Язык и взаимопомощь

Люди страшно любят рассказывать что-то друг другу.

Это хорошо заметно на детях, которые только учатся говорить и нередко используют только что полученные навыки, чтобы сообщить окружающим о том, что привлекло их внимание.

– Смотри! Птичка!

Кому из родителей не знакома такая ситуация?

Но и взрослые нередко используют дар речи подобным образом. Причем чаще всего передают информацию, которую получатель и не думал запрашивать и которая ему, судя по всему, совсем не нужна.

Однако кого это останавливает? Присмотритесь к компании за столиком кафе. Они как будто соревнуются друг с другом в том, кто больше успеет сообщить. Темы их разговоров общепонятные, повседневные. Людям присуще то, что немцы называют Mitteilungsbedürfnis, «тяга к общению» – так это можно перевести. И все мы не раз испытывали непреодолимую тягу поделиться с окружающими своими мыслями.

У обезьян подобных желаний, как правило, не возникает. И даже если языковая подготовка позволяет ей воскликнуть: «Смотри, птица!» – обезьяна никогда не станет этого делать. У них нет ни малейшей потребности сообщить окружающим о появлении в небе птицы.

Другая сторона медали – обезьяны не задают вопросов. Они могут показать, что хотят получить что-то, но никогда не запрашивают информацию. Возможно, потому что заведомо не рассчитывают, что ответ может быть полезен. Та самая стадия «почему», о которой я писал в самом начале книге, совершенно не свойственна обезьяним детенышам.

Как мы помним из раздела о лжи и границах языка, именно общение с пользой имело значение для нашего языкового развития. Коммуникативные навыки большинства других животных развивались в направлении невозможности лжи. Ложь сразу разоблачалась, потому что иначе бессознательным «животным» сообщениям никто не стал бы верить. Но с человеческим языком все по-другому. И мы, несмотря на это, все-таки слушаем друг друга. На первый взгляд, наш язык представляет собой эволюционный парадокс, но наша взаимовыручка и способность к сотрудничеству его разрешают.

Человеческий язык предполагает доверие: он не мог развиться до того, как мы стали помогать друг другу, и эволюция нашей склонности к взаимовыручке может стать ключом к проблеме происхождения языка.

Из раздела о лингвистических возможностях животных мы поняли, что братья наши меньшие способны усвоить многое из того, что относится к языку. Они запоминают слова, соединяя понятия с «ярлыками», и успешно учатся использовать слова в правильном контексте. Кроме того, они способны связывать слова между собой, составляя некие высказывания, даже если в них нет и намека на грамматику. Животные понимают человеческую речь, по крайней мере отчасти. Конечно, их языковые способности совершенно другого уровня, но их было бы вполне достаточно, чтобы создать примитивный праязык.

Однако дело в том, что эти способности проявляются у обезьян только после занятий с человеком. Самостоятельно в дикой природе обезьяны не могут ни на йоту продвинуться в лингвистическом плане. Очевидно, им чего-то не хватает, чтобы начать использовать пусть даже самую примитивную форму языка. И дело здесь не в языковых способностях. Не хватает чего-то другого.

Это «другое» – доверие и взаимопомощь в человеческом смысле. Сами по себе эти качества могли послужить основой для возникновения языка. И это наталкивает на мысль, что наша склонность к сотрудничеству и взаимовыручка – ключ к проблеме происхождения языка, и наоборот, отсутствие того и другого можно рассматривать как основную причину бессловесности прочих обезьян.

Как развивалась взаимовыручка?

Взаимовыручку и сотрудничество не так-то просто объяснить эволюцией по Дарвину. Шведский ученый-эволюционист Патрик Линдефорс посвятил этому целую книгу, которая так и называется «Кому это выгодно?».

Заголовок этого издания – перевод латинского выражения Cui bono, которое часто используется в криминальном контексте, но неплохо работает и здесь. «Кому выгодно такое поведение?» – вот основной вопрос при эволюционной постановке проблемы взаимовыручки и сотрудничества.

Естественный отбор, как правило, поощряет то, что способствует выживанию и размножению самого индивида, но не кого-то другого за его счет. То есть преимущества в естественном отборе у того, кто помогает только себе, а не тратит собственные ресурсы на поддержку конкурентов в борьбе за существование. Поэтому большинство животных выбирает способ поведения, который был бы наиболее выгоден для них самих и ни для кого больше, что в конечном счете и приводит к недоверию в животном мире.

