Окаменелости: выводы

Здесь все дело в мелких деталях скелета, которые можно истолковать как эволюционные приспособления к речи. Ни одно из них нельзя считать доказательством существования языка в доисторическую эпоху. Однако одно то, что в итоге складывается внутренне непротиворечивая картина, по-своему интересно. К примеру, австралопитек во многих отношениях похож на обезьяну, а неандертальцы и их непосредственные предшественники – на современных людей. И эти соответствия дают нам основание утверждать, что именно неандертальцы, а не австралопитеки умели говорить.

Речевой аппарат наших предков постепенно «очеловечивался» в ходе эволюции, главным образом во время существования на земле Homo erectus, и в целом сформировался около полумиллиона лет назад. Человеческий язык на основе звуков может быть моложе, но не старше речевого аппарата.

В то же время признаки наличия языка отсутствуют у австралопитеков. Это не доказывает того, что они были бессловесны, но все же более вероятным представляется появление языка впервые у рода Homo, самое большее два с половиной миллиона лет назад.

У нас нет иных указаний на то, когда мог возникнуть язык, кроме анатомических свидетельств на основе окаменелостей. И мы все еще говорим о довольно большом временном промежутке – почти два миллиона лет между австралопитеком и неандертальцами. За это время могло произойти многое.

Говорили ли первые носители языка?

До сих пор в этой главе мы принимали как само собой разумеющееся, что первый, кто использовал язык, заговорил на нем, что далеко не так очевидно. Существуют по крайней мере две альтернативные теории, каждую из которых поддерживают именитые ученые.

Согласно одной из них, впервые язык был использован как инструмент мысли и лишь потом для общения с другими. Согласно другой, первый язык был языком жестов, примерно как у современных слабослышащих.

Первый мыслитель

Сторонники этой версии полагают, что поначалу мы использовали язык как инструмент мысли и только потом для коммуникации друг с другом. Самый видный сторонник этой идеи, пожалуй, Ноам Хомский. Она хорошо согласуется с его концепцией встроенного в мозг грамматического модуля. По Хомскому, именно «внутренняя грамматика» является ядром языка, в то время как его экстарнализация – внешнее выражение – лишь позднейшее дополнение.

Нет смысла отрицать, что мы и сегодня довольно часто используем язык в форме внутреннего монолога, который никогда не прекращается у нас в голове. Хомский утверждает, что человек гораздо чаще разговаривает сам с собой, нежели с другими, и это якобы верно не только для самого Хомского, но, к примеру, и для меня.

Но я совсем не уверен, что эту максиму следует распространять на все человечество. Я и в самом деле не слишком разговорчив и большую часть времени погружен в свои мысли. Но то, как я использую язык, не связано напрямую с его изначальными целями. К примеру, мои пальцы долгое время в течение дня только тем и занимаются, что бегают по клавиатуре, но это не значит, что эволюция человеческих пальцев с самого начала определялась этой целью.

Согласно Хомскому, маленькая мутация в одном из генов, управляющих развитием мозга, привела к тому, что один из наших предков родился с функционирующим грамматическим модулем в голове. В результате этот человек, которого Хомский назвал Прометеем, стал мыслить гораздо эффективнее, чем остальные. Это дало ему и его потомкам эволюционное преимущество, вследствие чего мутация быстро распространилась по популяции. И уже потом, когда «грамматический ген» был у всех, кому-то пришло в голову использовать язык для общения между людьми.

В подтверждение этой теории первоязыка как инструмента мысли Хомский приводит следующие аргументы.

– То, что Хомский называет «асимметрией интерфейсов» (assymerty of interfaces); связи языка с нашим внутренним ментальным миром выстроены куда лучше, чем с внешним.

– Язык довольно плохо приспособлен для общения.

– Различные способы экстранализации языка – «звуковая» речь, жесты и многое другое – работают одинаково хорошо (или же одинаково плохо).

