Книга: Кишот
Назад: Глава четырнадцатая Автор, известный также как Сэм Дюшан, встречается с Незваным Незнакомцем
Дальше: Часть III
Глава пятнадцатая,
касательно Сестры и Того, что нельзя простить
Ресторан, расположенный под двухэтажной квартирой Сестры в Ноттинг-Хилле, назывался “Санчо” в честь Игнатиуса Санчо, “Необычного негра”, который родился на работорговом судне (предположительно) в 1729 году, беглого раба, впоследствии получившего в Англии свободу; этот Санчо служил английским милордам, а не скитался со странствующими рыцарями, он был композитором, драматургом, полемистом, плодовитым газетным корреспондентом, автором “Теории музыки”, агрономом, первым африканцем, принявшим участие в выборах в Британии, и – наряду с Оттоба Кугоано и Олауда Эквиано – одним из первых историков британского рабовладения и одновременно ярым борцом против него; он позировал Гейнсборо и дружил с Лоуренсом Стерном и регулярно питался цыпленком по-ямайски, либо соленой рыбой и пивом “Красная лента”, коронными блюдами названного в его честь ямайского заведения (хотя мог пробовать африканское каллалу). По всей вероятности, думала Сестра, он едва ли одобрил бы и громкую танцевальную музыку, которая с определенного момента орала в подвале под заведением, хозяева которого недавно решили развиваться в русле ночного клуба и наплевать на всех спящих по соседству детей. Люди начали добирать на улице, а пьяные разборки продолжались до трех часов утра. Трудно представить, что Игнатиус Санчо был убежденным фанатом диско. В конце концов, он был человеком, принявшим сторону англичан и не поддержавшим Американскую революцию. Консервативным человеком.
Ассоциация жителей района обратилась к Сестре за помощью. Она согласилась стать представителем группы активистов и провела несколько встреч с хозяевами заведения, в ответ получив лишь общие фразы. Сестра предлагала рестораторам мировые соглашения, оговаривавшие уровень шума в децибелах и сокращенное время работы ночного клуба. Она обращалась в местные органы самоуправления с просьбой вмешаться и расставить все по местам, а затем и в полицию с просьбой выдать соответствующие предписания. Она указывала на то, что “Санчо” имеет лицензию как ресторан, а не ночной клуб, открытие которого должно расцениваться как прямое нарушение юридических обязательств с его стороны. Только после того, как все эти попытки не увенчались успехом, Сестра с тяжелым сердцем согласилась подать на “Санчо” и его учредителей в суд.
Когда началось судебное разбирательство, владельцы ресторана обвинили ее в расизме.
Социальные сети не имеют памяти. Скандал, происходящий сегодня, ценен сам по себе. Словно бы Сестра не боролась с расизмом всю свою жизнь. Разные люди, косившие под лидеров своих общин, хулили ее, утверждая, что громкая музыка по ночам – неотъемлемая составляющая афро-карибской культуры и любое противостояние ей должно расцениваться как предвзятое отношение к ее представителям, словно не замечая, что подавляющее большинство молодых ночных выпивох и выпендрежников-драчунов были богатеями, притом совершенно белыми. Кто-то открыл страницу на фейсбуке, призванную не допустить присуждения ей пожизненного пэрства – на тот момент она была баронессой – и не позволить сохранить по слухам принадлежавшие ей лидирующие позиции среди кандидатов на вот-вот освобождающийся пост спикера Верхней палаты парламента. Только за первый день эту петицию подписало 113 686 человек. Она начала получать письма от хейтеров и даже прямые угрозы. Разумеется, это не осталось без политических последствий. И без того хрупкая коалиция левых и правых, вознамерившаяся посадить ее на мешок с шерстью – рабочее место всех спикеров Верхней палаты начиная со времен Эдуарда III, – дрогнула и развалилась. В британской манере ей дали понять, что имеет место некоторое смущение из-за выдвинутых против нее очевидно голословных (!) и чрезвычайно несправедливых (!) обвинений – по причине которых некоторые люди могут подумать что-то не то. Она почти мгновенно поняла, как реагировать. Она позвонила своей приятельнице баронессе и заявила, что снимает свою кандидатуру: “Я благодарю тебя за поддержку, Аретта, но не хочу, чтобы из-за меня кто-то думал что-то не то. Не то чтобы я до смерти хотела сесть на этот мешок”.
