Оливии, в прекрасном настроении, было все равно, где встречаться, но она не могла понять, почему Люси пригласила ее на ранний ужин именно в «Благородную гниль». Вечер выдался сухой и ясный, поэтому Оливия решила пройтись пешком от офиса своего издателя. После долгих переговоров ей все-таки удалось включить в книгу межпоколенчески-травмированных мышей и убедить редактора в необходимости переверстать макет. Выходные с Фрэнсисом растянулись на четыре ночи, поэтому мышами она смогла заняться только утром, в поезде, соприкасаясь с Фрэнсисом ногами под столом. Расстались они лишь на вокзале Виктория. Оливия отправилась домой к родителям, а Фрэнсис пошел на встречу в Ассоциацию почвоведов. Теперь, спустя девять долгих часов, они оба спешили на Лэмз-Кондуит-стрит.

В прошлую пятницу, на пути со станции домой, Фрэнсис предупредил Оливию, что у него нет интернета, причем сперва произнес это извиняющимся тоном, но потом признался, что ему очень нравится возможность покидать сетевой улей коллективного сознания и пчелкой-шатуном устремляться подальше от жужжащего рабства колонии. Поначалу беседа неспешно раскачивалась в уютном гамаке обсуждения грядущей экологической катастрофы, но затем Фрэнсис начал описывать перспективы, предлагаемые восстановлением дикой природы, а также предположил, что Гея, то есть коллективный разум планеты, или, по крайней мере, рациональное представление о планете в целом, намерена отомстить и вскоре стряхнет с себя человеческую заразу, отравляющую так называемую критическую зону, тонкий голубой слой воздуха и воды, где обитают сложные формы жизни. Вне всякого сомнения, уцелеют древние семейства бактерий, вирусов, грибов и насекомых, в равной степени равнодушно воспринявших и эпоху антропоцена, и туповатых, медлительных динозавров. К гипотезе о Гее Оливия отнеслась скептически, полагая, что жажда власти и удобств самостоятельно и неторопливо, беспилотник за беспилотником, расправится со своими приверженцами.

– С Геей или без Геи, все сводится к одним и тем же экзистенциальным страхам, – сказала она, когда Фрэнсис припарковал машину у дома.

Вместо ответа он с обезоруживающей улыбкой посмотрел на Оливию, словно оба понимали, что дискуссия происходила лишь для того, чтобы скрасить поездку от станции. Они прибыли в место, куда не добираются отслеживающие куки-файлы, где невидимые соглядатаи не в состоянии дистанционно включить микрофоны и камеры в коммуникационных устройствах, в место, извечная безликость которого составляла суть его существования, а не объявляла о своем расположении во всемирной сети, вызывая тем самым байесов каскад сбора данных, самоусиливающихся поведенческих моделей и персонализированных новостей, и где наконец-то можно было прекратить обсуждение того, какая версия вымирания им грозит, чтобы перейти к выяснению настоящей причины, по которой они здесь оказались.

Они отправились прямиком в спальню, не распаковывая вещей и обойдясь без обзорной экскурсии по дому, что помогло Оливии отвязаться от мыслей либо о смущенной неловкости, либо о бурной страсти, которые мучили ее с тех самых пор, как она приняла приглашение Фрэнсиса. Однако же чего Оливия не представляла, равно как и обоев в широкую небесно-голубую и кремовую полоску и обшарпанного вязового бруса потолочных балок и оконных рам, так это глубины своего доверия к Фрэнсису, которое она к тому времени уже ощущала или ощутила спонтанно – сказать было трудно, поскольку их предыдущая встреча прошла в каком-то дурмане, превращавшем импульсивность в спонтанность, а хмельной угар – в судьбоносность.

В торжественном молчании Фрэнсис провел Оливию на второй этаж, где они вскоре разогнали остатки призрачной дымки, окружавшей их первый вечер в Оксфорде, и встретились лицом к лицу, глядя друг другу в глаза, не отвлекаясь ни на смущение, ни на фантазии, искренне улыбаясь наслаждению, которое они черпали друг в друге. А потом они лежали бок о бок, сплетенные, но безмолвные, не рассыпая попусту комплименты и уверения в обретенном блаженстве, потому что оба сознавали, что именно произошло; в этой сияющей тишине разум Оливии избавился от всех впечатлений, кроме осознания сияния и тишины. Они снова начали целоваться, как пловцы, которые, выйдя на обжигающий песок тропического пляжа, тут же передумали и снова вернулись в бушующий океан. Им нужно было столько сказать друг другу, что разговаривать было незачем. Слова попросту умножили бы отличительные признаки, уничтожаемые тем, что сейчас пронизывало и окружало их, как магнитное поле, заставляющее железные опилки складываться в очертания цветка.

Оливия приняла ванну и спустилась на кухню, где разговор возобновился. Толстые носки смягчали холодок неровных каменных плит под ногой. Фрэнсис заговорил сквозь пар, поднимавшийся от вареной картошки, откинутой в дуршлаг. Оливию впечатлила спокойная уверенность, с которой Фрэнсис занимался приготовлением ужина. Сама она готовила со смесью монотонности и паники, а трудясь над хорошо знакомым блюдом, не теряла уверенности, что у нее ничего не выйдет. Оливия смутно припомнила, что Стивен Пинкер в одном из своих внушительных томов провел различие между «контаминационной грамматикой» и «аналитической грамматикой», или что-то в этом роде. Кулинария и живопись, как ни странно, принадлежали к категории «контаминационных», а Оливия ни в том ни в другом не блистала.

– На этом предварительные приготовления окончены. – Фрэнсис высыпал отваренный картофель на сковороду, встряхнул ее, чтобы перемешать (контаминировать, в грамматическом смысле) картофель с оливковым маслом и розмарином, и поставил в духовку.

