Эволюция языковых инстинктов

Как у нас вообще развился язык? До сих пор я не затрагивал темы какой-либо специфичной для языка биологической эволюции. Речь шла лишь о способностях, которые имеются у шимпанзе и могли быть у наших далеких предков до появления языка. Единственная новая с эволюционной точки зрения способность, имеющая более тесную связь с языком, это способность – и воля! – к повествованию, но и она не предполагает ничего даже отдаленно напоминающего врожденную грамматику.

Если предположить, что наши предки имели праязык в духе описанного выше, и взять его за отправную точку эволюции, куда это нас заведет?

Какова бы ни была функция праязыка, мы исходим из того, что она была достаточно важной с эволюционной точки зрения, чтобы давать хороший стимул совершенствоваться в этом направлении.

На сегодняшний день в принципе все люди обладают достаточно развитыми языковыми способностями. Генетический компонент, даже если он и имеется в сохранившихся вариациях, играет незначительную роль. При этом есть основания полагать, что на более ранних стадиях эволюции различия в языковых возможностях между людьми были больше. Обычно эволюция работает в направлении нивелировки самых важных для жизни способностей и уменьшает внутривидовые различия. Не из присущего ей стремления к равенству, а просто потому, что в конце концов остаются только потомки наиболее адаптированных особей. И сегодняшняя низкая вариативность – результат длительной, на протяжении множества поколений, эволюционной отбраковки.

Какие же качества поощряла эволюция у людей, не так давно приобщившихся к языку?

Тут уместно вспомнить, что прочие обезьяны не горят желанием изобретать новые слова ради пополнения языка, и что их детеныши не особенно преуспевают в том, чтобы перенимать язык у своих матерей, даже если им есть что перенимать. В отличие от наших далеких предков, которые, предположительно, заметно превосходили обезьян по обеим статьям. При том что, безусловно, наблюдались внутривидовые различия и был потенциал, чтобы развиваться в дальнейшем.

В языковых способностях современных людей поражает прежде всего то, насколько легко и быстро выучиваются языку дети. У них существует эволюционная адаптация к быстрому и достаточно беспроблемному усвоению языка, что говорит о важности этих способностей для естественного отбора.

Свойства, которые поощряет в детях эволюция, были именно те, что способствуют быстрому усвоению языков: обращать внимание на язык, общения окружающих, тренироваться в произношении звуков, запоминать слова и использовать их, где только можно. Все эти качества очень похожи на языковые инстинкты, которые, по общему убеждению, есть у детей. Разумно предположить, что их задатки возникли уже на стадии праязыка и потом развивались, так что дети из поколения в поколение все успешнее овладевали родным языком. Многое из этого можно рассматривать как высшую степень когнитивных способностей, в разной степени проявляющихся уже у обезьян, у которых эта разница обнаруживается во время лингвистических занятий с тренером. Одни обезьяны проявляют большую заинтересованность в словотворчестве, чем другие, и лучше преуспевают в передаче языка следующему поколению. Вариабельность может послужить исходным материалом для эволюционного развития языковых инстинктов.

Систематическое эволюционное давление может ускорить изменения, которые будут продолжаться до тех пор, пока имеются хоть какие-то внутривидовые различия, за которые может уцепиться естественный отбор. Здесь будет уместно вспомнить, как за какую-нибудь пару тысяч лет на основе небольшой вариабельности среди волков люди вывели породы собак с развитыми в определенных направлениях качествами. И, если быстрое овладевание языком стало когда-то жизненно важным качеством, нет ничего удивительного в том, что современные дети так хорошо с этим справляются.

По мере того как дети совершенствовали навыки овладения языком, язык эволюционировал во встречном направлении. С каждым поколением он становился все лучше приспособлен к тому, чтобы быть доступнее для изучения детьми.

Это была взаимная адаптация, дети и язык сближались все больше. При этом изменения в языке происходили быстрее, и все проблемы, которые возможно было решить, не выходя за рамки системы языка, решались именно там, а не посредством биологической эволюции детей.

