Язык власти и власть языка

Вот уже пять лет как альфа-самец у власти – для шимпанзе это очень большой срок. Он все еще полон сил, хотя в черной шерсти уже серебрится седина. Ему все еще нет достойных соперников. Это подтвердил вчерашний случай, когда второй по рангу самец недостаточно быстро выразил Альфе свое почтение, случайно встретившись с ним на обходной тропинке. Второй отделался несколькими синяками и легкими царапинами. До серьезной схватки не дошло.

Третий отыскал Второго в тени дерева, где тот молча сетовал на судьбу. Третий осторожно приблизился, обезоруживающе оскалился и заворчал. Второй заворчал в ответ, и тогда Третий подсел и принялся чистить ему шерсть, удаляя блох, клещей и разный мусор. И на следующий день Третий тоже отыскал повод приблизиться ко Второму. На этот раз любезности стали взаимными, Второй и Третий занимались друг другом по очереди. Вскоре они подружились и с каждым днем стали проводить все больше времени вместе.

Однажды, когда Второй и Третий вместе отдыхали под деревом, неподалеку показался альфа-самец. Третий посмотрел на Альфу и издал осторожный лающий звук, который мог слышать только сидевший рядом с ним Второй. Второй посмотрел на Третьего, потом на Альфу, задумался на некоторое время, после чего ответил Третьему таким же негромким лаем. Когда Альфа подошел ближе, Второй и Третий как ни в чем не бывало снова занялись друг другом, делая вид, будто ничего не произошло.

Прошло еще несколько дней. Второй и Третий продолжали заниматься друг другом, выбирать блох и строить планы, все так же обмениваясь жестами и негромкими звуками. Оба отлично понимали друг друга и знали, что будут делать, как только подвернется подходящий случай.

Однажды Альфа снова появился на тропике. Остальная стая находилась в пределах слышимости, но не рядом. Завидев приближающегося Альфу, Второй и Третий разом сорвались с места. Второй встал на тропинке, преградив вожаку путь. Третий затаился в кустах неподалеку. На этот раз в позе Второго не было и намека на подобострастие, и это привело Альфу в бешенство. Но как только вожак набросился на соперника, из кустов выскочил Третий и взял сторону Второго. Теперь у Альфы не было никаких шансов.

Минуту спустя бывший вожак, урча, ушел весь израненный. А Второй ритмичными – в такт дыханию – криками возвещал о своей победе. Теперь альфа-самцом стал он.

Немного позже у одной из старших самок началась течка. Самцы шимпанзе, в отличие от большинства людей, считают, что старшие самки более привлекательны, чем молодые. Прежний Альфа монополизировал эту самку на каждый сезон, так что никто другой не смел и пальцем показать на нее.

Новый Альфа – прежний Второй – с удовольствием сделал бы то же самое. Но прежний Третий – теперь Второй – в открытую подошел к самке и со значением посмотрел на нового вожака, быстро обуздавшего вспыхнувший было гнев.

Вожак помнил, на чем держится его власть и как он ее получил.

Когда самка ушла с новым Вторым, он проводил обоих грустным взглядом.

* * *

Шимпанзе умеют плести интриги. Уровень их общения позволяет вступить в тайный сговор. Люди не видели, сколько самцов договаривались друг с другом в кустах, но они наблюдали результат – свержение прежнего альфа-самца и объявление нового, очевидно, зависящего от тех, кто проложил ему дорогу к власти. Политика шимпанзе до боли напоминает человеческую.

Эти игры очень выгодны как для людей, так и обезьян, потому что в случае успеха окупаются повышением статуса. И политика предлагает более быстрый и бескровный путь к победе, нежели открытая конфронтация.

У самцов с более высоким статусом больше шансов преуспеть в воспроизводстве, в то время как самцы с низким статусом могут не преуспеть в этом вообще. К услугам «особо уважаемых» самцов больше самок, что дает им неплохие шансы стать отцами множества детенышей. Для самки же высокий статус – доступ к лучшей пище и защите, что повышает шансы их детенышей выжить. В этом плане с шимпанзе все как и с людьми «в дикой природе».

