирке в Кипс-Бэй. Ая к тому моменту как раз заработала свои громадные деньги, и между нами сразу встала зависть. Он редко заходил ко мне в эту квартиру, потому что завидовал, что я живу здесь. Это было так глупо! Завидовать мне тогда было совершенно не в чем. Искалеченное тело, химиотерапия, трансформация в бесполое не умершее существо, эдакого трикстера, которого выпустила из лап обманщица-смерть. Я бы еще поняла, если бы он завидовал моей удаче, но он завидовал моей квартире. Вот таким он был мне братом. Сводным, конечно. Полубратом. Он не был мне братом даже на нашу кровную половину.
Я всегда помогала ему подняться, когда его бросала очередная женщина. А они его постоянно бросали. Когда поток красноречия иссякал, женщины видели, что мужчины-то рядом и нет, раскланивались и были таковы. Ему не с кем было строить реальные отношения. Однако казалось, что все, что заботило его тогда, – найти новую кратковременную связь. Следующее нереальное. А когда ему делали ручкой, он бежал ко мне. Он приходил к своей Женщине-Трамплину, чтобы оттолкнуться от нее и взлететь; я, конечно, сама виновата, все время утешала его вместо того, чтобы сказать: эй ты, сволочь, неужели не видно, кому из нас сейчас нужны поддержка и толчок? Я должна была так ему сказать, но не сказала. Поднимать других, быть им опорой для прыжка – это мое. Так что я не жалуюсь… Песня, благодаря которой он придумал мое прозвище, появилась в год, когда я заболела… Он зреет, гнев. Копится кучами, как мусор на улицах Нью-Йорка. А потом происходит что-то, и он вырывается наружу, и не дай бог никому попасться на пути этой лавины.
Солнце скрывалось в водах Гудзона, и все трое в молчании наблюдали с террасы квартиры, как оно исчезает, как яркий свет растворяется в водном мраке, словно мечта, которую забыли. Женщина-Трамплин была, напротив, неугасима, она пылала огнем и ничего не забыла; все, что накопилось у нее внутри за долгие годы разлуки, сияло, как второе солнце, которое даже не собиралось садиться, по крайней мере до того, пока не будет решено их жаркое дело.
– Предательская слепота, – произнесла она, и было трудно понять, к кому она обращается на этот раз – к Кишоту, к Санчо или к планете Венера, ярко горящей на ночном небе, – жертвы предательства всегда пытаются внушить себе, что их не предавали. Например, в случае с сексуальной изменой, но подозреваю, в других случаях тоже. В бизнесе, в политике, в дружбе. Мы все горазды обманывать себя, потому что очень хотим продолжать верить тем, кому верили. Но так поступают не только жертвы. Предатели тоже уговаривают себя, что никого не обманывают. В самый момент предательства они убеждают себя, что поступают хорошо, что действуют в интересах тех, кого обманывают или в угоду какой-то высшей цели. Они спасают нас от нас самих или, как Брут со своей шайкой, спасают Рим от Цезаря. Они ни в чем не виноваты, они хорошие или, по крайней мере, не такие уж и плохие.
– Так что он сделал? – не выдержал Санчо. – Я про отца, не про Брута.
Женщина-Трамплин обняла себя за плечи скрещенными руками и глубоко вдохнула, словно не хотела раньше времени выпускать наружу бушевавшую внутри бурю.
Необходимо, сказала она, сначала в качестве преамбулы рассказать Санчо кое-что о проблеме южноазиатских мужчин. Видимо, Санчо пока не особо сталкивался с этим?
Нет, про такое она не думала.
Она не станет утомлять его статистикой. Но просит поверить ей на слово: в ее работе, в микрокредитовании малообеспеченных женщин с целью дать им возможность начать свое дело и стать финансово независимыми ей не приходилось сталкиваться с тем, что таких женщин поддерживали их мужчины. В своей работе она и ее сотрудники руководствуются так называемыми шестнадцатью принципами Грэмин-бэнка, среди них есть и такие – к примеру, одиннадцатый: “Мы не будем брать никакого приданого на свадьбах наших сыновей и не будем давать никакого приданого на свадьбах наших дочерей”, – которые не приветствуются патриархальным обществом. Сексуальное насилие имеет место везде, по отношению к любой южноазиатской женщине, решившей самостоятельно строить свою жизнь и расширить границы своей свободы.
Ее организация предоставляет женщинам микрокредиты без каких-либо гарантий. Их работа строится исключительно на доверии между заемщиком и банком. Он и сам может догадаться, не правда ли, что там, где доверие оказывается такой же твердой валютой, как денежные купюры, предательство оказывается главной болевой точкой.
Тут Санчо перебил ее, чтобы сообщить, что Кишот рассказывал ему о том, чем она занимается, причем довольно много. Для Женщины-Трамплина это стало полной неожиданностью.
– Значит, это он помнит, – сказала она. – Вот уж не ожидала.
– Это как-то связано с тем, что он называет Внутренним Событием?
– Да.
– Так что ж это все-таки за Внутреннее Событие?
– Расскажу, когда дойдем до этого. Всему свое время.
– Я написала статью, – продолжила она свой рассказ, – в “Нью-Йорк тайме”. О своей работе. Я тогда была полностью опустошена своей личной битвой и – признаю – выразила в статье свое отчаянье из-за того, как многими способами, в большом и в малом, южноазиатские мужчины не дают своим женщинам развиваться, как много сложностей нам приходится преодолевать из-за их явно устаревших взглядов на жизнь, о каких вещах приходится договариваться. Поначалу мою статью приняли хорошо, ее перепечатали многие издания, в том числе и в Южной Азии. Какое-то время я была счастлива от того, как ее восприняли. И вот тут началось безумие. Люди – мужчины из Южной Азии – начали присылать мне оскорбления. Мужененавистница, лесбиянка и проч., и проч. Я получала угрозы, мне подробно описывали, что будут делать с моим телом, пока я жива и после смерти, мне обещали, что я буду гореть в аду, но самое страшное – в этих письмах угрожали женщинам, которые рискнут обратиться в нашу организацию. По-настоящему шокировало меня другое – против меня ополчились и старшие, самые уважаемые члены диаспоры здесь, в Америке. В первую очередь религиозные деятели, но также и лидеры бизнес-сообщества, те самые, что раньше поддерживали мои начинания и сотрудничали с нами. От меня требовали, чтобы я принесла публичные извинения всем мужчинам Индии, Пакистана, Бангладеш и Шри-Ланки, а также всей южноиндийской диаспоры. В какой-то момент мне казалось, что все, что я выстраивала годами, рухнет за одну ночь. Что я победила страшный недуг только затем, чтобы умереть от другой, даже более страшной болезни. Болезни, с которой мы только начинаем знакомиться.
