Иерархическая грамматика

В праязыке отсутствовала иерархия как внутри предложений, так и между ними. Не было возможности заменить одно слово («женщина») уточняющим оборотом («пожилая женщина»), равно как и комбинировать простые предложения в более сложные структуры с главной и придаточной частью. Оба этих пункта предъявляют свои требования к биологически обусловленным языковым способностям. Прежде всего нужно уметь оперировать определенными сочетаниями слов именно как синтаксическими единицами. Нужно осознавать фразы и предложения как строительные блоки для более сложных структур и выдерживать иерархический порядок внутри как словосочетаний, так и сложных предложений. При том что не все современные языки используют эти возможности. К примеру, упомянутый нами ранее язык пирахан – одно из исключений этого правила. Но абсолютно все люди обладают способностью оперировать иерархическими структурами.

В животном мире языки на основе составных иерархических структур – большая редкость. Соловьиные трели построены из отдельных комбинируемых друг с другом строф. При этом некоторым видам животных, включая обезьян, понятийный аппарат вполне позволяет оперировать иерархическими структурами, даже если они не используют эту способность при коммуникации. Бабуины, к примеру, строго блюдут социальную иерархию, которая у некоторых подвидов имеет двухуровневую структуру и функционирует примерно так же, как и в человеческих клановых сообществах. Каждый бабуин является членом клана и имеет статус внутри клана, при этом существует ранжирование кланов в составе стаи. Конфликт между двумя индивидами из разных кланов может вылиться в конфликт между кланами. То есть бабуин должен осознавать статус как силу и на индивидуальном, и на клановом уровне. Исследования подтверждают, что он действительно может это делать.

Людям доступно гораздо больше как в языковой, так и в других сферах. Нам не сложно осознавать иерархические структуры и оперировать ими в различных контекстах.

Тем не менее большая часть иерархических структур, с которыми имеют дело люди, живущие примерно в тех же условиях, что и наши далекие предки, приходится на социальные взаимодействия. И это наводит на мысль, что такая способность эволюционировала у людей из чего-то похожего на клановые структуры бабуинов. Но, в отличие от других обезьян, люди умеют обобщать и использовать ментальные инструменты, которые в той или иной форме могут существовать и у других животных, в новых контекстах. Похоже, это одна из общих тенденций в когнитивной эволюции человечества. Мы открываем имеющиеся инструменты, которые другие животные применяют лишь в очень ограниченных контекстах, для более общего использования.

Был ли наш социальный иерархический механизм обобщен таким образом, что мы распространили его на другие сферы, включая коммуникацию?

* * *

В работе компьютера обработка структур как составных единиц и их объединение по иерархическому принципу в структуры более высоких порядков – обычное дело. В разных языках программирования это достигается по-разному, но все имеют для этого соответствующие инструменты. Общий принцип здесь – указатели и динамическое оперирование памятью в той или иной ее форме.

Однако человеческая память устроена иначе, чем компьютерная. Дело не только в том, что ее основу составляют нейронные, а не полупроводниковые цепи. Логика построения здесь совершенно другая, так же как и принцип переадресации. Поэтому далеко не очевидно, что в нашем мозгу может работать что-то вроде указателей. При том что наши знания в этой сфере не полные и нам очень мало известно о том, как работает человеческая память, чтобы иметь возможность делать то, что мы делаем, – в том числе и в сферах, не связанных с языком, – нам нужно иметь в голове нечто функционирующее по тому же принципу, что и компьютерные указатели. Как это может быть реализовано во влажном веществе мозга – вопрос отдельный, вдаваться в который я сейчас не буду.

Не вполне ясно, насколько нужны «указатели» другим животным, чтобы делать то, что они делают. Если «указатели» и нужны соловью, то исключительно для пения. Нет никаких оснований полагать, что иерархическое мышление у соловьев работает еще в какой-нибудь другой сфере. С бабуинами сложнее. Иерархическое мышление в том виде, в котором его применяют бабуины, может носить более обобщенный характер. Во всяком случае, бабуины демонстрируют более осознанное отношение к своей иерархической социальности, чем соловьи к своим песням. Но более определенных доказательств того, что существуют обобщенные «указатели» в головах животных, на сегодняшний день нет.

Судя по всему, возможность динамического оперирования памятью и устройства, подобные компьютерным указателям, стали серьезным прорывом в эволюции человечества.

Система «указателей» открыта как для иерархически организованного грамматического языка, так и для других форм абстрактного иерархического мышления, в чем мы также намного обогнали других животных. Крайне маловероятно, что оперирование указателями привязано к языку, даже если язык активно применяет эту систему.

Эта новая система оперирования памятью должна была потребовать биологических изменений в головном мозге, но мы слишком плохо знаем, как работает наша память, чтобы строить догадки о том, в чем заключались эти изменения и какие проблемы они должны были устранить. Вопрос о том, что двигало этими эволюционными изменениями, также остается открытым. Вероятно, за этим стояла все более усложняющаяся иерархическая грамматика. Такое можно предположить, но не более того.

