Состязание певцов

Группа устроилась на ночлег на баобабе посреди саванны, неподалеку от тех мест, где два миллиона лет спустя возникнет столица Кении – Найроби. Самцы и самки, привычно вскарабкавшись по толстому стволу, устроились поудобнее между развесистых ветвей. Скоро сядет солнце и станет холодно, но темный мех хорошо сохраняет тепло.

И как раз перед наступлением темноты один из молодых самцов затягивает песню. В ней нет слов, зато какие музыкальные пассажи и четко выверенный ритм. Певец косится на ровесницу на соседней ветке, но та смотрит в сторону. Тут поднимается другой юнец и тоже подает голос. Сначала он просто подпевает первому, но потом начинает расцвечивать песню собственными музыкальными темами и вариациями, и постепенно становится ясно, что он более искусный певец, с более изысканным и разнообразным репертуаром. Теперь девушка слушает заинтересованно. Первый исполнитель отвечает сопернику собственными вариациями, но его попытки выглядят жалко, и он быстро сдается.

* * *

Идеи о значении пения и музыки для эволюции языка время от времени выдвигаются учеными, и первым, кто заговорил об этом, был Чарльз Дарвин. Пение и музыка так или иначе присутствуют во всех человеческих культурах, нередко в ритуальной форме. Обезьяны тоже поют, но не наши ближайшие родственники. Из «певцов» обезьяньего мира нам наиболее близки гиббоны, которые поют, чтобы обозначать свою территорию и привлекать внимание противоположного пола, – с теми же целями, что и певчие птицы. Супружеские пары гиббонов часто поют дуэтом, обозначая тем самым совместную территорию и, возможно, подтверждая брачный союз. Музыкальные инструменты – редкость в животном мире, хотя в джунглях и видели барабанящих обезьян.

Дарвин полагал, что в эволюционной истории человечества был этап, когда мы пели так же, как современные гиббоны, что стимулировало развитие наших речевых органов. Якобы это пение было частью брачных ритуалов, то есть состязания самцов за благосклонность самок, как в описанной выше сцене. И в этом наши предки походили не только на гиббонов, но и на певчих птиц.

Современные исследователи развили идеи Дарвина, дополнив древнейший репертуар песнями, при помощи которых наши предки успокаивали младенцев, то есть колыбельными. Общее у всех этих сценариев то, что мы стали певцами еще до того, как заговорили. Что голос развился исключительно ради возможности воспроизводить красивые звуки, даже если те сами по себе ничего не значили. И этот «певческий этап» должен относиться к ранним стадиям человеческой эволюции. Сроки здесь указывались самые разные. На мой взгляд, возраст «человека поющего» – два миллиона лет.

Итак, семантика в этих песнях отсутствовала напрочь. Значит, собственно язык возник позже, на другом эволюционном этапе. Тем не менее кое-кто из ученых рассматривает роль пения и в этих позднейших процессах. Якобы осмысленный язык изначально развился в песенной форме, где мелодия также имела значение. Стивен Митен, пожалуй, наиболее именитый сторонник этой теории.

Музыка и песни, безусловно, – важные сферы человеческой жизни. Настолько важные, что, судя по всему, мы эволюционно адаптированы к созданию и воспроизведению музыки. К примеру, наше чувство ритма существенно отличается от такового наших ближайших родственников из животного мира. И то, что пение стимулировало развитие органов речи, выглядит как вполне разумная мысль, пусть даже и не находящая прямых археологических подтверждений.

Некоторые музыкальные жанры имеют довольно сложные иерархические структуры – вспомним того же Баха, – которые находят много общего с грамматическими шаблонами и, возможно, управляются теми же отделами мозга. Но постичь суть этой сложной музыки дано не каждому. Это не происходит спонтанно, как в случае с грамматикой. Не говоря о том, что такая музыка не является чем-то общим для всего человечества и свойственна лишь некоторым культурам, включая, к примеру, нашу. Поэтому будет логично предположить, что такая музыка выросла из заложенных или развившихся в мозге грамматических структур, а не наоборот.