Речь идет об ответном ударе.
Меня спасло то, когда это случилось. До г. э., так сказать, до гугл-эры. В мире до рождения монстра, которым стал интернет, до начала эпохи электронно тиражируемой истерии, в мире, где слова еще не стали бомбами, способными насмерть взорвать тех, кто их произносит, а для формирования общественного осуждения достаточно нескольких подобных взрывов. Теперь, в гугл-эру, г. э., миром правит тупая толпа, которой, в свою очередь, управляют смартфоны. Тогда же самым высокотехнологичным гаджетом оставался факсовый аппарат. Старые технологии сохранили мне бизнес и жизнь. Тогда они были слишком медленными, чтобы убивать. Гневное улюлюканье вокруг меня росло, но очень медленно. Я билась в предсмертной агонии, но, к счастью, эта агония тоже была слишком медленной, и мне хватило времени организовать свою защиту и выстроить противостояние. Лучше всего было то, что женщины, которым мы когда-то поверили и дали деньги без всяких гарантий на возврат, теперь верили нам. Вера спасла меня так же, как и их. Наша организация выстояла. Я выстояла. Не выстояла только разразившаяся вокруг нас буря.
Я думала, что могу доверять твоему отцу, своему брату, пусть и сводному, так сказать, полубрату, но он предал мое доверие. Тогда мне казалось, что это нельзя простить.
– Он не был на вашей стороне, – понял Санчо.
Предположить это было довольно легко.
– Уж не знаю, на какую половину он мне брат, – продолжила Женщина-Трамплин, пытаясь успокоиться, – но с этой половиной явно что-то не так. Он сказал, что я должна была это предвидеть. Сказал, чего еще я ожидала. Сказал, не сделала ли я этого специально, чтобы спровоцировать их, привлечь к себе внимание или что там еще. Сказал, что я сама виновата. Кто-то прислал мне на адрес “Нью-Йорк тайме” отрезанную свиную голову, мне позвонили из редакции и предложили, если я захочу, отправить ее с курьером. Во всем этом виновата я одна.
– Случая со свиной головой я не помню, – очень тихо вступил в разговор Кишот, – а все твои обвинения относятся к человеку, которого давным-давно нет на свете.
Тут Женщина-Трамплин захотела поведать Санчо, как конец их отношений с Кишотом связан с гораздо более глобальной катастрофой, концом света.
Едва эта объемная тема была представлена, Санчо встрепенулся.
– Одну минуточку. Мы только что говорили об отрезанных свиных головах. Какое отношение они имеют к концу света?
– Никакого, я сменила тему, – пояснила Женщина-Трамплин, – пришло время упомянуть Ивела Сента.
– Ивела Сента? – не поверил Санчо своим ушам.
– Да.
– Какого Ивела Сента? Этого миллионера от науки?
– Насколько мне известно, в мире только один Ивел Сент.
– Вау!
В квартире было темно, но никто не зажигал свет. Все трое сидели на некотором расстоянии друг от друга, окутанные мраком. Затем из темноты раздался голос Кишота:
– Я видел его.
– Когда? – не поверила своим ушам Женщина-Трамплин. – Где? Как это возможно?
– По телевизору, – просто объяснил Кишот. – Он рассказывал, что наука сейчас доказывает ровно то, что я уже знаю. Обещал представить научные доказательства, когда придет подходящее время.
– Ты знаешь, что скоро случится конец света?
– Он прочел какой-то научно-фантастический рассказ, – пояснил Санчо, – и решил отправиться в странствие. Когда он воссоединится со своей Возлюбленной, Вселенная достигнет цели своего существования и потому придет к своему завершению.
– И что же, он чувствует, что все нормально? – поинтересовалась Женщина-Трамплин.
– Вы же сами его знаете, – ответил Санчо. – Кто знает, что он чувствует.
– Я познакомилась с этим странным красивым юношей, Ивелом, – начала Женщина-Трамплин свой рассказ, – на вечеринке для богатых в одном из этих их клубов – “Лотосе”, “Мумбе”, “Бунгало” или “Скажи, что тебе нравится”, уже не помню. Я не любила подобных вечеринок, мужчины в красных подтяжках заказывают “Кристал” и размахивают перед женщинами деньгами, словно это их самый неотразимый сексуальный орган, но порой мне приходилось там бывать из-за своего недавно начатого проекта микрокредитования. Кто-то из друзей сказал, что мне нужно познакомиться с одним молодым физиком, который вот-вот станет миллиардером, и подвел к нему через толпу. Я ожидала увидеть некое клише, маленького тощего темнокожего зануду-очкарика, классический типаж индийца, заколачивающего в США огромные деньги на новых технологиях, и была удивлена, когда меня подвели к одетому в явно сшитый на заказ костюм человеку с внешностью кинозвезды, блестящей улыбкой и вкрадчивыми манерами, сумасшедшему ученому, наряженному франтом. Он всегда был во всеоружии, таким способом он всегда давал людям понять, с кем они имеют дело. Он сказал: “Буду рад, если вы присядете и выпьете со мной”. Меня зацепило его имя. Злобный Сент. У тебя самое подходящее для этого мира имя, подумала я, но сдержалась и не сказала этого вслух. Наверное, ему приходилось регулярно выслушивать подобные шутки. Он сам выбрал себе это имя. Аввал Сант, его настоящее индийское имя было весьма неплохим, но он отказался от него. Это должно было стать для меня звоночком, что с ним не все ладно. Мне следовало обратить на это внимание.
Он на несколько лет моложе меня, а вел себя, как будто еще младше, держался напыщенно, неловко, но при этом дерзко, пребывая в полной уверенности, что он гений. У нас нет с ним ничего общего, кроме отношения к деньгам, подумала я. В финансовых вопросах я как раз переходила на другую сторону – раньше я думала о том, как лучше заработать, теперь меня заботило, как лучше отдать. Он по-прежнему интересовался астрономическими заработками, но тоже думал о чем-то гораздо большем. Деньги являются средством, а не целью, в этом мы сходились.