* * *

Рекурсивность, как мы уже говорили, – явление, при котором некая функция запускает саму себя, выстраивая систему на разных уровнях по одному и тому же принципу. Во всяком случае, генеративная парадигма рассматривает рекурсивность в грамматике как ключевое свойство языка, то есть то, без чего языка, по сути, не существует. Но если мы уже имеем систему, оперирующую своими составными частями при помощи указателей, то рекурсивность получается автоматически. Все, что для этого нужно, – чтобы модуль, на который указывает система, в свою очередь запускал указатель к другому модулю, снабженному указателем, и так далее. Такие системы позволяют оперировать рекурсивными древовидными структурами. Поэтому маловероятно, что рекурсивность потребовала еще каких-то биологических изменений в дополнение к указателям.

* * *

Теперь оставим оперирование памятью и компьютерные аналогии и вернемся к грамматике. Объединить простые предложения в иерархические грамматические структуры возможно двумя способами. Первый – присоединить одно предложение к другому. Второй – встроить одно предложение внутрь другого. Исторически присоединение должно было быть первым, потому что оно проще.

Отношения между простыми предложениями в составе сложного в современных языках принято выражать при помощи специальных «присоединяющих» слов, которые обычно называют союзами. Простейшее из них – союз «и», которое обозначает, что два предложения или какие-либо другие единства в каком-то смысле представляют собой одно целое. Другие «присоединяющие» слова – союз «но», который противопоставляет одну часть другой, или, к примеру, «после того как», который выражает временные отношения между частями. В большинстве современных языков достаточно богатый выбор таких «связующих» слов для самых различных отношений между частями грамматической структуры.

* * *

Это и есть служебные слова, грамматические маркеры, не имеющие никаких соответствий в реальном мире и выполняющие исключительно внутриязыковую функцию. Как уже говорилось, большинство грамматических маркеров произошло из полноценных значимых слов, и этот процесс называется грамматикализацией. Грамматические окончания и другие морфологические маркеры – явления того же порядка.

Если наши предки и в самом деле однажды запустили процесс грамматикализации, тогда нам не нужно ломать голову над происхождением служебных слов. На основе одних только значимых слов в результате естественных эволюционных процессов язык создал столько служебных грамматических связок и маркеров, сколько ему было нужно.

И в тех редких случаях, когда ученым удавалось наблюдать рождение новых языков, все происходило именно в таком порядке. Новые языки, такие как никарагуанский язык жестов или язык пиджин, начинались с содержательных слов, но быстро преобразовывали некоторые из них в грамматические функции. Сегодня язык ток-писин – один из официальных на территории Папуа – Новой Гвинеи. Он произошел от языка пиджин, возникшего в результате контактов английских колонизаторов с местным населением.

Другой пример – вполне сформировавшийся креольский язык, где тем не менее во многих грамматических маркерах распознаются содержательные слова английского языка. К примеру, слово «bilong» (от английского «belong») служит для обозначения отношений принадлежности. А «pela» (от английского «fellows») маркирует множественное число местоимений. Название молитвы «Отче наш» по-креольски звучит как «Papa belong mipela». «Mi» означает «я», «mipela» – «мы». «Belong mipela» – соответствует притяжательному местоимению «наш». Отсюда полное название молитвы – «Papa belong mipela».

* * *

Если наши далекие предки и в самом деле могли креативно использовать праязык в пазл-коммуникации – а с этим они, очевидно, справлялись, иначе каким образом им удалось бы запустить эволюцию языка, – лично я не вижу ничего, что могло бы помешать им проделывать подобные операции со словами.

* * *

Связать два предложения, просто разместив их рядом и поставив между ними связующее слово, совсем не сложно. Имея на входе: «Женщина толкает. Мужчина падает» получить на выходе: «Женщина толкает, и мужчина падает» – не бог весть какое достижение. Каждое из предложений сохраняет первоначальную структуру, поверх которой добавляется еще одна, объединяющая оба предложения.

Если продолжить аналогию с указателями, объединяющая структура должна состоять из двух указателей и соединительного слова. И эта объединяющая структура является грамматической параллелью объединяющей семантической структуры, которая должна была существовать до нее, чтобы слушатель мог связать обе структуры семантически. Интересный вопрос: в какой степени семантическая структура может использоваться в качестве основы для грамматической? Но точного ответа на него пока нет.

По крайней мере на начальном этапе грамматическая структура полностью идентична семантической, даже если в современных языках эта связь более свободна.

Встраивание одной структуры в другую – иной, более продвинутый этап. Неважно, работаем ли мы в рамках генеративной грамматики или конструктивистской, в середине составного предложения должен быть указатель, чтобы составляющие его структуры осознавались как единое целое. Либо это должно быть сделано каким-то другим способом.