Ткацкий станок ее жизни сломан, думала она, станок, на котором она все эти годы из старых ниток ткала полотно своей жизни. Работа, друзья, здоровье, дочь, семья, любовь. И конечно! Диаспора. Бога ради, диаспора! Раса, история, борьба и воспоминания. Да и еще раз да всему перечисленному. Все это – основа полотна. Можно соткать самое лучшее полотно, его можно сделать, когда, с одной стороны, обладаешь такими навыками, а с другой, хочется надеяться, человечностью – тем, чего не было у Арахны, когда она бросила вызов Афине и оскорбила богов. (Заметим, кстати, что, если вытканное Арахной полотно, изображавшее сцены унижения богами людей, в особенности Зевса, имевшего привычку брать силой земных женщин, на самом деле превосходило красотой полотно Афины, Сестра всеми силами поддержала бы Арахну, и мстительная Афина, обратившая ее в паука, даже не появилась бы в этой истории.) Что ж, не только ее жизнь развалилась на куски. Увы, мы живем в мире, где все прерывается. То, что было вчера, не имеет уже никакого смысла и не может помочь тебе построить завтра. Жизнь стала исчезающей чередой фотоснимков, сегодня их запостили, завтра удалили. Все мы нынче люди без истории. Характер, текст, история – все это умерло. Сохранилась лишь грубая пародия на нашу прежнюю сущность, и именно по ней о нас судят. Грустно дожить до момента, когда глубина осознанно выбранной тобой в целом мире культуры сводится лишь к ее внешним проявлениям.
На помощь Сестре пришел закон, как это случалось обычно, и, как она верила, это должно быть. В стенах заштатного зала заседаний, в котором слушалось плевое, по сути, дело о нарушении тишины в ночное время, бесспорно, сохранились прежние ценности. Там присутствовали доказательства. Имели место факты – совсем не то что беспочвенные ответные обвинения. Там была правда. Я хочу жить и умереть здесь, подумала она. Это мой дом. Она выиграла дело с легкостью. Суд обязал владельцев ресторана принести публичные извинения за нарушение условий действующей лицензии и порочащую честь клевету в адрес Сестры. В одну ночь армия преследовавших ее троллей исчезла, и культура, не имеющая памяти – все культуры стали теперь такими, – мгновенно забыла, как травили невинную женщину, и пошла вперед. На улице стало тихо. Любители ночных развлечений ушли в другое место мешать другим людям, тревожить сон других детей. Все, что было, прошло; началась обычная жизнь. Сестра привыкла получать удары в суде, она сказала себе, что и эти синяки со временем пройдут.
Только сейчас, когда дым на поле брани рассеялся и армии отступили, она увидела, что ее муж и дочь по-настоящему пострадали во время этого конфликта. Годфри Саймонс восседал на судейской скамье Верховного суда, где перед его глазами проходил весь мир, которому он выносил свои решения, а после приходил домой, облачался в длинное платье, выпивал бокал красного “Бандоль” и становился Джеком, ее Джеком. Тот факт, что его жену довольно долго поливали грязью, внушил ему ярость, справиться с которой он был не в силах.
– Это нельзя простить, Джек, – убеждал он ее. – Мы движемся обратно к охлократии. К суду Линча, к забиванию фруктами на складах, к сожжению на костре.
– Ну-ну, Джек, довольно, – не соглашалась она. – Так ты договоришься до охоты на ведьм. В ночь перед процессом они крутили одну песню. Уверена, в твоей комнате тоже было слышно. Я не расслышала точно, но мне кажется, там пели “я пошел против закона, но закон победил”. Была ли вообще это песня? Это же ровно то, что произошло. Закон победил.
– Произошло не только это. Еще и то, что они сделали с тобой. Такое нельзя простить!
Их Дочь, девушка слегка за двадцать, восходящая звезда фэшн-индустрии, владелица собственного шоу-рума – косая черта – ателье в бывших гаражах неподалеку, среди клиентов которого становилось все больше блестящих, худых и очень востребованных фотомоделей, готовых ждать в очереди, чтобы быть одетыми ею, присутствовавшая при этом разговоре, вмешалась.