Помощь родителей своему потомству – единственное нарушение этого принципа в дикой природе, которое считается нормальным. Но у потомства родительские гены, поэтому, помогая детям, родители закрепляют свои гены в популяции. Другие родственники также несут часть моих генов, поэтому непотизм (от латинского «nepos», что значит «племянник») – поддержка детей сестры или брата, пусть не напрямую, но вознаграждается продолжением моих генов в будущих поколениях. Вообще, взаимопомощь внутри семьи не так сложно истолковать в дарвинистских терминах.

Однако в особых обстоятельствах распространение помощи на более широкие круги особей одного вида также поощряется естественным отбором. Протянуть руку чужому по крови – не очевидная выгода с точки зрения дарвинизма. Поэтому такое поведение – большая редкость в животном мире и эволюционный парадокс.

Многие ученые пытались объяснить альтруистическое поведение с позиций естественного отбора. Некоторые гипотезы основываются на идее непотизма (кровного родства), и такой вариант альтруистического поведения свойственен многим животным. Муравьи и пчелы – два хорошо известных примера альтруистических животных. Рабочие особи трудятся прежде всего для того, чтобы помочь королеве выкормить потомство, и только потом – заботиться о собственных детях. Объяснение кроется в особенностях генетики этих насекомых. Именно в силу этого для рабочих особей (которые обычно являются дочерями королевы) выгодней поддерживать потомство королевы (собственных сестер), нежели свое. Но человеческая генетика основана на совершенно других принципах.

Многие другие примеры взаимовыручки в мире животных также можно объяснить родством. Сестры и братья часто поддерживают друг друга. В составе львиного прайда, к примеру, может быть два или три самца и несколько самок. Нередко самцы – кровные братья, которые помогают друг другу удерживать свои позиции.

То есть сотрудничество и помощь друг другу окупаются с эволюционной точки зрения, пока распространяются на родственников. При этом у многих животных принят «обмен генами» между группами. Когда молодые особи достигают половой зрелости, они покидают прайд или стаю, потому что в долгосрочной перспективе инбридинг – крайне вредное явление. Это несколько ослабляет внутрисемейные связи.

В человеческих сообществах действует тот же принцип: в большинстве случаев полового партнера ищут вне семьи. На инцест накладывается табу. Но где именно проходит граница дозволенного, во многом зависит от культуры. К примеру, браки между кузенами в Швеции законны, но запрещены во множестве других стран. При этом сам факт существования границы можно считать универсальным для всех человеческих культур. Обезьяны, чтобы не допустить инцеста, переходят из одной стаи в другую.

Следовательно, инбридинг – не лучший способ объяснить человеческую взаимовыручку, даже если некоторые сообщества людей, которые оказались в изоляции, становятся полностью инбредными за неимением альтернативы.

Еще одно возможное объяснение связано с так называемым групповым отбором – естественным отбором между группами, а не между индивидами.

Идея здесь в том, что группа, состоящая из склонных к альтруизму индивидов, имеет преимущества в естественном отборе перед группой эгоистов. Поэтому сообщества альтруистов побеждают сообщества эгоистов в борьбе за выживание и распространяются за их счет. До сих пор все звучало разумно, но проблема в том, что сообщества помогающих друг другу индивидов уязвимы изнутри.

Если в такой группе рождается эгоист, он будет пользоваться всеми преимуществами, которые предоставляют особенности такой группы, не отвечая на это бескорыстной помощью сородичам. То есть эгоист в группе альтруистов будет чувствовать себя намного лучше, нежели альтруист в окружении эгоистов. Поэтому группа альтруистов не будет стабильной. Многие ее члены быстро поймут, насколько выгодно принимать помощь от других, ничего не предоставляя взамен.

Чтобы взаимовыручка в группе стала эволюционно стабильным явлением, требуется нечто, что не давало бы мошенникам и любителям поживиться за чужой счет подрывать сотрудничество.

Как правило, эта проблема решается одним из двух описанных ниже способов, каждый из которых не раз был темой научных дискуссий.

Первый заключается в том, чтобы помогать только тем, кто, в свою очередь, помогает другим. В науке эта модель поведения называется реципрокным альтруизмом. В природе она достаточно редка, хотя и встречается у некоторых в остальном очень разных видов животных.