Мне понравилась первая же фраза, которую он произнес, когда я подсела к нему. “Прошу меня простить, но я не веду светских бесед”. Звучит забавно, но он произнес это так четко, с таким нажимом, искренней убежденностью и энергией, что его слова прозвучали еще забавнее, сделав его еще интереснее. И он стал говорить о себе, что вполне обычно для людей при деньгах. Но они, как правило, начинают рассказывать тебе о своих активах, о своих самолетах, о своих яхтах, о своих бла-бла-бла, что для меня всегда служило сигналом для скорейшего завершения общения. А этот Ивел стал рассказывать мне, как он увлечен природой реальности, о размытости и изменчивости этого понятия, и это также было мне интересно. Он размышлял о параллельных вселенных уже тогда. Потом он начал рассказывать о своем увлечении научной фантастикой, называл незнакомые для меня имена писателей из прошлого – я запомнила Саймака, Блиша, Корнблата, Спрэга де Кэмпа, – тут я заскучала и решила уйти, и вот тогда он сделал нечто совершенно отвратительное. Схватил меня за запястье, взглянул на меня, как мне показалось, с настоящей злобой и прошипел: “Ты не можешь уйти”. Я сбросила его руку. Тайная злоба у меня внутри была гораздо больше его злобы, я показала ему лишь ее маленький отблеск. “Тебе следует научиться себя вести, – сказала я ему, – обязательно сообщи мне, если это случится”. И ушла. Подойдя к двери, оглянулась и посмотрела на него еще раз. Казалось, он был глубоко погружен в свои мысли, в себя. На самом деле он наблюдал за мной. Позднее он признался: “Если бы ты не оглянулась тогда, я бы никогда не заговорил с тобой снова. Но ты оглянулась. Это было очень важно”. Так может рассуждать, подумала я, только крайне самовлюбленный человек. Но и это было тоже интересно.
Я была уверена, что ни один мужчина не сочтет меня привлекательной после того, что сотворили с моим телом, и смирилась с этим. Да, это было причиной моей тайной злобы. Во мне было так много злобы на то, что со мной случилось. Я научилась прятать ее очень глубоко, так, что она не могла прорваться наружу, пока я не решу выпустить ее. Теперь она работает на меня, говорила я себе. Я говорила себе много всего: что я занимаюсь делом, которое люблю, что у меня есть верные друзья, богатая удобная жизнь, что я победила смерть. Такая прекрасная картинка, мужчина мне просто не нужен, ведь он не сможет ничего в ней улучшить. Этими позитивными мыслями я удерживала злобу в ее склепе. Но она жила во мне, словно я не могла без нее. Она во мне до сих пор.
Я жила внутри стеклянного кокона, в который, совершенно не задумываясь о том, какой вред может нанести, Ивел Сент ворвался и начал говорить о конце света. На следующее утро после того, как он схватил меня за руку, он стоял перед моим домом с букетом в руках и набирал номер моего мобильного. Я не оставляла ему номер телефона, не говорила, где живу, но он был здесь. Предприимчивый. Решительный. Готовый просить прощения. Настойчивый. Я пригласила его подняться в квартиру, и произошло то, что произошло. Нет, я говорю неправильно. Все было медленно. Мысль о том, чтобы раздеться для мужчины, вселяла в меня ужас. Мысль о том, что он дотронется до меня. Он сказал: “Я никуда не спешу. Конец света наступит не так быстро”. “Что? – спросила я его. – Что?” И он изложил мне свою излюбленную теорию, на которую сейчас потратил миллиарды. Космос распадается, как осыпается краска со старого холста или разрушился Египет. В пространстве-времени появляются дыры, Ничто одержит победу над Всем. И свой великий план. Он уже работает над этим, он создал научную корпорацию, нанял самых лучших ученых со всего мира и начал разработки, он даже придумал своему детищу имя.
Тогда я впервые услышала про NEXT. Neighbor Earth Xchange Technology. Технология перемещения на соседнюю Землю. Он рассказывал: “Как только я сумею построить устройства для транспортировки, мы все будем спасены, будем в безопасности. Пока я даже не представляю себе, на что эти устройства могут быть похожи. Люди обычно думают про космические корабли, но, скорее всего, ворота на соседние Земли будут выглядеть именно как ворота. Или порталы, как это называют в научной фантастике. Заходишь в подобие телефонной будки, а выходишь уже в другое измерение. Я думаю про шкаф, ведуший в Нарнию. Предполагаю, что ТП, Технология Перемещения, будет именно такой. Мы все зайдем в шкаф, а на выходе нас будет встречать под фонарем добрый лев. Тебя, меня, все человечество! Отправиться туда смогут все. Мы станем людьми будущего, поколением NEXT”. Когда он говорил, порой напоминал проповедника из Гайаны или Пуны. Порой казался безумцем. Но все видели, как он страстен, как убежден в том, что говорит, как великолепен. И он не вел светских бесед. Когда он наконец решил обсудить наши отношения, он был неожиданно прямолинеен.
Чтобы произвести на меня впечатление, он пригласил меня не куда-нибудь, а в планетарий, на публичную дискуссию “Космос на продажу”, в которой был заявлен как один из участников. Вместе с ним в дискуссии участвовало четверо белых мужчин в серых костюмах. Ивел же был в золотом жилете, украшенном вышивкой в виде всех планет солнечной системы, как звезда в окружении звезд. Четверо белых мужчин рассказывали об освоении космоса бизнесом. Они построят грузовые летательные аппараты, отвечающие потребностям НАСА, отправят роботов на астероиды, чтобы добывать там полезные ископаемые, будут отправлять богатых людей на космические уикенды. Совершенно не стесняясь, они делились своими надеждами в ближайшее время стать первыми в истории триллионерами. Когда Ивелу дали слово, он заявил им, что зацикленность на космосе не позволяет им увидеть пространственно-временной кризис. Он говорил о грядущем распаде Вселенной и необходимости искать убежища на одной или нескольких параллельных Землях. Единственные технологические разработки, которые имеют сейчас смысл, с жаром говорил он, это изучение возможности перемещения между измерениями. “Марс остался в двадцатом веке. Соседние Земли – единственное, о чем стоит думать”. Белые мужчины в серых костюмах смотрели на темнокожего человека в золотом жилете со всем снисхождением, на которое только способно их племя, и смеялись над ним. “Как долго нам всем осталось? – обратился один из них к Ивелу. – Успеете ли вы вовремя подготовить нам путь к спасению?” Ивел ответил ему очень серьезно: “Я вижу, что вы мне не верите, но очень скоро знаки Великой Нестабильности заставят вас изменить точку зрения. Нам осталось недолго, это факт, но, возможно, достаточно. Я работаю день и ночь, одновременно над поисками соседних планет Земля и разработкой транспорта, способного нас туда доставить. Должен сказать, мы совсем не далеко от небывалого научного прорыва”.