– Есть такая песня, – заявила она. – А извинений тому, что произошло с тобой, нет. Я тоже никогда этого не прощу.
– Вам обоим надо успокоиться, – увещевала Сестра. – Я буду жить дальше.
Она полностью потеряла интерес к должности в Палате лордов, несмотря на новые попытки убедить ее, сопровождавшиеся выражением сочувствия и извинениями, совершенно – она это видела – неискренними и отлично просчитанными, как и любые другие политические извинения во все времена. На самом деле Сестра испытывала облегчение от того, что ей не придется взваливать на себя эту новую и непростую роль, в то время как существовала необходимость обратить внимание на некоторые факты ее частной жизни. “Некоторые факты ее частной жизни”. Ха! Она стала большей британкой, чем сами британки. Сейчас не время для эвфемизмов и иносказаний. Ей нужно решать вопрос со здоровьем. С тем, говоря коротко, чтобы прожить еще максимально долго, оставаясь при этом в состоянии играть любые роли в любых делах. Говоря без экивоков, с переходящей в вероятность возможностью скорой смерти.
В прошлом она уже победила рак, который должен был ее убить. Когда она была довольно молода и, как утверждали окружающие, весьма привлекательна, у нее диагностировали четвертую стадию рака груди с начавшимся поражением лимфоузлов. Несмотря на крайне неутешительный прогноз для пациентов в ее состоянии, она выжила. Двойная мастэктомия была не единственным нанесенным ей увечьем. Лечение требовало удалить часть подмышечной ткани и несколько мышц грудной клетки и, плюс к этому, предполагало очень агрессивную химиотерапию. Несмотря на то что, по словам врачей, лечение было полностью успешным и она достигла устойчивой ремиссии, Сестра понимала, что после такого ни один мужчина не испытает к ней желания и остаток жизни ей предстоит провести в полном одиночестве, в состоянии устойчивой ремиссии по отношению как к смерти, так и к жизни; приговор к смерти заменили на приговор к жизни, ее удел – одиночество и чувство вины, присущее всем раковым больным, вины за то, что она сама пустила в свою жизнь болезнь, не единожды совершив в ней неправильный выбор. Возможно, Судьба наказывает ее за то, как она обошлась с пожилым Художником с Печальным Лицом: как утверждают некоторые злые языки, их разрыв свел его в могилу. А потом она встретила Джека, который полюбил ее, несмотря ни на что. За этим последовали многочисленные чудеса: любовь, семья, блестящая карьера, личное счастье. Появление на свет здорового ребенка, Дочери, было самым большим чудом. Сестра считала, что после химиотерапии стерильна и не сможет забеременеть, но ее тело решило иначе.
Сестра боялась, что теперь, когда она уже не молода, болезнь вернулась. Почти каждое утро она просыпалась с ощущением панического ужаса. Она уговаривала себя не дурить, у нее нет симптомов, все хорошо. Потом говорила себе: если волнуешься, пройди полное обследование. Но обследоваться она боялась. Тяжба с “Санчо” позволила ей отвлечься, практически выдохнуть эмоционально. И вот теперь, когда все закончилось, она снова начала слышать, что нашептывают ей сидящие на плечах ангелы. С тобой все в порядке, шептал тот, что сидит на левом плече. Пойди и проверься, твердил тот, что на правом. Сестра не стала слушать никого из них, она ходила на работу, возвращалась домой, по дороге заскакивая в шоу-рум к Дочери, чтобы полюбоваться красотой, которую ее девочка творила собственными руками, и поболтать о том, как прошел день, вместе с Джеком, облаченным в красное, или зеленое, или синее платье, выпивала бокал вина и убеждала себя, что это лучшие дни в ее жизни. Но она продолжала чувствовать, что она здесь: темная тень в ее крови.
Я не умираю, говорила она. И буду ли я жить? Она надеялась, что не была слепа и опасно самонадеянна. Возможно, следовало скрещивать наудачу пальцы, не прислушиваясь к словам ангела смерти? Ей несколько раз снилась Немезида на запряженной грифонами колеснице, размахивающая карающей плетью.
