В романе Джейн Ауэл «Клан Пещерного медведя» (1981 год) язык неандертальцев описывается так: «Во время разговора Иза использовала лишь несколько звучащих слов, в основном в целях акцентирования. Артикуляция у людей клана не была достаточно свободной для полноценного звукового языка, и по большей части они общались при помощи жестов и движений. Но их язык жестов был богат и имел множество нюансов».
Это вполне согласуется с идеями, которые мы обсуждали в разделе о первом миме, и вполне разумно как описание возможного праязыка. Но это плохо соответствует тому, что нам известно о речевых способностях неандертальцев.
Напомню выводы из главы о первом носителе языка. Неандертальцы обладали практически человеческим речевым аппаратом, с помощью которого могли произнести гораздо больше, нежели глухое мычание, описанное автором романа «Клан Пещерного медведя». И обратная сторона медали – неандертальцам незачем было бы развивать столь совершенный речевой аппарат, если бы они решили ограничиться глухим мычанием.
[Время праязыка, описанного в романе, скорее всего, гораздо раньше. Возможно, у ранних Homo erectus существовало нечто подобное, на основе «движений и жестов». Их речевые способности нам не настолько ясны. Но анатомические возможности речи имелись и у нашего с неандертальцами общего предка, принадлежавшего, судя по всему, к виду Homo erectus (и до того, как около полумиллиона лет назад пути неандертальцев и Homo sapiens разошлись).]
Выходит, что большинство фактов указывает на то, что неандертальцы говорили. Они общались на звуковом языке, артикулированном не хуже современных и, во всяком случае, вполне функциональном. На то, что язык был артикулирован не хуже современных, указывает отвечающий такому уровню языка речевой аппарат. Подобные эволюционные приспособления могли возникнуть только у тех, кто старательно воспроизводил звуки с высокими требованиями к артикуляции. Но при этом совсем не обязательно, что язык неандертальцев был сопоставим с нашим и в других отношениях. К примеру, мы ничего не знаем о неандертальской грамматике.
Четкая артикуляция требуется, чтобы точно воспроизводить и воспринимать много слов. И эволюционное давление, заставившее развиваться артикуляционный аппарат, не могло возникнуть раньше, чем словарный запас успел достаточно вырасти. То есть язык неандертальцев был лексически богат, а сами они, вероятно, имели достаточно ментальных способностей, чтобы пополнять его новыми словами. С таким языком можно довольно далеко продвинуться – за счет одной только возможности создавать новые слова для всего, для чего требуется, даже без построения из этих слов громоздких предложений. В таком случае это был язык на уровне лингвистических возможностей современного годовалого Homo sapiens с той только разницей, что за всем этим стоял мозг и концептуальный аппарат взрослого человека.
Но достаточно ли такого языка, чтобы соблазнить представителя или представительницу противоположного пола вида sapiens? И если неандертальцам не хватало грамматических способностей, то смогли бы дети таких родителей освоить полноценный язык «сапиенсов»? Тот факт, что попытки обольщения в массовом порядке увенчивались успехом, свидетельствует о более развитых языковых способностях неандертальцев, нежели об умении оперировать большим количеством слов. Здесь уместно вспомнить, что у неандертальцев был человеческий вариант гена FOXP2, связь которого с языковыми способностями доказана.
В 2014 году я участвовал в международной конференции по эволюции языка, проходившей в столице Австрии Вене. Я выступил с докладом «Развивается ли язык без связи с внешним миром», а потом подошла очередь высказаться и другим участникам. Доклада под интригующим названием «Выявление различий между языком неандертальцев и современного человека» я ждал с особым нетерпением, что совсем не удивительно.
Возможно ли в самом деле выявить заявленные в заголовке различия? Я знал докладчика: нас, кто занимается эволюцией языка, в мире несколько сотен человек, и все друг друга знают. Исследователь не был сумасшедшим и зарекомендовал себя как компетентный специалист в своей области. Шон Робертс довольно молодой человек, но его поддерживали очень опытные коллеги, вот уже много лет исследовавшие связь между языком и генами и уже сделавшие в этой области несколько интересных открытий. Годом раньше они опубликовали статью о языковых способностях неандертальцев. Примерно тогда и я опубликовал статью на эту тему и, что особенно интересно, независимо от них пришел к аналогичным выводам. Но на этот раз речь шла не просто о языковых способностях. Коллеги заявляли, что нашли доступ к языку, на котором изъяснялись неандертальцы, – не больше, не меньше. Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Так что же имелось в виду?
Сама идея основывалась на примере детей от «смешанных браков», которые мы обсуждали выше, – неандертальцев и Homo sapiens. Многие современные люди, как уже говорилось, являются потомками этих детей и несут в своих ДНК гены неандертальцев. Все прочие являются «чистокровными сапиенсами».
Исследователи сосредоточились на том, в каких народах есть неандертальцы среди их предков, а в каких нет. «Чистокровные сапиенсы» живут в Африке, к югу от Сахары, между тем как потомки «смешанных браков» разбросаны по всему остальному миру, включая Швецию.
На сегодняшний день насчитывается около тысячи языков, предки носителей которых никогда не встречались с неандертальцами. И несколько тысяч языков, на которых говорят потомки «смешанных браков». Коллеги использовали базу грамматических данных примерно по 2500 языкам и при помощи современных статистических методов пытались обнаружить системные различия в грамматике языков «чистокровных сапиенсов» и потомков неандертальцев.
Если такие различия и в самом деле существуют, они могли возникнуть вследствие генетических расхождений. Что если гены неандертальцев оказывают влияние на языковые способности и через это – на распространение и закрепление в языке определенных грамматических особенностей? Возможно и прямое влияние языка неандертальцев, элементы которого могли привнести в языки либо дети от «смешанных браков», либо просто неандертальцы, с которыми общались жившие с ними по соседству «сапиенсы». В обоих случаях различия в грамматике могут пролить свет на то, как говорили неандертальцы.
К сожалению, все это и в самом деле звучало слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Мои друзья обнаружили несколько интересных различий, но ничего такого, что не имело бы более простого объяснения. Это была достойная попытка, и доклад отметили как самый амбициозный на конференции – даром, что мы так никуда и не продвинулись в наших знаниях неандертальской грамматики.
«Печально», – подумаете вы. Однако так работают ученые. Исследователь не может рассчитывать на то, что каждый раз будет получать положительный результат, совсем напротив. Отрицательные или же неопределенные результаты – это нормально. Знание того, что не работает, – тоже вклад в общую копилку. Публикация исключительно «успешных» исследований, с подтвердившими все ожидания результатами даст нам искаженную картину мира. С учетом того, как на сегодняшний день строится карьера исследователя и из каких соображений осуществляется финансирование, это представляет собой серьезную проблему во многих областях.