Наша эволюция: от обезьяньей болтовни к человеческому слову

Ее стартовая линия отстает от нас на несколько миллионов лет и теряется в недрах эпохи наших обезьяноподобных пращуров, еще не имевших языка, но успевших развить несколько связанных с языком способностей, какие имеют и шимпанзе, и многие другие современные обезьяны. Ментальные способности и понятийный аппарат этих существ были развиты достаточно, чтобы использовать простейший язык. Они могли думать о том, чего нет здесь и сейчас, вспоминать прошлое и планировать будущее.

Эти наши предки общались при помощи системы фиксированного числа звуков и более широкого набора жестов, которые использовали креативно и в зависимости от контекста. Вне сомнения, они понимали друг друга, обменивались сообщениями значимого содержания и применяли эти способности тактически, в социальном контексте.

Помимо прочего, наши предки располагали набором скрытых способностей, которыми, по всей видимости, не пользовались, но которые пригодились их потомкам и постепенно эволюционировали до полноценного человеческого языка. К примеру, наши обезьяноподобные пращуры были в состоянии выучить некоторое количество слов-символов, которые привязывали к конкретным значениям. Услышав человеческую речь, они, вне сомнения, смогли бы различать звуки языка и воспринимать на слух слова. При этом их собственные возможности воспроизводить звуки были ограничены. Эти «люди» использовали стандартный набор звуков и не могли изобразить голосом ничего в дополнение к нему.

Последние наши предки с языковыми способностями такого уровня, но все еще без языка принадлежали, скорее всего, к роду австралопитеков. Собственно, о полной готовности к языку говорить в их случае преждевременно. Потребовалось еще несколько эволюционных шагов, прежде чем механизм языка был запущен.

Здесь я прежде всего имею в виду сотрудничество, взаимопомощь и доверие – то, на чем держится человеческий язык. Лгать при помощи слов легко, и язык был бы мертворожденной идеей, если бы мы до известной степени не доверяли друг другу. Этот прорыв в социальной эволюции человечества, предположительно связанный с помощью в родах и совместным уходом за детьми, произошел, с большой долей вероятности, у Homo erectus, около 1,8 миллиона лет назад. Именно он проложил нашим предкам дорогу к языку и сделал язык возможным.

Экологические и социальные условия жизни Homo erectus были таковы, что праязык давал эволюционное преимущество тому, кто его использовал. Это преимущество могло основываться на комбинации нескольких факторов, которые мы обсуждали в разделе о теме первого разговора. А именно здесь, по всей видимости, сыграло роль обсуждение вопросов, связанных с совместным добыванием пищи, сплетни, помогающие социальному контролю, и речи, которые были нужны, чтобы повысить социальный статус.

Первый шаг в развитии человеческого мозга (когда его объем увеличился почти вдвое по сравнению с нашими обезьяноподобными предками) был сделан именно в эпоху «эректусов». По-видимому, процессы укрепления социального сотрудничества, увеличения объема мозга и развития праязыка происходили во взаимодействии, стимулируя и ускоряя друг друга.

Homo erectus был очень успешным видом, который распространился по огромной территории и существовал на земле более миллиона лет. Не только взаимовыручка и плодовитость, но и праязык стали важнейшими факторами успеха.

Анатомия современного человека обнаруживает тончайшие приспособления к звучащей речи. Вне сомнения, они имелись и у неандертальцев, следовательно, должны были развиться у нашего с ними общего предка – Homo erectus. Все это наводит на мысль, что у «эректусов» был язык и в нем использовались звуки достаточно активно для того, чтобы это могло стимулировать адаптацию к говорению органов речи и прочих анатомических деталей.

Но при всей своей успешности и эффективности Homo erectus не отличался ни креативностью, ни изобретательностью. Его культура, равно как и технологии обработки камня, оставалась на одном и том же уровне более миллиона лет. И у нас нет никаких оснований подозревать, что с языком дела обстояли как-то иначе. Но полмиллиона лет назад что-то произошло: окаменелости свидетельствуют о новом росте мозга, между тем как каменные орудия стали более разнообразными и совершенными. В это время Homo erectus разделился на несколько разновидностей человека в разных частях света.

Эти разновидности некоторое время шли вровень в развитии. И уже достаточно поздно, лишь около 50 тысяч лет назад, как свидетельствуют археологические находки, между ними наметились заметные различия.

Представители этих разных эволюционных человеческих линий неоднократно вступали в контакты и заводили общее потомство, что отчетливо отразилось как на биологических окаменелостях, так и на культурных археологических находках. То есть генетические, ментальные – и, очевидно, языковые – различия между ними были не так велики.