К концу дискуссии глаза Ивела лихорадочно блестели, он был во власти сильнейшего возбуждения; таким я его еще не видела. Да он уличный боец, подумала я, какой удивительный гибрид – снаружи помесь Рока Хадсона с Шахрукх Ханом, и в этой оболочке прячется Стивен Хокинг. Ему по-настоящему нравится идти против людей вроде этих, в серых костюмах, морочить им голову. Нравится спорить с теми, кто считает себя невероятно современным, и доказывать, что на самом деле их идеи безбожно устарели. Мне нравилось наблюдать за этим.
После дебатов Ивел пригласил меня на ужин и в ходе одной из наших несветских бесед своеобразно признался мне в любви. Одним из принципиальных положений, на которых базируется технология NEXT, сказал он, является утверждение, что тело и, называй это как угодно – душа, личностное начало, самость, дух, dasIch, призрак в машине, – неотделимы друг от друга, но при этом не тождественны, а потому, если они научатся перемещать через очень сложные экзистенциальные границы тела, это не значит, что Нечто внутри тела (Стивен Хокинг внутри телезвезды, подумалось мне) автоматически переместится тоже. Технологии NEXT, другими словами, приходится всерьез считаться с потребностями души.
А потом он сказал: “Меня привлекает внутреннее содержание, а не внешняя оболочка. То, что видит, а не глаз, посредством которого видят. Невидимка в кресле пилота, а не мотор или корпус машины. Нечто у тебя внутри притягивает меня к тебе”.
Я ответила: “То есть ты говоришь мне, что тебе отвратительно мое тело, но привлекает моя душа? Я почти совсем не верю в существование души”. Он ответил: “Ты приняла за оскорбление то, что я считал комплиментом. А насчет этого Нечто, ты еще убедишься, что я прав и оно действительно существует”. Потом он взял меня за руку, совсем не так, как схватил мое запястье в ночь нашего знакомства. И вот уже в своей странно-эмоциональной манере он говорит мне слова, которые, как я считала, я больше никогда не услышу.
Казалось, что Кишот потерял интерес к рассказу Женщины-Трамплина, он отошел в дальний угол комнаты к большому телевизору на стене и отыскал пульт.
– Скоро начнется “Салма”, – пробормотал он сам себе.
В один миг Женщина-Трамплин подскочила к нему и вырвала из рук пульт.
– Сейчас будет самой интересное, – заверила она. – Твой выход.
Она говорила спокойно, но в ее словах Санчо расслышал гневные нотки. Внутри у нее вулкан, подумал он. Кто знает, извержение может случиться еще до наступления утра.
– С тех пор мы были вместе, Ивел и я, – продолжила Женщина-Трамплин свой рассказ; она по-прежнему обращалась к Санчо. – Он был высокомерен, зациклен на себе и работал круглыми сутками, иногда по несколько дней без перерыва, так что все, что он мог, когда мы наконец виделись, – спать; таким уж он был, и мне это нравилось, ну или скорее нравилось, чем не нравилось, а если быть совсем честной, я испытывала к нему, совсем чуть-чуть, благодарность.
– А потом он что-то натворил, – предположил Санчо, кивком головы указав на Кишота.
– Потом они встретились, – сообщила Женщина-Трамплин, – мой брат – эксперт по разведке и мой любовник-гений. Я даже приготовила по этому поводу ужин.
– Сегодня он будет гостем в “Салме”, – неожиданно вступил в разговор Кишот.
– Кто? – уточнила Женщина-Трамплин.
– Твой парень, – ответил он, – мистер Ивел Сент. Через пятнадцать минут начнется.
– Откуда ты знаешь?
– Имею привычку интересоваться программой передач, – заявил Кишот, – в особенности программой моей прекрасной возлюбленной.
– Что ж, уложимся в пятнадцать минут, – подытожила Женщина-Трамплин.
– На ужин было филе миньон с обжаренной брюссельской капустой, и он, бракованный на всю половину полубрат, слишком быстро выпил слишком много красного сухого и тут же решил, что ему прямо сейчас позарез надо узнать все-все-все о моем парне-гении. То, что проблемы, которые решает Ивел, просто выше его понимания, его не смутило. Он держался агрессивно, даже заносчиво.
“Так вы верите, что существуют другие измерения, и чтобы попасть туда, нам достаточно проскользнуть в узкую щелку приоткрытой двери? Что такое реально?”
Естественно, мой любовник-гений стал отвечать ему с пафосом.
“С наукой не поспоришь. Несколько высокочувствительных зондов третьего поколения, которые мы запустили, начали улавливать отзвуки существования соседних планет Земля, точно так же, как радиосенсоры начинают улавливать эхо Большого взрыва. Сейчас в работе зонды четвертого поколения, с их помощью мы рассчитываем уточнить данные и начать прокладывать путь через Нестабильность в царство Многообразия”.
Бла-бла-бла.
Твой отец никогда не отличался технической подкованностью и решил сменить тему.
“Так вы верите в конец света? – начал он, не скрывая насмешки. – Верите, несмотря на то, что психи регулярно с незапамятных времен заявляют о том, что конец света близко, а он так и не наступает?”
Если в этом мире существует что-то, что может действовать на физика-миллиардера, как красная тряпка на быка, так это журналист, ставящий под сомнение результаты научных исследований, так что…
“Слово “психи”, сэр, звучит слишком резко, в особенности от человека, который не сумеет разглядеть пятно на пространственно-временной материи, даже если ему ткнут в него указкой”.
Это было объявлением войны. Я должна была как-то всех успокоить.