Было еще одно обстоятельство, никогда полностью не оставлявшее ее. Брат. Удар в ухо, обвинения, угрозы. Его имя приходило ей на ум где угодно, как и то, что нельзя простить, если это на самом нельзя простить и – косая черта – или она не хочет прощать. И вот теперь, когда Дочь и Джек, обсуждая другой случай, говорили, что это нельзя простить, ее мысли улетели в прошлое – опять к потерянному брату, с которым, как считает ее Дочь, такая воинственная и бескомпромиссная сейчас в своем гневе на то, как поступили с ее матерью, ей следует наконец помириться. Дочь даже купила “Обратный обмен”, один из его романов в мягкой обложке (сильно не потратилась, купила в “Старой книге” у Ноттинг-Хилл-гейт), и уговаривала Сестру прочесть его: “Эти агенты ЦРУ едут в неназванную страну на Востоке – может, в Пакистан? – чтобы похитить человека. Непонятно: то ли он невиновен, то ли это сын Усамы бен Ладена или какого-то другого террориста. Ты не поймешь этого до последней страницы. Очень современно. Сто процентов тебе нужно прочесть”.
То, что она его сестра, казалось ей еще одним пожизненным приговором.
В тот день, когда Сестра узнала плохую новость, ее Дочь пыталась представить себя в виде маски. В показе ее новой коллекции, думала она, будут участвовать модели в различных масках: анималистических – олених с ветвистыми рогами, львиц, свирепо рычащих медведиц, – карибских, сплошь в перьях и блестках, расписанных вручную масках комедии дель арте – Арлекино, Панталоне, капитана Скарамуччи, – мужские маски, трансформированные и освоенные самыми высокими и самыми красивыми девушками, каких она только сможет нанять… Если прямо мимо вашего ателье лежит маршрут карнавала, трудно не заболеть масками. Кто-то дал ей диск с перезаписанной с видеокассеты старой, годов восьмидесятых, постановкой “Орестеи” Эсхила в Национальном театре, все актеры в которой выходят на сцену в масках. Просмотр четырех с половиной часов античной трилогии убедил ее в том, о чем она слышала раньше, но не понимала: маски работают. Маски становились людьми, они оказались способны передать истинно трагические эмоции. Маски были живыми. Такого же эффекта ей хотелось достичь во время своего двадцатиминутного показа. Что невозможно, но именно невозможное как раз и стоит пытаться совершать. Дочь рисовала маски для самой себя. Какой же может быть маска, которой захочет стать она, маска, которая станет ею?
– Посмотри-ка вот это, – попросила ее помощница Орнелла. Вот это оказалось несколькими роликами на ютьюбе; первые видео были выложены группой хакеров “Аноним”, члены которой, мужчины (и женщины?), появлялись на экране в масках Гая Фокса из оригинальной версии фильма братьев Вачовски “V значит вендетта”. Второе видео принадлежало конкурирующей с ними хакерской группе “Легион”, это была обращенная в камеру речь человека, использующего устройство для изменения голоса и маску Дон Кихота из какого-то времени назад возобновленной на Бродвее старой постановки “Человека из Ла-Манчи”.
– В них обоих так много смыслов, – сказала Дочь. – Наверное, нам стоит попытаться связаться с ними. Я уж сумею одеть их покруче.
– Мне кажется, я слышала, что “Легион” распался, – сообщила Орнелла. – А “Аноним” теперь снимает тупые ролики про инопланетян, которые прилетают на Землю, уже прилетели и живут среди нас.
– Черт, они проникли внутрь нас и похитили нашу оболочку, – сказала Дочь, а затем провыла голосом Далека: – Мы и есть пришельцы, которых вы ищете!