– Слова языка не обнаруживают жесткой связи с объектами внешнего мира.

– Язык появился сразу и относительно недавно в истории человечества.

Однако ни один из этих аргументов не выдерживает критики.

Аргумент «асимметрии интерфейсов» основан на предположении Хомского, что языковые способности человека обладают внутренним совершенством. Связь же языка с внешним миром оставляет желать лучшего. Язык совершенен к внутреннему, ментальному миру, но не к внешнему.

Между тем этот аргумент теряет силу без тезиса о совершенстве. Продукты эволюции вообще редко бывают совершенны. Обычно это нечто более или менее приемлемо функционирующее и составное, что дает возможность совершенствоваться постепенно, маленькими шажками. Язык в том виде, в котором он существует, вполне соответствует этим критериям.

То, что язык плохо приспособлен для межличностной коммуникации, – аргумент близкий предыдущему. И он теряет силу без предположения о внутреннем совершенстве языка. Здесь следует учесть, что в истории человечества доминировало описанное в начале книги пазл-общение, к которому язык приспособлен не так уж плохо.

Факт, что языки на основе звуков и жестов работают одинаково хорошо или плохо, безусловно, интересная часть человеческих языковых способностей. Но это скорее аргумент в пользу того, какую роль сыграли жесты в развитии языка. Об этом мы подробнее поговорим в следующем подразделе.

Связь слов с предметами внешнего мира, конечно, весьма условна и не такая жесткая, как может показаться на первый взгляд. Но я склонен видеть в этом качестве естественное следствие гибкости и обобщенности нашего языка, благодаря чему мы можем использовать его не только для обсуждения конкретных вещей, которые есть здесь и сейчас в материальном мире. Язык с жесткой привязкой слов к конкретным предметам материального мира не имел бы таких возможностей, какие имеет наш. Так или иначе, соотнесенность знаков и их значений – проблема скорее ментального, внутреннего языка. Если вы хотите использовать язык для размышлений о внешних объектах, вам так или иначе придется привязывать слова к ним.

Мысль о том, что язык возник сразу и ниоткуда, – миф, основанный на одной старой европоцентристской идее. Мы вернемся к нему в разделе «Человек культуры».

Если первым появился язык мысли, то странно, что монолог в голове звучит в точности как внутренняя копия внешнего разговорного языка, со всеми его сокращениями. Внутренняя речь с самого начала не должна так звучать, потому что не должна звучать вообще.

Другая странность связана с необходимостью более глубокого вовлечения «внутренней» речи в структуры, лежащие в основе языка как такового.

Ведь наша речь линейна, поскольку представляет собой ряд слов и звуков. В то время как естественная внутренняя, логическая структура языка, напротив, иерархична и скорее древовидна. Но «внешний» язык вынуждает нас трансформировать «дерево» в последовательность звуков, из которых состоит высказывание. И многое в нашем грамматическом аппарате, глубоко вовлеченном во «внутренние» языковые структуры, нацелено снабдить нашу «линейную» речь маркерами и другими специальными знаками, помогающими слушателю реконструировать древовидную структуру, что было бы совершенно лишним для языка чистой мысли.

Наконец, как уже не раз говорилось, абсолютно невероятно с точки зрения биологии, что одна-единственная мутация стала причиной столь сложного и всеохватного явления, как человеческая языковая способность.

Но самое уязвимое место идеи первичности «языка мысли» – принципиальная невозможность объяснить, каким образом дети могли бы ему научиться. «Бедность субстрата», о которой мы писали в начале книги, все же предполагает наличие хоть какого-то субстрата, который так или иначе необходим для овладения языком. Иначе все дети были бы как Джини, выросшая без доступа к языковому субстрату и так и не научившаяся говорить.

Отсюда мы делаем вывод, что язык не мог бы возникнуть в изоляции от внешнего мира. Это надуманная идея, не имеющая никаких оснований вне теоретических изысканий Хомского.