“Послушай, – попросила я, – почему бы тебе не рассказать Ивелу, над чем ты сейчас работаешь”.
“Хакеры, – ответил он, – компьютерные хакеры. Они могут стать для мира серьезной проблемой. На самом деле, они уже серьезная проблема”.
И вот тут началось самое плохое. Кто бы сомневался: Ивел начал беззастенчиво хвалить себя.
“Мы используем лучшую в мире систему шифрования, – заявил он, – у нас настолько продвинутая защита, что пигмеи, о которых вы рассказываете, начнут рыдать, едва столкнувшись с ней”.
Тут любой брат, полубрат, недобрат на всю половину задумался бы: это любимый человек моей сестры, остановись, не провоцируй его, ты не должен сводить все к тому у-кого-из-нас-член-больше, но ровно это и произошло.
“Я лично знаю людей, способных взломать вашу систему защиты за пятнадцать, максимум двадцать минут, и тогда все секреты этой вашей, как там ее, системы NEXT, спасающей мир посредством перемещения в Нарнию, или Средиземье, или в сказку на выбор, будут продаваться на каждом углу, если, конечно, найдется какой-нибудь сумасшедший, который решит потягаться с вами и заплатит за них”.
Он не должен был говорить “сумасшедший”. Не должен был говорить “сказка”. Он не должен был угрожать. Не должен был произнести ни одного гребаного слова. Просто не открывать своего большого рта и дать мне дальше общаться с моим гением. Да он не должен был делать сотню вещей, и сделал всю сотню!
Гений же принял бой.
“Угрожать мне – очень плохая идея, – ледяным тоном заявил Ивел, – это плохо заканчивается для тех, кто пробует. Дальнейшую беседу считаю бесполезной”.
Мне он сказал: “Это твой брат. Вот как он ведет себя со мной. Это проблема”.
“Полубрат, – я пыталась обратить все в шутку, но Ивел встал и решительно направился к двери. – Не будь ребенком, – просила я, – сядь, мы все уладим”.
Наверное, я не должна была говорить “ребенок”. Определенно не должна. Но он уходил, и я была в панике. Я и сама была не на высоте тогда, признаю. И мистер Сент больше никогда мне не позвонил.
“Пусть идет, – заявил твой отец, – он напыщенный нарцисс, который живет в своем безумном мире. Ты не можешь прожить с таким всю жизнь. Ты не сможешь оставаться с ним и пяти минут”.
Он думал, что сделал мне одолжение. Думал, он молодец. А я осталась с разбитым сердцем. Ивел навсегда исчез из моей жизни, и на этом, мой милый мальчик, для меня навсегда закончились любые романтические отношения. И вот мы снова возвращаемся к тому, с чего я начала: слепота предателя, не осознающего своего предательства. Твой отец предал меня и даже не заметил этого. Пока я ему не сказала. Причем сказала в довольно ясных выражениях. С тех пор мы не общались.
– Мне очень трудно просить прощения за то, чего я даже не помню, – спокойно проговорил Кишот.
– Вот что при этом любопытно: все же ты здесь именно для того, чтобы просить прощения, – напомнила Женщина-Трамплин.
– И это стало тем, что нельзя простить, номер два? – поинтересовался Санчо.
Вместо ответа Женщина-Трамплин залпом осушила свой бокал и налила новый.
– И что за Внутреннее Событие? – не унимался Санчо. – Я хочу знать все!
– Начинается, – перебил его Кишот. – Пора включать телевизор.
Позднее, когда разразившийся на съемках грандиозный скандал стал достоянием широкой общественности, некоторые люди утверждали, что уже по тому, в каком виде она появилась в студии перед интервью с Ивелом Сентом, можно было понять, что с ней что-то всерьез не так. Она выглядела как женщина, всю ночь собственными руками тушившая пожар в своей квартире и вынужденная убежать на работу до того, как пламя полностью погасло, – усталая, потерянная, напрочь утратившая свою обычную миру манеру общения. Техномиллиардер, напротив, был полон энергии и задора, точно скакал на мяче-антистрессе. Ему не терпелось поведать миру сразу несколько важных вещей.
Представив гостя, Салма продолжила в нетипичной для себя грубой манере.
– Вся эта история с концом света, доктор Ивел… – начала она, но Ивел Сент перебил ее.
– Пожалуйста, не называйте меня доктор Ивел. Это звучит двусмысленно, как Доктор Зло.
– Доктор Сент, – Салма продолжила без всяких извинений, – я хотела спросить: неужели вы не видите, что всем на свете – особое облегчение, я убеждена, испытают ваши акционеры – станет легче жить, если вы перестанете педалировать эту весьма нереалистичную идею?
– Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что многие пока находятся в стадии отрицания, – начал Сент.
– Очень многие, – перебила его Салма, – я бы сказала, девяносто девять процентов людей.
– От того, что девяносто девять процентов людей думали, что Земля плоская, – заявил Сент, – она не стала плоской. Чтобы оставаться круглой, ей не нужно, чтобы люди верили, что она круглая. Сейчас эти девяносто девять процентов устраивают пикник на железнодорожных путях. Этот факт еще не означает отсутствие движущегося по этим путям поезда, причем движущегося довольно быстро. Поезду не нужно, чтобы люди верили в то, что он приближается, он просто приближается.
– Ивел, то, что вы тут рассказываете, – это что-то вроде теории, это предмет для споров, или вы располагаете какими-то доказательствами?
– Я пришел сегодня сюда, – сказал Ивел Сент, – чтобы сделать два важных заявления. Первое состоит в том, что Корпорация Сента завтра опубликует отчет, который будет содержать все необходимые вам или кому-либо еще доказательства. Это уже происходит. Наша Вселенная стирается по краям. Она распадается на части. Мы должны признать это и начать действовать.
– Даже если вы правы, это произойдет через сколько там – тысячи, миллионы лет? Значит, у человечества есть более серьезные проблемы, которые нужно решать прямо сейчас, вы согласны? Бережное использование ресурсов, например?
– Я не уверен, что речь идет о столь далеком будущем, – ответил Сент, – некоторые построенные нами модели развиваются по тревожному сценарию, указывая на возможность развития этого процесса с ускоренной прогрессией.
– Насколько ускоренной, Ивел? Это случится при нашей жизни?