Еще один аспект, заставляющий усомниться в том, что хабилины пели, как канарейки, связан с тем, что среди канареек, как и большинства других певчих птиц, поют только самцы. Между тем как человеческие языковые способности в равной степени распределены между полами. У гиббонов, как мы уже говорили, поют как самцы, так и самки. При этом ситуаций, в которых поют самки, гораздо меньше, и сама специфика пения сильно зависит от пола. Не говоря о том, что у гиббонов, как и у певчих птиц, пение прежде всего используется в брачных ритуалах и для маркирования территориальных границ, между тем как ничто не указывает на то, что хабилины обозначали границы своих территорий таким образом.

Ни у одной из птиц пение так и не переросло в нечто хотя бы отдаленно напоминающее язык. То же можно сказать и о гиббонах. Их песни и без того хорошо работают в том качестве, ради которого развились. То есть с отвлеченными мелодиями, не несущими конкретных сообщений. И это можно считать ахиллесовой пятой теорий, постулирующих «певческую» стадию эволюции языка. Трудно предложить хорошее обоснование того, как именно песня могла развиться в осмысленный язык. Так, чтобы стало ясно, почему гиббоны или соловьи до сих пор так и не заговорили.

Охотники за падалью

Весна только началась, и в оврагах и впадинах, куда не добралось солнце, все еще лежит снег. Через миллион лет на этом месте вырастет один из пригородов Пекина, но сейчас здесь лишь голая степь с проступающими на горизонте силуэтами гор.

Ход в пещеру занавешен шкурами для защиты от ветра. У входа десятка два людей: мужчин, женщин, детей. У них низкие лбы и почти нет подбородка под выступающей нижней челюстью, но в остальном они очень похожи на нас. Их тощие после зимней бескормицы тела завернуты в шкуры. Они пережили суровое время, но и сейчас на их земле все еще слишком мало пищи. Они съели все, что можно, в окрестных горах и теперь намерены попытать счастья в степи.

В пещеру вбегает девочка-подросток. Вся молодежь была разослана в разных направлениях на поиски еды, и эта девочка вернулась первой. Она становится перед группой сородичей и издает протяжный крик, чтобы привлечь их внимание. Потом выставляет средний палец и демонстративно подносит его к носу. Итак, она нашла шерстистого носорога. Рука с выставленным пальцем безвольно падает. Девочка кладет ее на землю – носорог мертв. Потом трижды издает приглушенный хихикающий звук – три пещерные гиены нашли тушу. Очень может быть, что они и добили носорога. Девочка показывает рукой в направлении, откуда пришла, потом на солнце. Ее рука движется по дуге, которую описывает солнце на небе, но проходит лишь небольшую ее часть. Итак, носорог лежит в получасе ходьбы от пещеры.

Три гиены – нужно по крайней мере трое взрослых людей, чтобы их прогнать. Но носорог – это же сотни килограммов мяса. Хотя и он, конечно, тоже исхудал после зимы, да и гиены наверняка успели отъесть что-нибудь, если прогрызли толстую шкуру. Старшая женщина вопросительно смотрит на девочку, ее губы формируют слово «мясо».

«Мясо-мясо-мясо», – быстро подтверждает девочка. То есть от носорога осталось достаточно много, и попытаться, конечно, стоит.

Старшая женщина смотрит на группу и называет пять имен. Пять человек поднимают глаза и жестом соглашаются. Потом берут каменные топоры и деревянные копья. Девочка ведет группу к носорогу.

* * *

Мы активно пользуемся языком, чтобы о чем-то проинформировать друг друга. Информация почти так же важна, как и еда. Не говоря о том, что можно договориться, как раздобыть еды, и это одно из самых популярных объяснений происхождения языка, существующее в нескольких разных версиях. В этом случае язык – чисто функциональное приспособление, и его эволюционная ценность обусловлена только практическими преимуществами. Другими словами, кто лучше говорит, тот лучше ест.