Но даже здесь возможно начать с малого. Возьмем все тот же пример – «Женщина пожилая. Женщина толкает». Соединяя обе части союзом «и», сперва получаем – «Женщина пожилая, и женщина толкает». Но потом в ходе пазл-коммуникации говорящий начинает видеть, что повторять слово «женщина» дважды нет смысла. Достаточно сказать: «Женщина пожилая и толкает», чтобы собеседник понял, что «женщина» является темой для обеих рем (или комментариев). Отсюда не так далеко до встраивания одной структуры в другую: «(Женщина пожилая) толкает». Впоследствии структура «Женщина пожилая», представляющая собой отдельное целое, организуется по своему принципу: сначала определение, потом – определяемое слово. В результате получаем: «Пожилая женщина толкает».

Очень может быть, что поначалу высказывания выстраивались таким образом из соображений чистой прагматики. Говорящий был слишком ленив, чтобы повторять слово «женщина» дважды, и надеялся на сообразительность слушающего. И только впоследствии эти структуры стали восприниматься как иерархические.

* * *

По мнению американского биолога-эволюциониста Текумсе Фитча, на этом этапе возникает то, что он называет дендрофилией. При этом слове тот, кто хоть немного знаком с греческим, может представить себе человека, обнимающего дерево. Но Текумсе Фитч понимает под этим словом всего лишь склонность к иерархическому анализу, приводящую к усмотрению древовидных иерархических структур везде, где только можно. Безусловно, люди этим грешат. Мы любим отыскивать иерархичность, которая для нас стала синоним порядка.

Но в изучении эволюции языка это «древолюбие» дает нам еще одну проблему курицы и яйца. Когда первый говорящий начал выстраивать высказывания по схемам иерархической грамматики, какой слушатель смог впервые понять сказанное? И здесь Фитч полагает, что поначалу дендрофилия проявилась в сознании слушающего. Именно слушающий начал иерархически анализировать вполне «линейные» высказывания говорящего, который простейшим способом пристраивал друг к другу составные части, не подозревая ни о какой иерархичности, как в примере выше. И уже позже, отвечая ожиданиям таких сообразительных слушающих, говорящие стали строить высказывания по иерархическим моделям.

Отсюда можно заключить, что дальнейшее совершенствование грамматики происходило в большей степени за счет внутренней эволюции самого языка, нежели биологической его пользователей. Процесс грамматикализации действительно был запущен, но эволюция языка была обусловлена креативными способностями людей, изобретающих все более совершенные способы передачи все более сложных сообщений.

И по мере усложнения языка эволюционировали и наши возможности его осваивать и использовать. Языковые инстинкты, о которых мы говорили выше, становились все более гибкими и сильными. Но, после того как встала на место система оперирования памятью при помощи указателей, необходимость в дальнейших биологических приспособлениях отпала.

* * *

Описанное нами представляло собой постепенный процесс, а не внезапный скачок. Грамматика не появилась у нас за одну ночь, но сколько археологического времени на это потребовалось, сказать трудно. Любое изменение предстает глазам археолога как внезапное, при том что подготовка даже самого незначительного биологического приспособления может занять несколько тысячелетий. Насколько быстро все идет в каждом конкретном случае, во многом зависит от движущих сил, задействованных в эволюционном процессе. Также от того, насколько важно было нашим предкам, в том мире, в котором они жили, стать лучше приспособленными к изучению и использованию языка.

Все это бывает очень трудно проследить, ведь грамматическое развитие не оставляет археологических следов. Какие-то подсказки могут дать культурные и технические достижения. Homo erectus, по сути, оставался на одном культурном и техническом уровне развития на протяжении миллиона лет, зато последующие полмиллиона стали эпохой ускоренного развития. И если мне зададут вопрос, когда развилась грамматика, я укажу на те же последние полмиллиона лет – от дограмматического праязыка Homo erectus к постепенно все более усложняющейся грамматике у разновидностей людей, развившихся от «эректуса».

Основы грамматизации должны были быть заложены уже полмиллиона лет тому назад, а полный комплект языковых способностей либо появился незадолго после этого (и в таком случае имелся уже у неандертальцев), либо развивался постепенно и сформировался окончательно не раньше, чем у ранних Homo sapiens, то есть около 200 тысяч лет назад.

Последний общий предок всех разновидностей людей современного типа – около 100 тысяч лет тому назад – устанавливает четкую временную границу. Если бы языковые способности не имелись к тому времени в полном комплекте, они не выглядели бы одинаково развитыми у всех современных людей во всех уголках мира, то есть картина отличалась бы от той, которую мы в действительности сегодня наблюдаем. А параллельное техническое и культурное развитие «сапиенсов» и неандертальцев вплоть до исчезновения последних, равно как и многочисленные случаи скрещивания этих человеческих разновидностей, свидетельствует против радикальной разницы в языковых способностях у представителей этих двух ветвей рода Homo.

Так или иначе конечным результатом этих процессов является современный человек, как вы или я, беспрепятственно выражающийся на языке с лексическим запасом в десятки тысяч слов и изощренными законами объединения их в грамматические единства, которые позволяют выразить практически любую из наших мыслей, – языке, который мы, сами того не осознавая, без особых проблем выучиваем в самом нежном возрасте.