– Я не могу ответить на этот вопрос. Это один из возможных вариантов. Мы не можем сказать, какая из моделей обладает наивысшей степенью вероятности.
– Итак, вы здесь, на национальном телеканале, в высокорейтинговой передаче, заявляете всем, кто смотрит нашу выходящую в прайм-тайм программу, что конец света может наступить при их жизни. Ивел, вы правда не понимаете, что делать подобные заявления для человека вашего уровня и ваших возможностей означает тупо сеять панику? Вы пугаете людей без всякого – с высочайшей долей вероятности – повода. Это просто безответственно!
– Во-первых, – ответил Сент, – я говорю правду. Правда есть правда, и она должна быть услышана, какой бы неудобной она ни казалась. Я не сомневаюсь, что, когда наши исследования станут известны, никто не будет оспаривать наши выводы. Во-вторых, как я сказал вначале, у меня есть два важных заявления. Прежде я любил говорить, что всему свое время. Теперь это время пришло.
– Даже боюсь расспрашивать, – прокомментировала Салма.
Ивел Сент поднялся со своего места.
– Это хорошая новость, Салма. Потрясающая новость. Я пришел сообщить, что местоположение первой из соседних планет Земля было точно идентифицировано и что системы NEXT разработаны и функционируют. Услышь же меня, мир! Нам открывается Дорога!
– Мы непременно вернемся к разговору с Ивелом Сентом, – обратилась потрясенная мисс Салма Р. к публике, – после этих заявлений.
– Нам открывается Дорога! – ликовал Кишот, пока шел рекламный блок. – Он сказал это по телевизору, чтобы все услышали. Путь открыт!
– Ты, похоже, веришь всему, что слышишь по телевизору, – заметил Санчо, – но у этого парня начисто съехала крыша. И я не уверен, что он говорит о той же дороге, что и ты.
– Она была там, прямо рядом с ним! – ответил Кишот. – Ты сам слышал, что он сказал. Нам открывается Дорога. Некоторые слова обладают огромной властью. Когда они произнесены, события выстраиваются в соответствии с ними.
– А я было и позабыл, – не стал спорить Санчо, – что ты такой же сумасшедший, как и тот парень на шоу.
После рекламы Салма попросила Ивела Сента прокомментировать его сенсационные заявления.
– Вы же понимаете, не можете не понимать, что для большинства наших зрителей все эти ваши порталы – не более чем декорации к “Звездному пути”? Помните “Телепортируй меня, Скотти”? Как вы можете знать, что эти ваши приспособления работают и не представляют опасности, как вы можете знать, что другие планеты Земля существуют? Вы готовы разрешить снять их на камеру? Не могу поверить, что говорю это сейчас всерьез, честное слово. Вы уверены, что все это не какой-нибудь пранк? Просто мультимиллиардер, ученый и глава крупной корпорации не может так себя вести. Это пугает акционеров.
– Бедняжка совершенно выбита из колеи, – печально заявил Кишот, пристально следивший за Салмой, – она выглядит потрясенной. У нее ужас в глазах. Ее пугает идея крошащегося космоса. Это потому, что невозможно встретить конец всего, если в твоей жизни нет любви. Если любовь есть, конец света становится просто своего рода экзальтацией, наивысшей точкой.
– Тихо! – прервал его Санчо, – я хочу послушать про собачку!
– … шоколадный лабрадор по кличке Шрёдингер, – рассказывал в шоу Ивел Сент, – мы назвали его в честь великого физика Эрвина Шрёдингера и его “парадокса кота”.
– Какого кота? С ним что-то случилось? – невпопад спросила все еще не владеющая собой Салма.
– Суть парадокса кота Шрёдингера состоит в том, что кот может быть живым и мертвым одновременно.
– Бедный котик, – расстроилась Салма.
– Мы никак не можем позволить этому парадоксу работать в отношении перемещающихся посредством нашего портала людей. Они не могут быть парадоксально живы и мертвы одновременно, они должны быть непарадоксально живы, – продолжил Сент. – Итак, нам удалось послать нашего пса Шрёдингера к параллельной Земле и вернуть обратно целым и невредимым, чтобы убедиться, что псы гораздо менее парадоксальные существа, чем коты. Мы использовали собаку, поскольку это более надежное животное. Коты не всегда делают то, о чем их просят. К тому же мы надели на него максимально длинный поводок, чтобы, если что-то произойдет, вытащить его обратно в наш мир. Мы отправили его через портал NEXT, сделав первым в истории нашего космоса живым существом, перемещавшимся в пространстве между измерениями. Шрёдингер зашел туда, а затем вернулся обратно. Успешный эксперимент. На сто процентов. В настоящий момент мы планируем серию подобных экспериментов. Мы также дали имя своему порталу, мы назвали его “Мэйфлауэр”.
– Как чувствует себя Шрёдингер?
– Он в полном порядке. Жив, здоров, с хорошим аппетитом и в прекрасной физической форме. Это отличный пес.
– Вы наверняка снимали это на камеру. Готовы ли вы передать эти записи нам, чтобы все люди смогли их увидеть?
– Когда придет время, – ответил Ивел Сент. – Сейчас мы работаем совместно с Белым домом. Речь идет о прорыве в науке, открытии общенационального значения. Более того, общемирового значения. Мы должны соблюдать крайнюю осторожность. Некоторые страны уже рассчитывают получить технологию NEXT, чтобы высылать в параллельные измерения неугодных людей. Соседняя планета Земля – не тюремная колония. Это не Австралия. Мы также располагаем серьезными свидетельствами того, что русские регулярно пытаются взломать системы Корпорации Сента. Только представьте, что подумают о нас на соседней Земле, если первыми представителями нашей цивилизации, с которыми им придется иметь дело, станут русские? Прошу прощения, если выразился грубо. Я патриот. Я хочу, чтобы Америка занимала лидирующие позиции на пути в будущее, несущее гибель всему человечеству. У нашей Америки есть очевидное преимущество. Это технические гении из Южной Азии, таланты, которых я собрал в одном месте и прилагаю все усилия, чтобы их светлые головы позволили нам занять место у руля, сохраняя на самом высоком уровне как творческое мышление, так и защиту. С американцами все будет в порядке. Мозги русских работают не так хорошо, как у темнокожих. Я опять сказал что-то неправильное? Тогда прошу прощения. Я, похоже, слишком увлекся.