К примеру, летучие мыши-вампиры помогают друг другу именно таким способом. Этот вид оправдывает свое название, питаясь кровью более крупных животных. После удачной охоты вампир может вернуться в колонию с избытком крови, которую не получается сохранить до следующей ночи. И летучие мыши делятся друг с другом добычей. Та, кому повезло больше, отдает часть крови менее удачливой, зная, что на следующую ночь, если удача отвернется от нее, она сможет получить такую же помощь от сородича. Таким образом, взаимовыручка существенно облегчает вампирам жизнь. Проблема мошенников решается просто: только тот, кто сам делится излишками, может рассчитывать на помощь других. Этот тип обмена может быть прямым, когда одни и те же особи обмениваются кровью из ночи в ночь, либо работать внутри небольших замкнутых групп, члены которых помогают друг другу по необходимости.

Второй способ стабилизации отношений взаимовыручки состоит в наказании эгоистов. Этот вариант по большей части работает внутри человеческих сообществ. Человек, нарушающий нормы группы и не защищающий группу перед лицом внешней опасности, должен представлять себе возможные последствия такого поведения – от выговора до изгнания и даже смертной казни. Однако в животном мире заведомо предусмотренное наказание – исключительная редкость.

Человеческие сообщества разнообразны как никакие другие, но взаимовыручку и доверие внутри группы можно считать универсальными чертами. При этом во всех культурах имеет значение кровное родство, и мы поддерживаем родственников больше, чем кого бы то ни было. Кроме того, четко различаем «своих» и «чужих», и взаимовыручка работает прежде всего в отношении членов одной группы – тех, кого мы считаем «своими». Отношения взаимности и наказания играют важную роль в большинстве культур. Тот, кто отзывается на чужую беду, может сам рассчитывать на помощь в трудную минуту. Эгоист же будет вынужден считаться с последствиями своего поведения.

Еще одна важная черта человеческих сообществ – социальный контроль. Мы постоянно следим друг за другом, наблюдаем за поведением и даже верим сплетням. Мы собираем информацию о других членах социума и хорошо представляем себе, кто зарекомендовал себя отзывчивым товарищем, а кто нет. В социальном контексте репутация человека – его главный актив.

Итак, подведем итог. Для развития взаимовыручки и альтруизма требуются такие социальные условия, при которых эволюционная выгода альтруиста перевесит стоимость его усилий (здесь, конечно, имеется в виду условная стоимость, энергетическая и моральная затратность действий). Выгода же может быть в том, что родные альтруиста станут жить лучше или гены альтруиста распространятся, пусть даже без участия его прямых потомков. Или же в том, что вся группа станет сильнее настолько, что альтруист почувствует моральное удовлетворение. Или же альтруист будет вознагражден аналогичными усилиями, которые, в свою очередь, приложат для него другие, чтобы помочь в чем-либо. Или же он просто избежит наказания за эгоистическое поведение. Наконец, может сработать какая-либо комбинация из вышеперечисленных вариантов.

И вот кусочки пазла начинают складываться, и перед нами проступают очертания возможной картины эволюции альтруистического поведения человека и стремления людей помогать друг другу. Сначала мы видим общую основу, в которую затем вплетается эволюция языка.

Роды и уход за новорожденными – то, о чем мы говорили выше – едва ли не самый важный фрагмент пазла. Это то, что по большей части и вдохновило американского антрополога Сару Блаффер Хрди – которую мы уже упоминали в начале этого раздела в примере с самолетом – на мысль, что совместная забота о детях сыграла определяющую роль в человеческой эволюции.

Именно уход за детьми обеспечивает тот социальный контекст, когда поддержка в нужный момент имеет решающее значение для матери и ребенка и стоит помощнику не таких уж больших усилий. Матери обычно помогают родственники, что значительно упрощает вопрос оплаты. Жизнь ребенка – вот плата за их труд. То, что бабушка пару часов просидит у кровати роженицы, может спасти жизнь молодой женщине или ребенку, и это лучшая почасовая оплата, которую только можно предложить бабушке. Это значит, что помощь при родах и уход за детьми может пролить свет на проблему человеческой взаимопомощи с эволюционной точки зрения.

Но, для того чтобы это работало, требуется несколько иная, нежели у шимпанзе или большинства других обезьян, структура семьи и стаи. Самки шимпанзе, достигая половой зрелости, без проблем переходят в другую стаю, обрывая связь с бабушками и другими родственниками, которые могли бы помочь в трудный момент.