На самом деле она уже довольно давно скрывалась за чем-то наподобие маски, изображая легкость и веселье, чтобы не показать никому горечи и страха, переполнявших ее на самом деле. Не так давно она пережила расставание с возлюбленным и разрыв с бизнес-партнером в одном лице, человеком значительно старше нее, польским аристократом и талантливым предпринимателем, чье пристрастие к кокаину стало огромной проблемой. Теперь Дочь была одинока и остро нуждалась в партнере, который помог бы ей с коммерческой стороной ее предприятия; она старалась справляться со всем сама, немного паниковала из-за этого и пестовала свою тоску, понимая, что находится очень близко к опасной черте. Да, думала она, маска мне ни к чему. Я уже собственная маска во плоти.
– Пойду подышу воздухом, – обратилась она к Орнелле. – Я ненадолго. Присмотри тут за всем.
Дочь прошлась мимо домов, украшенных лепниной, белой или затейливо раскрашенной, прошла мимо церкви, уничтоженной бомбой во время лондонского блица и восстановленной после войны, и оказалась перед родительской квартирой, в которой в этот час никого не должно было быть. Мать и судья должны быть на работе, а домработница уже должна уйти домой. У нее был ключ, и она вошла в здание мимо дюжих охранников “Санчо”, бросавших на нее недружественные взгляды. Неудивительно, что они затаили обиду после недавнего судебного разбирательства. Никак не отреагировав на их грязные взгляды, она поднялась наверх.
Впоследствии Дочь клятвенно заверяла, что совершенно не собиралась делать того, что сделала, зайдя в квартиру, она просто хотела какое-то время побыть в тишине, подальше от гнетущей атмосферы на работе. Вполне возможно, что так оно и есть. В какой-то момент Дочь зашла в кабинет на втором этаже, где работала Сестра, когда была дома, села за ее компьютер, разблокировала его – пароль она знала – и от имени матери написала письмо своему дяде в Нью-Йорк.
Кто-то из нас должен сделать первый шаг, а ты, возможно, слишком неуверен в том, как другая сторона воспримет твою инициативу, или слишком погряз в делах, или просто не хочешь возобновлять наши столь давно прервавшиеся отношения, поэтому первый шаг сделаю я, мой ход в старой описательной нотации: 1. Р-К 4.
Отправить.
Едва она отправила письмо, на нее нахлынула волна сладкого ужаса. Начало чему она положила? Что подумает мама? Как отреагирует дядя, который, естественно, решит, что ему написала Сестра, а не ее решившая влезть не в свое дело Дочь? Ответит ли он, или ее риск, этот дикий, запретный, переходящий любые границы поступок, окажется напрасным? Неужели она сделала неверный ход?
Ну вот, я снова прячусь за маской, думала Дочь. Она неподвижно сидела, не отрывая глаз от монитора, час, девяносто минут, два часа. Скоро Сестра и судья будут дома. Ей стоит выключить компьютер, а потом, спустя какое-то время, рассказать все маме. Или дождаться ее здесь и взглянуть неприятностям прямо в лицо.
Дзинь!
Новое входящее сообщение. Он ответил. Ее сердце замерло.
1. .Р-К4.
Это был ее ход.
В замке повернулся ключ. Дочь вскочила и выбежала из комнаты – в прихожей этажом ниже с каким-то листком в руках стояла вернувшаяся домой мать, она смотрела прямо на Дочь, и на ее лице было какое-то новое, незнакомое выражение. Она все знает, решила Дочь. Как это возможно? Не знаю, а она знает, и она просто в бешенстве.
– Спускайся, – позвала ее мать. – Мне нужно кое-что тебе сказать.
– Я должна тебе кое в чем признаться, – ответила Дочь.
– Спускайся, – повторила мать. – Будешь первой.
Итак, Дочь говорила первой, когда она рассказала о шахматных ходах, Сестра вдруг потеряла присущее ей железное самообладание и разрыдалась. О ее стоицизме ходили легенды. Эти мощные, сотрясающие тело рыдания шокировали Дочь, еще более усилив в ней чувство вины, и вскоре она плакала вместе с матерью. Через пару минут Сестра сделала несколько глубоких вдохов и, улыбаясь сквозь душащие ее с новой силой слезы, сумела выговорить:
– Родная, ты даже не представляешь, почему я плачу
На самом деле Сестра мгновенно почувствовала себя счастливой, узнав про Брата, тут же решила, что непременно ответит, и даже определилась со следующим ходом в шахматной партии. Поступок Дочери указал ей дорогу в новую жизнь, заставил поверить в то, что все еще можно исправить. Это случилось в тот самый день, когда ее обычный анализ крови показал далеко не обычный результат. Она была права насчет темной тени в своей крови. Радостное известие о том, что в ее историю снова вошел Брат, и смертельно опасный диагноз, который, весьма вероятно, станет концом этой истории, – такого контраста она просто не могла выдержать. Она протянула Дочери листок; по мере того как та вчитывалась в его содержание, ее слезы высыхали, уступая место лихорадочному блеску страха и решимости. Ей казалось, что между ними прямо на дубовом паркете прихожей разверзлась могила, из зияющей бездны которой вынырнула рука и схватила ее мать за щиколотку.