– Возвращайтесь к нам поскорее, – попросила Сента Салма, завершая программу, – и приводите с собой вашего пса Шрёдингера. Уверена, у вашей собачки есть что нам рассказать.
– Выглядит она неважно, – заявил Кишот, – но уже очень скоро мне будет видна Дорога, и мы будем вместе.
– Он всегда такой, – пожаловался Санчо Женщине-Трамплину, – вечно несет что-то подобное.
– Настало время рассказать о Внутреннем Событии, – ответила она.
В районе Кипс-Бэй, что означает “залив Кипа”, давным-давно нет никакого залива, спасибо мелиорации прибрежной полосы, забыто и имя старого Якоба Хендриксена Кипа, чей дом стоял на месте, где ныне Тридцать пятая пересекается со Второй. Поговорите с завсегдатаями большого кинотеатра в южной части района, и вы узнаете, что они помнят множество выдуманных сражений между людьми и охраняющими их супергероями, с одной стороны, и различными космическими монстрами, суперзлодеями, барлогами и орками – с другой, но очень немногие смогут вам хоть что-то рассказать про реальную высадку в Кипс-Бэй 1776 года, одно из первых сражений войны за независимость, когда американские ополченцы улепетывали от британцев, а Вашингтон вскричал в возмущении: “И это люди, с которыми я должен защищать Америку?” История о Мэри Линдли Мюррей, гранд-даме, которой принадлежала ферма Ингленберг – место, где она находилась, сейчас называют горой Мюррей, – Мэри Мюррей задержала наступление британцев, пригласив их генерала Хоу отведать пирога с вином, и тем самым позволила остаткам повстанческих войск Патнэма закончить отступление… Отложим эту историю до другого раза. Мы все бродим среди теней своего прошлого, забывая свою историю, а значит, ничего не зная и про себя самих.
Прямо как нынешний Кишот. Пылкий влюбленный, алчущий прощения, он сидел в темной гостиной своей полусестры, а вокруг носились вызванные ее ворожбой призраки, одним из которых был тот, кем он сам был когда-то. Они заказали китайскую еду и накрыли на стол, но Кишот не мог есть, он чувствовал, что теряется в сгущающейся тьме, дополненной печалью давно минувших дней. Почему он был таким, почему им владели зависть, подлость, дух соперничества и грубость? Он не мог сказать. У него больше не было доступа к той части своего я. Причиной этому стало то, что случилось однажды ночью в Кипс-Бэй много лет назад.
На самом деле его квартира не была уж такой плохой. Там были высокие потолки, тихие соседи, и в ней у него получалось довольно много работать. В описываемую же ночь она чуть не стала его могилой. Ему снился кошмар, во сне он как будто проснулся в собственной спальне и увидел в ногах кровати неясный силуэт, который смотрел прямо на него, но ничего не говорил. Во сне он понял, что его непрошеный гость – это и он сам, точнее, его тень, и сама Смерть. От ужаса он проснулся. Было три часа утра. Он сел в кровати, включил ночник и долго не мог унять сердцебиение. В комнате, конечно же, никого не было, и чтобы успокоиться, он выпил воды и встал, чтобы сходить в туалет. Тогда-то и произошло Внутреннее Событие. Это было что-то вроде взрыва в голове, где-то между ушами. Он потерял равновесие, рухнул на пол и отключился. Когда через какое-то время к нему вернулось сознание – прошли минуты или годы, он не мог этого сказать, – он первым делом удивился, что не умер. Через какое-то время к нему пришло новое осознание: он больше не может двигаться. Его мобильный лежал на тумбочке у кровати, там же где стоял стационарный аппарат, которым он, из некоторой старомодности, тоже продолжал пользоваться, а он валялся на полу спиной к ним. И значит, был абсолютно беспомощен.
Ему понадобилось два дня, чтобы развернуться и доползти до тумбочки. Весь следующий день и ночь он пытался как-то раскачать тумбочку, чтобы один из аппаратов оказался рядом с ним на полу. Только на четвертый день ему удалось уронить мобильник, и он начал пытаться звонить.
– Кому он позвонил? – хотел знать Санчо.
– Мне, – ответила Женщина-Трамплин. – Кому еще ему было звонить.
Его звонок наконец прошел, она подняла трубку, но он не смог произнести не звука. Он лежал на полу спальни с телефоном возле уха, а ее голос в трубке яростно кричал: “Алло!”
Поняв, что что-то случилось, Женщина-Трамплин пулей примчалась к брату, отыскала управляющего домом и заставила его своим ключом открыть квартиру, где нашла распростертое на полу тело и тут же вызвала скорую помощь. Он выжил. Ему всегда везло. Это Америка – после случившегося удара ему требовалось долгое и бережное лечение, его покрыла медицинская страховка с работы, на которую он, выиграв конкурс, устроился совсем недавно, – должность ассистента-профессора в школе журналистики в центре города предполагала самую лучшую медицинскую страховку. За лечением последовал долгий период реабилитации, и через пару лет он, так сказать, полностью вернулся в рабочее состояние, разве что говорил заметно медленнее да приволакивал правую ногу. Однако человек, переживший Внутреннее Событие, был уже совсем не тот, что прежде. Периодически он страдал от отстроченных последствий. В любой момент без причины начинал плакать. Его мучали тревога, депрессия, страхи. За этими внешними изменениями скрывалось другое, более глубинное. У него были обширные провалы в памяти, и они никак не проходили. Он стал более замкнутым, молчаливым, каким-то совершенно потерянным. Ни профессора, ни журналиста больше не было.
На физическом уровне это было чудесное выздоровление. Но наиболее устойчивый ущерб был нанесен не телу, а личности. Он не вернулся в университет, благодаря которому сумел оплатить столь нужное ему лечение. Отдалился от коллег, старых и новых, и друзей, новых и старых, и весь ушел в себя – в такие глубины, куда никто не мог последовать за ним. Долгое время он ни с кем не разговаривал и дни напролет смотрел телевизор, сидя с прямой спиной и сложенными на коленях руками на краешке кровати. Тогда он и начал вести беседы с экранными персонажами и терять связь с реальностью. Было ясно, что он стал чувствовать себя чужим в большом городе. Его многоликость, проникновение всего во все, какофония нарративов, бесконечные трансформации, фабрика грез, превратившаяся в бесконечную грезу о себе – все это выбивало его из колеи. Лакуны в сознании можно немного залечить, избавившись от своей прошлой жизни, а также при помощи телевидения, уход в мир которого – еще один способ затуманить свое сознание. В тот день, когда он заявил Женщине-Трамплину, что уезжает из города – что он связался с их занимающимся фармацевтическим бизнесом кузеном, доктором Смайлом, и попросил взять его на работу в качестве менеджера по продажам где-нибудь подальше от Нью-Йорка, – он также впервые заявил о том, что имеет к ней финансовые претензии. И это стало третьим из того, что нельзя простить.