Полигамия принята во многих культурах, но позволить себе много жен могут прежде всего богатые и властные мужчины. И в официально моногамном обществе, таком как современное западное, высокостатусные самцы без труда отыскивают дополнительные репродуктивные возможности на стороне. Результат один и тот же – у людей, как и у шимпанзе, существует четкая связь между социальным статусом и репродуктивным успехом. Поэтому альфа-самцы становятся отцами большего количества детей, нежели их менее успешные сородичи. Альфа-самки едва ли рожают больше, нежели другие, но в тяжелые времена выживают прежде всего их дети. Все это делает социальный статус твердой эволюционной валютой.

С другой стороны, изложенная выше история свидетельствует о том, как много может значить общение для получения статуса, если последний достигается с помощью политики. Тот факт, что язык развивался как инструмент повышения статуса, – популярная научная идея, существующая во множестве вариантов.

Согласно этим сценариям, язык развился как орудие в политической борьбе. Он позволял приобретать друзей и оказывать влияние, но в конечном счете давал власть и статус, со всеми вытекающими из этого положения эволюционными преимуществами.

При этом у людей, как и у шимпанзе, борьба за статус выглядит по-разному для мужчин и для женщин, ведется разными способами, и ставки в обоих случаях не одинаково высоки. Поэтому маловероятно, что в условиях такой неравной борьбы могли сформироваться языковые способности, которые одинаково, как мы уже убедились, распространяются как на мужчин, так и на женщин. Это ставит под сомнение «политические» сценарии развития языка. При том что гендерное распределение ролей в то время могло выглядеть совершенно иначе, нежели сегодня.

Не говоря о «тесте шимпанзе», который эти теории заведомо не выдерживают, хотя бы потому, что в истории выше действуют именно шимпанзе.

Если язык и развивался в политических целях, вопрос, почему шимпанзе и другие социальные животные так и остались безъязыкими, остается без ответа. Вне сомнения, более высокий уровень общения принес бы им немалую пользу.

Еще одна проблема описанного выше сценария – его точная датировка. В принципе «политические» механизмы могли работать в любое время на протяжении нашей эволюционной истории.

* * *

Самый обыкновенный обеденный перерыв. В самом обыкновенном офисе. В ничем не примечательном городке посредине Швеции. Тоненькие ручейки сотрудников со всех концов офисного здания неспешно вливаются в служебное помещение и толпятся возле кофейного автомата. Здесь быстро завязываются разговоры. Многие хотят высказаться и ищут слушателей. За половину рабочего дня накопилось много интересных тем. Поскольку рассказчиков гораздо больше, чем слушателей, уровень шума в кабинете зашкаливает.

Одна за одной чашки наполняются горькой жидкостью, и сразу же за каждым из разбросанных по комнате маленьких столиков начинается конкуренция за публику. Кто-то пускается в воспоминания о неравной борьбе с копировальным аппаратом, но его перебивает женщина, которой тоже страшно не повезло. Ей вздумалось воспользоваться ксероксом сразу после шефа, подумать только! Сколько разной бумаги пришлось вытащить из самых неожиданных мест… «Шефы, они такие, – соглашается третий коллега. – Полные идиоты в техническом плане». У них в отделе, оказывается, дело дошло до того, что секретарша была вынуждена написать на клавиатуре шефа: «Этой стороной вверх»… Но тут в разговор вступает еще один молодой человек, у которого в запасе масса полезных советов насчет сочетания на клавиатуре разных клавиш. Его никто не слушает – тема шефа гораздо интереснее.

* * *

Узнали? Да, это обычная человеческая компания. Мы используем язык в значительной степени для того, чтобы рассказывать друг о друге разные истории. И дело здесь не только в стремлении получить практически полезную информацию – парень с сочетанием клавиш не слишком-то и привлек к себе внимание публики. Хорошая история ценна сама по себе.