– Не переживай. Это совершенно не значит, что я умру завтра, – сказала Сестра. – Существует лечение. Иногда оно даже позволяет людям прожить все отпущенное им время. Я считаю: что мне мешает оказаться одной из таких людей?
Ни одна из женщин не заметила, как вернулся домой судья. Он подошел к Дочери и забрал у нее из рук листок.
– Если ты умрешь, Джек, – обратился он к жене, – это будет самая непростительная вещь из всех, что есть на свете.
Сестра уже выглядела спокойной, ей удалось взять себя в руки. Она откупорила бутылку хорошего бордо.
– Эту болезнь считают болезнью белой расы, – рассуждала Сестра с бокалом в руке. – А также людей, против которых использовали “Агент Орандж” или другое оружие массового поражения. Еще она передается по наследству, но это не мой случай. Как будто она случайно поселилась не в том теле, но она здесь, в моей крови, в этом нет сомнений, и, как вы видите, еще и в костном мозге. Лейкоциты очень высокие. Ошибка в клеточной ДНК кроветворной системы. Ошибка в ДНК! Как будто ты машина, собранная в пятницу вечером. Рабочие, которые меня собирали, хотели домой на уикенд, торопились и схалтурили. Но я же всю свою жизнь была чертовски здоровым человеком. Люди восхищались, какое крепкое у меня здоровье. А я им обычно отвечала: “Крепкое здоровье есть у нас до тех пор, пока однажды доктор не сообщит, что у нас его нет”.
– Есть один врач в Америке, – сообщила Дочь, подняв глаза от телефона. – Индиец. Темнокожий. Ему нет равных в этой области. Даже стадии болезни названы в его честь. Вот больница, в которой он работает. Могу позвонить и записать тебя.
– Лучше Лондон, – возразила Сестра. – Здесь можно получать такое же лечение. И не надо лететь через океан.
– Звони, – велел Дочери судья.
Как он мгновенно постарел, подумала Дочь. Эта новость вышибла из него часть жизни. Возможно, их обоих скоро не станет, возможно, это сведет в могилу их обоих. Возможно, они повторят историю Ма и Па, бабушки и дедушки, которых она никогда не видела. Ма умерла, а Па не смог пережить этого и тоже умер на следующий день.
Следующей, до кого дотянется эта рука, будет она сама.
– Прошу прощения у вас обоих, – сказала Сестра, – но мне нужно отправить электронную почту.
Сев за стол, она глубоко вздохнула и отправила Брату следующий ход: 2. Р-КВ4.
На этот раз ответ пришел очень быстро: 2. . РхР. Он принял от нее пешку, которой она жертвовала. Тоска исчезла, и Сестра улыбнулась.
Ты помнишь? написала она.
Гамбит Альгайера и Кизерицкого, ответил он. Он тебе всегда нравился. Хочу сказать тебе кое-что о шахматах. Это как ездить на велосипеде? Невозможно открутить назад.
Теперь проверим, как много ты помнишь, написала она. 3. N-KB3.
. P-KN4. Ну что, я молодец?
4. P-KR4.
4…. P-N5.
5. N-K5.
Вот здесь, написал он, начинается моя головная боль. Поиграем во что-нибудь еще? Во что ты хочешь?
Здравствуй.
Здравствуй, Брат.
Назад: Глава четырнадцатая Автор, известный также как Сэм Дюшан, встречается с Незваным Незнакомцем
Дальше: Часть III