Все прочие приводили к биологическим изменениям. К примеру, овладение словарным запасом было именно той задачей, которую нельзя решить на стороне языка, не обедняя его словарного запаса. Поэтому уже на начальном этапе должно было быть эволюционное давление на детей, чтобы совершенствовать навык запоминания слов. В результате чего современные дети без труда выучивают по несколько слов каждый день.

Построить грамматику

Каким же все-таки образом мы перешли от праграмматики, позволявшей конструировать только простые предложения, к сложнейшим грамматическим системам, характеризующим современные языки? Первый шаг в этом направлении мы уже рассмотрели. Я имею в виду возможность выстраивать цепочкой несколько простых высказываний в составе одного сложного. Само по себе это не бог весть какое изобретение, не требующее никакой специальной эволюционной подготовки.

И слушатель, и говорящий должны уметь удерживать в голове несколько элементов высказывания одновременно и, что немаловажно, отслеживать временные отношения между частями высказывания. Эти способности неочевидны у других животных и являются ключевыми как для повествования, так и для грамматического языка в целом.

Еще один шаг, который необходимо было сделать, – разработать систему указания на конкретный предмет, который имеет в виду говорящий. К примеру, если в высказывании фигурирует женщина, то каким образом слушающий узнает, о какой из женщин идет речь? Проблема референций должна была присутствовать в языке с самого начала, уже в простейших высказываниях, где было возможно только одно действующее лицо, и становилась все более острой по мере наращивания сложности языка. В современных языках предусмотрены особые грамматические приемы, позволяющие слушателю разобраться в этих сложностях. К примеру, в языках обычно различается новая информация, содержащаяся в высказывании, и то, о чем уже говорилось. В шведском языке для этой цели существуют определенная и неопределенная формы имен существительных, позволяющие слушателю отличить конкретную женщину в высказывании от женщины вообще. Или новую, неизвестную женщину от той, о которой уже шла речь. Или же той, которую слушатель, как ожидается, сможет каким-то образом идентифицировать.

Помимо этого, языки предусматривают большие возможности по части спецификации референций – «молодая женщина», «молодая темноволосая женщина», «женщина в красном платье, которую мы видели вчера на празднике» и так далее. По крайней мере некоторые из этих моделей довольно рано появляются в речи детей и, возможно, являются достаточно ранними грамматическими образованиями, существовавшими еще на стадии праязыка.

Обычно первыми в речи ребенка появляются определения, выраженные прилагательными. «Большая собака», «красный мяч» – такие словосочетания под силу даже малышу и могли присутствовать в языке на самой ранней стадии его развития. И тогда пример «Женщина толкает. Мужчина падает» конкретизируется при помощи определений – «старая женщина», «беременная женщина», цель которых – прежде всего указать, о какой женщине идет речь.

Некоторые из приведенных выше примеров представляют собой комбинацию того, что в современной грамматике называется «существительным» и «глаголом», но далеко не все. С частями речи вообще не все так просто. Кое-кто из специалистов задается вопросом: первые слова языка были глаголами или существительными. Но, на мой взгляд, по отношению к той стадии развития языка такое деление просто бессмысленно. О частях речи можно говорить лишь после того, как грамматические формы более или менее стабилизировались и различные группы слов распределились по разным позициям в грамматической структуре. Но мы в нашей реконструкции еще очень далеки от этого этапа.

Более правомерно истолковать структуру первых правысказываний в терминах оппозиции «тема-рема», которую в английском языке принято обозначать, возможно, более понятными словами: «topic-comment» («тема-комментарий»). И в том и в другом случаях «тема» – это то, о чем говорится в высказывании, а «рема» или «комментарий» – то, что говорится о теме. В высказываниях «женщина старая» и «женщина толкает» «женщина» – тема, а далее идет комментарий (рема), который говорит, о какой женщине речь или что она делает. Ни тема, ни комментарий не привязаны ни к каким определенным частям речи, хотя чаще всего тема выражается именем существительным.