Следам символической культуры и искусства, оставленным разными разновидностями людей, самое большее 200 тысяч лет. Люди, способные создавать произведения искусства, вне сомнения, пользовались более совершенным языком, чем тот, на котором говорили «эректусы». Язык неандертальцев также, судя по всему, представлял собой не просто набор слов, при том что трудно определить точнее, когда праязык трансформировался в полноценный язык современного типа. Это должно было произойти не позднее, чем 100 тысяч лет назад, когда пути разных групп людей разошлись, после расселения по разным континентам. И то, что сегодня все человечество демонстрирует языковые способности одного уровня, свидетельствует о распространении полноценного языка грамматического типа до начала расселения.

Но мы установили лишь нижнюю границу, язык может быть значительно старше. Нельзя исключать, что неандертальцы и денисовцы – а может, и последние «эректусы» – тоже разговаривали на полноценном грамматическом языке, но об этом мы ничего не знаем. Вероятно, пролить свет на эту проблему в дальнейшем поможет более пристальное изучение генетических основ языка, поскольку мы располагаем образцами ДНК, выделенными из окаменелостей этих людей.

Далее началось расселение Homo sapiens, и примерно в это же время с лица земли исчезли другие разновидности людей. Язык неандертальцев и денисовцев исчез вместе с ними, как это по сей день бывает с языками коренных народов.

Мы, «сапиенсы», таким образом, начали распространяться за пределы Африканского континента самое большее 100 тысяч лет назад, будучи целиком и полностью сформировавшимися носителями целиком и полностью сформировавшегося языка – со всеми грамматическими тонкостями и биологическими приспособлениями к ним. Первая волна достигла Австралии около 50 тысяч лет назад, и эти люди стали предками нынешних австралийских аборигенов и папуасов. На пути в Австралию они встречались с неандертальцами и денисовцами. Должны были проследовать и через владения «хоббитов» на острове Флорес, даже если эти события и не оставили после себя никаких генетических свидетельств.

Следующая волна «мигрантов» распространилась по Европе и Азии, вытеснив или поглотив проживавших там неандертальцев и денисовцев. Наконец, когда ледники отступили достаточно, переселенцы достигли берегов Америки.

Куда бы ни прибывали «мигранты», они привозили свои языки из Африки, но по мере расселения и колонизации все новых земель эти языки начали развиваться в разных направлениях и постепенно, в процессе длительной культурной эволюции и под влиянием новых и новых волн колонизации, сформировали то лингвистическое многообразие, которое мы наблюдаем сегодня.

В историческую эпоху количество языков, напротив, пошло на спад. Оно достигло своего пика предположительно чуть более 10 тысяч лет назад, накануне распространения сельского хозяйства, сделавшего возможным появление крупных земледельческих цивилизаций. В наше время процесс вымирания языков и вовсе ускорился, поскольку малые народы поглощаются более крупными культурными образованиями и их национальная идентичность, частью которой является язык, постепенно стирается. Какое же будущее ждет языки мира?

Тенденция, продолжающаяся вот уже долгое время, заключается в том, что более распространенные языки расширяются все больше, а малые – исчезают, и это прежде всего объясняется тем, что наше общение становится все более глобальным.

Разговоры больше не ограничиваются пределами одной деревни или городского квартала. Мы можем общаться с людьми из разных стран, но для этого нам нужен общий язык. Если эта тенденция сохранится, скоро весь мир будет говорить на одном или нескольких немногих языках. Хотим ли мы оказаться в такой ситуации?

С другой стороны, совершенствуются программы компьютерного перевода, так что иногда уже не имеет значение, что мы говорим на разных языках, – мы понимаем друг друга. На таких платформах, как фейсбук, я участвовал в беседах на русском и тагальском языках, хотя не владею ни тем, ни другим. Что если и дальше техника будет помогать нам наводить мосты и преодолевать барьеры? Можно ли считать это альтернативным вариантом нашего будущего?

На первый взгляд, он выглядит оптимистично. Но не станет ли мир слишком уязвимым, если в повседневном общении мы все больше будем зависеть от информационных инфраструктур?

Есть ли другие варианты? Если единый мировой язык, то какой? Или же, отказавшись от глобализации, мы снова замкнемся в капсулах национальных языков, проницаемых, но закрытых?

Ни один из перечисленных вариантов меня не устраивает. Но идти в будущее, каким бы оно ни было, лучше, вооружившись более глубоким пониманием языка и ценности языкового разнообразия, какое на сегодняшний день пока сохраняется. История научной проблемы происхождения языка – важная часть этого понимания. Надеюсь, моя книга поможет вам в ней разобраться.