То, что он обвинил ее в краже его денег, было отвратительно. Однако то, что он поступил так после последних двух лет, было куда отвратительнее. А самым отвратительным было вот что: он проигнорировал тот факт, что все это время она решала его финансовые вопросы, заботилась, чтобы его деньги приносили доход. Последней каплей стало обвинение в подделке завещания, в том, что она переписала его в свою пользу.
– Он всегда был мне братом лишь на бракованную половину, – рассказывала Женщина-Трамплин Санчо, – но только после этого поступка я поняла, что должна выкинуть его из своей жизни точно так же, как он выкидывал практически все из своей. Он был болен, я видела это, был не в себе, я сочувствовала ему, но выносить его дальше стало невозможно. Будь мы супругами, мы бы непременно развелись. То, что произошло с нами, тоже было своего рода разводом. Когда он уехал из города и стал разъезжать по глубинке, втюхивать докторам свои пилюли, я подумала: ладно, пусть все идет своим чередом, пусть он будет таким, каков он есть, и занимается тем, что считает нужным, – быть может, так он найдет свой путь. Попробуешь догадаться еще кое о чем? Денег у него по-прежнему вполне достаточно. Я к тому, что вам, ребята, совершенно незачем мыкаться в мотеле “Блю-йоркер”. Если захочет, он вполне может снять квартиру. До этого вы оба можете пожить у меня. За мной закреплено место в подземном гараже, но машины у меня нет, так что он может пристроить там свою колымагу.
Женщина-Трамплин впервые взглянула на Кишота:
– Ты согласен?
Кишот поднялся на ноги и прочистил горло.
– Прежде всего я должен кое-что тебе сказать, – заговорил он весьма высокопарно, – прости мне, сестра моя, все обиды, что я помню, и все, что я забыл, те, за которые я несу ответственность, и те, что были нанесены человеком, которого больше нет. Мое состояние чем-то напоминает то, как твой мистер Сент описывал состояние Вселенной, только в миниатюре: космос с огромными зияющими дырами, в которых ничего нет. Я стираюсь по краям и не знаю, удастся ли мне выжить. Потому я прошу, чтобы все обиды, те, о которых я знаю, и те, о которых нет, были прощены мне до того, как наши пути придут к своему завершению, ради этого я готов совершить все, что ты мне скажешь, дабы искупить свои грехи – те, что совершил я, и те, что уже не принадлежат мне, ведь они покинули меня и исчезли. Чтобы исправить это, я проехал через всю Америку, ибо только когда я достигну гармонии, мне будет указана дорога к Возлюбленной, она пролегает намного выше нашего мира со всеми его горестями.
Произнеся свою речь, он медленно, заметно хромая, двинулся к Женщине-Трамплину и, подойдя к ней вплотную, неожиданно упал на колени, зажав в ладони край ее платья.
– Прости меня, – повторил он, склоняя голову, – прости и освободи меня и себя заодно.
Время в комнате остановилось. Санчо казалось, что снаружи проходят недели, месяцы, годы, десятки, может, даже сотни лет. Солнце садилось и вставало, луна появлялась и гасла, времена года сменяли друг друга. Сильные мира сего, мужчины и женщины, поднимались и падали, мир менялся; их объяло будущее, а они по-прежнему были там – никому не нужные реликты давно забытой эпохи, навеки затерявшиеся в собственных лабиринтах любви и боли. Вдруг Женщина-Трамплин едва слышно вздохнула и слегка пошевелила рукой, она неуверенно подняла ее и положила на голову коленопреклоненного Кишота.
– Да, – сказала она, вновь запуская стрелки часов. – У нас осталось мало времени, – сказала она, – гораздо меньше, чем мы упустили. В этом ты прав. Есть также нюансы, связанные с моим здоровьем. Не будем обсуждать их сейчас. Просто решим, что пришло время оставить все недоразумения в прошлом. Кстати, об Ивеле Сенте – сейчас его все знают как завзятого ловеласа, так что ты был прав, я не могла бы прожить с таким всю жизнь. Но это не значит, что он неправ по поводу грядущего конца света. Что прав, впрочем, тоже.
– Теперь, достигнув гармонии, – снова начал о своем Кишот, – мы вошли в шестую долину, Долину Изумления, где берет свое начало истинная любовь, способная привести всех нас к счастливому завершению, которого мы все желаем.
– Ну, все понятно, – отозвалась Женщина-Трамплин, – ты теперь у нас тоже из этих, переставших ждать Мессию. В таком случае я простила тебя только из-за грядущего конца света.
– Аллилуйя! – закричал Кишот. – Теперь, когда я прощен, мне остается лишь спасти свою Возлюбленную и помочь ей пройти со мной в седьмую долину, ту, что лежит за пределами времени и пространства, – достигшим ее уже все равно, что происходит в нашем мире, они вкушают вечное блаженство на прекрасных лугах.
– Елисейские поля! Поистине благородная цель, – Женщина-Трамплин отпустила свою колкость с бесстрастным лицом. – Ты сказал “мне лишь остается”. Похоже, ты недооцениваешь, с какими трудностями можешь столкнуться.
– Ты все сама увидишь, – ликуя, кричал Кишот. – Совсем скоро любые препятствия будут устранены, и наступит счастливое время.
И правда: уже следующим утром, в восемь ноль-ноль, Кишоту пришло сообщение с тайного номера двоюродного брата и бывшего работодателя; доктор Смайл просил его о встрече. Дорога к Возлюбленной была открыта.
Назад: Глава пятнадцатая, касательно Сестры и Того, что нельзя простить
Дальше: Глава семнадцатая, в которой Сестра завершает Семейную Историю и свою собственную Игру