Сцена с разведчиком, который пришел, чтобы попросить помочь перенести большую тушу в нужное место, воссоздана на основе книги Дерека Бикертона – одного из пионеров проблемы происхождения языка. Согласно теории Бикертона, этот падший носорог – свободная пищевая ниша. Большинству степных охотников за падалью не по силам пробраться сквозь толстую шкуру носорога или мамонта. Поэтому туша пролежит еще несколько дней в окружении стервятников, поджидающих кого-нибудь, кто сможет достать мясо из неудобоваримой упаковки. И люди, вооруженные топорами и простейшей формой языка, вполне могут претендовать на эту незанятую пищевую нишу. Поэтому разведчики и рассылаются во все концы степи. По крайней мере некоторые из них обязательно вернутся с добрыми вестями и укажут дорогу сородичам, которые разгонят менее удачливых соперников и завладеют тушей.

Все это требует определенного уровня коммуникации, но совсем не обязательно продвинутых форм языка. Того, что было описано выше, вполне достаточно. При этом следует заметить, что этот человеческий язык, каким простым бы он нам ни казался, имеет некоторые особенности, которые делают его недоступным для большинства остальных животных.

Важнейшая из них заключается в том, что в вышеприведенной сцене темой разговора было исключительно то, чего нет здесь и сейчас.

Речь шла о туше далеко за пределами поля зрения, которую один из участников диалога видел около получаса тому назад, а остальные не видели вообще. При этом люди обсуждали возможный сценарий будущего – того, что должно произойти, когда они доберутся до туши. То есть стержнем диалога было ментальное путешествие во времени. При этом речь девочки-разведчицы содержала простейшие способы указания на количество, время и направление движения.

Далеко не каждому животному такое под силу. При том что, безусловно, некоторые представители животного мира обладают и чувством времени, и всего остального, лишь очень немногие из них могут оперировать подобными понятиями в общении. Пожалуй, единственное исключение здесь пчела, «вытанцовывающая» описание пути к цветочной клумбе. Но пчелиная коммуникация очень специфична и ограничена. В ней нет и намека на гибкость, которую демонстрирует речь девочки. В принципе, разведчица могла бы описать тушу любого животного и каких угодно пожирателей падали. Информация, содержащаяся в ее монологе, гораздо более разносторонняя, чем та, которую передает своим сородичам пчела. Поэтому пчела так и не продвинулась дальше своего танца, а мы эволюционировали до такой степени, что теперь пишем книги.

Занять описанную Бикертоном нишу под силу только тем, у кого есть каменные топоры. Иначе как прогнать гиен и добраться до мяса носорога сквозь толстую шкуру? Большинство сотрудничающих друг с другом животных не пользовались ничем подобным и вообще находились не в самой подходящей для развития нужных навыков среде обитания. Поэтому сценарий Бикертона по крайней мере выдерживает «тест шимпанзе», отвечая на вопрос, почему другие животные так и остались безъязыкими. При этом время действия сцены в пещере несколько более позднее, чем состязания певцов. Она требует более высокого уровня технического развития, которого предки Homo sapiens смогли достичь не раньше полутора миллионов лет тому назад.

* * *

В этой сцене действует девочка-разведчица и женщина – лидер группы. Такое редко встречается у Homo sapiens в естественной среде обитания, поскольку в большинстве культур, включая шведскую, эти роли традиционно принадлежат мужчинам. Я намеренно не дал указаний на пол участников «группы захвата», но кто из вас представил себе женщин, отправляющихся воевать с пещерными гиенами? Вероятно, немногие. Между тем ничто не указывает на то, что распределение гендерных ролей у Homo erectus было такое же, как у нас.