Это может быть нечто такое, что случилось с нами, – более или менее приукрашенное, или чему мы оказались свидетелями. В конце концов, мы могли прочитать ее в фейсбуке. В социальных сетях есть понятие «кликбейта» – ссылки с заманчивым названием и началом текста, на который тут же хочется кликнуть. В наших комнатах для персонала мы только тем и занимаемся, что упражняемся в кликбейте, даже не задумываясь об этом. Насаживаем на крючок кусочек поаппетитней и надеемся, что публика заглотит приманку.

Мы постоянно конкурируем за слушателей. В любой компании разворачивается жесткая борьба за ораторскую трибуну и крайне редко – за место среди слушателей. Но если язык – инструмент получения информации, должно быть наоборот. Информация ценна. Доступ к нужной информации в нужное время может оказаться вопросом жизни и смерти.

Если цель человеческого общения – передавать друг другу информацию, мы должны конкурировать не за то, чтобы говорить, а за то, чтобы слушать. Ведь тот, кто говорит по существу, раздаривает ценные сведения, а тот, кто слушает, – принимает подарок. Несмотря на это большинство метит в ораторы. И это заставляет усомниться в том, что главная функция языка – информировать.

Французский исследователь Жан-Луи Дессаль провел немало времени в наблюдениях за беседующими компаниями и отметил этот парадокс, который взял за основу своей теории происхождения языка. Так же как и в «политических» сценариях, речь здесь идет о языке как средстве повышения социального статуса. Но в понимании Дессаля путь от языка к статусу более прямой. Быть услышанным уже означает достигнуть цели. Так, в комнате для персонала во время обеденного перерыва получить высокий статус означает привлечь внимание коллег интересным рассказом.

И лучший рассказчик в таком обычном межличностном контексте действительно повышает статус со всеми вытекающими из этого эволюционными преимуществами. Это, согласно теории Дессаля, и есть движущая сила языковой эволюции. Факты, на которые опирается Дессаль, хорошо согласуются с повседневным опытом большинства из нас. Огромная часть использования языка приходится на повествование, в тех или иных его формах. И конкуренция за место рассказчика намного выше, нежели слушателя.

Значит, рассказывание историй сыграло существенную роль в эволюции языка. Эта мысль подтверждается языковыми структурами. Я имею в виду грамматические механизмы, при помощи которых наша речь хорошо адаптирована именно к повествованию. Прежде всего существующие в разных языках способы связывать разные событийные линии и временные точки отсчета в одно целое.

Я должен был быть сегодня на работе, но остался дома, потому что простудился, после того как мои дети принесли домой вирус, который позавчера подхватили в детском саду, пока я был на работе. Я надеюсь, что смогу выйти завтра и что мои дети скоро вернутся в детский сад. Но не раньше, чем после того, как у них в течение суток не будет жара.

В этом отрывке несколько сложных предложений, в свою очередь состоящих из простых – главных и придаточных. И каждое предложение отмечено грамматическими временными маркерами, так что реальная последовательность событий может быть без труда восстановлена. Я составил довольно необычный пример, где на небольшом пространстве текста описывается множество событий. И все-таки он не выглядит уж слишком необычным.

Если бы язык развивался исключительно в целях информационной коммуникации – зачем бы нам понадобилась эта сложная система грамматических маркеров, цель которой – согласование временных отношений и различных сюжетных линий? Очевидно, этот механизм лучше всего работает в контексте повествования, потому что именно в рассказе разные события должны быть связаны во времени. Возможность говорить как о прошлом, так и о будущем может быть востребована в разных ситуациях. Но временное согласование нескольких событий, происшедших в прошлом, требуется, пожалуй, почти исключительно в рассказах.

Повествовательный жанр должен был сыграть роль в развитии языка. При этом сценарий Дессаля остается труднодоказуемым. С установлением временных рамок также возникают сложности. Когда именно повествование вышло на первый план? Оно могло зародиться уже на стадии пантомимы, то есть до появления «настоящего», звукового языка, и это возвращает нас на миллион лет назад. Но повествование могло послужить и одним из факторов перехода от примитивного праязыка к полноценному грамматическому. И в этом случае все происходило на полмиллиона лет позже.