Именно с этой оппозицией прежде всего связаны лингвистические модели, о которых мы говорили ранее, то есть порядок слов в разных типах фраз в языке. В правысказывании тема могла занимать первое место или второе, после комментария. В данном случае совершенно неважно, по поводу какого из двух вариантов люди пришли к согласию. Но порядок слов описывался при помощи лежавшей в его основе грамматической модели, которая предусматривала, что главное слово в высказывании занимает либо первую, либо вторую позицию. Что если эти «тема-рема-структуры» каким-то образом отражаются и в современной грамматике?

В большинстве языков до сих пор возможны высказывания такого типа, хотя они редко описываются в учебниках академической грамматики и чаще всего интерпретируются как сокращения от более полных предложений. Как правило, они состоят из двух, самое большее – трех слов, и слова в них зачастую склоняются не так, как обычно. Глаголы чаще всего отсутствуют, а сами высказывания выражают устоявшиеся значения, используемые в социальном контексте. Пример такого высказывания – девиз Альфреда Э. Ноймана – вымышленного персонажа американского юмористического журнала «Безумный»: «Что такое? – я обеспокоен». (What? – me worry», если по-английски.) Еще несколько расхожих примеров: «Вон отсюда!», «Я – выступать?» и так далее.

Просматривается одна закономерность: эти высказывания используются либо для побуждения к действию, либо для выражения сильного удивления. Они распространены не столько в литературном языке, сколько в разговорном. Некоторые ученые интерпретируют их как своего рода «языковые окаменелости», атавизмы начальной стадии развития языка. Американский лингвист сербского происхождения Лиляна Проговац видит в них ключ к происхождению грамматики.

О других простейших элементах языка, например междометиях, также рассматриваемых как «языковые окаменелости», мы уже говорили.

Еще один, не менее важный способ спецификации референций – скажем, в отношении той же «женщины» – просто показать пальцем, кого именно вы имеете в виду. Указывание – не обязательно пальцем – все еще используется как жестовое дополнение к звучащей речи. Присмотревшись внимательнее к говорящим людям, легко заметить, как часто используются различные указующие движения, которые тоже помогают с референцией. Но эти жесты давно включены и в сам язык в форме указательных выражений и местоимений, таких как «этот», «тот», «тот самый» и т. п.

Особенно рано в повествовательном контексте должна была назреть необходимость локализовывать действия как в пространстве, так и во времени. И то, что в шведском и других языках выражается наречиями разных типов – «вчера», «возможно», «там», – должно быть одним из самых ранних явлений грамматики.

Поначалу это были разные «неформальные» спецификации, применяемые прагматично и креативно, с единственной целью дать слушателю как можно более точную подсказку относительно того, что имеется в виду. Подобное до сих пор происходит в речи, чаще всего в лингвистическом контексте с простыми высказываниями. Но если высказывания остаются такими же короткими, по два-три слова, неизбежно наращивание их количества в повествовании, так что вскоре возникнет проблема их соотнесенности друг с другом, как временной, так и логической. Решить ее можно, объединив простые короткие высказывания в более крупные и сложные единицы.

Объединение может происходить с помощью наращивания компонентов в предложении. И тогда вместо «Женщина старая. Женщина толкает» появляется составное высказывание «Старая женщина толкает». Но как только число компонентов становится больше двух-трех, возникает необходимость в правилах, которые позволяют правильно интерпретировать отношения между ними.

Теперь мы приблизились к грамматике почти вплотную, хотя несколько проблем еще только предстоит проработать.

На самом деле, логическая и математическая структура первой грамматики не сложнее той, что лежит в основе трелей певчих птиц, и не должна была требовать каких-либо специфически грамматических эволюционных приспособлений вроде врожденного грамматического модуля. Что касается хронологии, мы остаемся все в том же временном промежутке – между полутора миллионами и полумиллионом лет назад.