При этом самцы шимпанзе остаются в родной стае и время от времени просят помощи у мам. Но на бабушку со стороны отца рассчитывать не приходится, поскольку при той половой жизни, какую ведут шимпанзе, бессмысленно разбираться, кто чей папа. Не то чтобы самцы шимпанзе не видят связи между спариванием и появлением детей – они ее видят. Но самка шимпанзе специально спаривается со многими самцами, чтобы как можно больше животных думали, что они могут быть отцом ее будущего ребенка.

Это один из способов предотвратить детоубийства. Потому что самец вряд ли убьет детеныша, отцом которого может быть. То есть чем больше потенциальных пап – тем выше шанс защитить детеныша от смерти. Но эта тактика не спасает малыша от самок, а также от тех самцов, с которыми мама не успела спариться или которых отвергла. Причин для страха не становится меньше. Потому что, когда все спариваются со всеми, надежных, основанных на взаимовыручке семейных отношений точно не получится.

У горилл и орангутанов приняты другие семейные системы, но и они – плохая основа для взаимной поддержки человеческого типа.

Гиббоны живут семейными группами, во многих отношениях напоминающими человеческую нуклеарную семью, в том числе и супружескими изменами, разводами и детьми на стороне, но не в последнюю очередь и поддержкой близких. Каждая семья контролирует свою территорию, ревностно охраняя ее от соседей. Поэтому создать большие социальные общности у гиббонов не получается.

Интересны и карликовые игрунки, которые живут большими семьями и помогают друг другу: не только присматривают за детьми, но и содействуют во всем остальном – совсем как люди. Они общаются при помощи сложной системы звуков, которую «молодежь» постепенно осваивает в процессе взросления. Почему же эта система так и не развилась в полноценный язык?

Человеческие социальные структуры объединяют некоторые признаки нуклеарной семьи гиббонов и больших, слабо сплоченных стай шимпанзе или даже бабуинов. В мире млекопитающих это редкая комбинация, хотя и более-менее обычная среди птиц и некоторых видов беспозвоночных. Так, к примеру, живут галки и креветки.

Эта комбинация дает возможность начать развивать отношения взаимопомощи с семьи, потому что молодая мать живет в окружении близких – по меньшей мере отца (то есть мужа), бабушки по материнской или отцовской линии, – здесь все зависит от того, кто к кому переехал. Но структура позволяет распространить эти отношения и дальше, за пределы узкого семейного круга. Взаимность, вероятно, – важный фактор только в начале, когда развивается сеть лиц, связанных отношениями взаимопомощи. Постепенно в эти отношения вовлекаются все более дальние родственники и, наконец, даже чужаки.

Для того чтобы атмосфера доверия пронизывала все уровни структуры, необходимы меры социального контроля над халтурщиками, симулянтами и прочими любителями поживиться за чужой счет. Это то, что существует у людей, но никак не у бабуинов или шимпанзе и даже не у птиц, социальные структуры которых в остальном близки к идеалу.

В стаях бабуинов существует контроль над агрессивными особями и над зачинщиками ссор, но не над тунеядцами. В стаях шимпанзе, насколько нам это известно, вообще очень мало правил. Каждый шимпанзе ведет себя как ему вздумается, и стая никак его не сдерживает. Иногда самки могут объединиться, чтобы обуздать агрессивного самца, но такие случаи скорее исключения. Обычно шимпанзе никак не наказывают за содеянное, даже за убийство.

Возможен ли на этом уровне социальный контроль, необходимый для развития отношений взаимопомощи? Возможен ли обмен социальной информацией на должном уровне без языка?

Как только будут заложены основы, позволяющие сделать в этом направлении первый шаг, – возможно, его сделает бабушка, взяв на себя обязанности акушерки, – запустится механизм эволюции отношений взаимной поддержки и эволюции языка, поддерживающий друг друга в движении по восходящей спирали. Язык облегчает социальный контроль, который способствует укреплению доверия, что, в свою очередь, является хорошим стимулом для развития языка, и так далее.

Теперь становится понятным, почему язык стал возможен у людей, но не у шимпанзе. Остается объяснить, почему эта возможность так и осталась нереализованной у других животных – креветок, к примеру, или карликовых шелковых обезьян. Но для начала давайте посмотрим, какие временные рамки могут установить для этих процессов археологические свидетельства в виде окаменелостей.