Он провел Оливию в гостиную, где они растянулись на большом диване и глядели на огонь, тлеющий в рассыпчатой груде пепла и угольков.

– Господи, как здесь хорошо, – вздохнула Оливия.

Еще нежась в ванне, она вспомнила о неизбежных порывах откровенности, сопровождающих всякую влюбленность, и решила признаться, что она – приемный ребенок, в отличие от ее брата Чарли, родного сына Мартина и Лиззи. Оливия вкратце изложила Фрэнсису основные факты и то, что приемные родители сообщили ей об этом в день ее шестнадцатилетия.

– Поэтому ты и решила стать биологом? – спросил он.

– Наверное, но я не сразу это поняла. Отец сдержался и не стал подвергать анализу мой выбор профильных школьных предметов: биология, химия и социология.

Фрэнсис рассмеялся и прижал ее к себе.

– Осознала это я только студенткой, – продолжила Оливия, – когда решила раз и навсегда опровергнуть постулат, что основным вкладом в формирование моей личности является генетическое наследие, переданное мне парой неизвестных.

Она не стала разыскивать свою биологическую мать, считая, что поиски посторонней женщины, отказавшейся от дочери, предают ее истинных родителей. С этим убеждением она рассталась лишь в двадцать шесть лет, когда у ее подруги родился ребенок. Оливии позволили подержать новорожденного, и она спонтанно ощутила всепоглощающую нежность, но мать, измученная родами, тут же потянулась к младенцу, чтобы успокоить и защитить его. У Оливии немедленно взыграло воображение, и она стала раздумывать о мотивах, вынудивших ее биологическую мать на такой поступок, поэтому в конце концов решила встретиться с той, кого, как выяснилось, звали Карен Хьюз.

В день встречи Оливия проснулась в холодном поту в четыре утра, в родительском доме, в том суеверном состоянии, когда все кажется метафорическим и многозначительным. Она хотела остаться дома, там, где жила в окружении любящей семьи, а не в доме, который мог бы быть ее родным домом в бессмысленном измерении прошедшего времени и условного наклонения. Из Белсайз-Парка она уехала слишком рано и, задумавшись в метро, проехала нужную станцию на целых две остановки, поэтому к дому Карен отправилась пешком, на ходу так часто посылая эсэмэски и названивая Люси и Чарли, что батарейка в ее стареньком мобильнике села. Надо было спросить у кого-нибудь дорогу, но не спрашивать же у этого типа со впалыми щеками, которого волочил переваливающийся бульдог на поводке. Серые высотки через дорогу, потемневшие от дождя, были так густо утыканы тарелками антенн, что напоминали щупальца осьминога. В центральном скверике с вытоптанной травой росли кусты, отторгавшие любые попытки вандализма не только своими зазубренными листьями, похожими на высунутые языки гаргулий, но и совершенством своей непревзойденной уродливости. Вдобавок два куста прибегли к дополнительной мере предосторожности и засохли. Оливии претило собственное отношение к непривычной окружающей действительности. Проклятая психотерапия не допускала случайных выбросов отрицательных эмоций. Смесь высотных зданий и ленточной застройки была характерна для многих районов Лондона, где доводилось бывать Оливии, но сейчас она проецировала свой страх встречи с матерью-предательницей на залитые дождем дома и на типа, выгуливающего собаку, а страх, что встреча пройдет ужасно, – на чахлые кусты.

Оливия рассказала Фрэнсису, что ее параноидальное состояние немного развеялось, когда дружелюбный прохожий объяснил, что Мафекинг-стрит – «вторая улица направо, там сразу видно», но, как только она приблизилась к повороту, все страхи вернулись. Она замедлила шаг. Какое отношение все это имеет к ней? Ее обуяло гнетущее, истерическое сопротивление. Вся генетическая информация, заключенная в резервуаре дома Карен, уже была вложена в саму Оливию. Внезапно ей захотелось повернуться и уйти, но входная дверь распахнулась, и на пороге появилась усталая добрая женщина с густыми седыми волосами, небрежно собранными в пучок, в старом свитере и джинсах.

Карен провела Оливию в крохотную гостиную, полную книг. Книги стояли на полках, лежали на столах и этажерках, стопками высились на полу у кресла. В комнате было сумрачно, только у кресла горела лампа да тускло сиял электрокамин с черными и оранжевыми поленьями, так явно фальшивыми, что в другом месте они выглядели бы китчем, однако здесь вся обстановка говорила о скудости средств и равнодушии к интерьерам. В первые неловкие минуты Карен налила чаю и предложила печенье, от которого Оливия отказалась. Как только Карен села в кресло, на колени ей запрыгнул трехцветный кот, и она начала его гладить – с выразительной поспешностью, отражавшей не столько требования кота, сколько ее собственное настроение.

– На одной из нижних книжных полок лежала фотография, – продолжила Оливия. – Мне показалось, что на ней молодая Карен с ребенком на руках. Ой, там что-то горит! – внезапно воскликнула она.

– Тьфу ты! – Фрэнсис сорвался с дивана. – Я так увлекся, что совсем забыл. Вот сядем за стол, и продолжишь. – Он открыл дымящуюся духовку и вытащил противень с курицей и картофелем, весьма зажаристыми.

За ужином она завершила свой рассказ и почувствовала себя еще ближе к Фрэнсису. Следующие три дня они не расставались и поневоле разлучились только сегодняшним утром. К счастью, вскоре они снова будут вместе.

Оливия заглянула в огромные окна ресторана и увидела, что Фрэнсис уже там и Люси тоже, только сидит за отдельным столиком. Странно было сознавать, что два близких ей человека находятся в одном помещении, но не подозревают друг о друге и ждут ту, чье появление образует новую среду, – так в прозрачную жидкость добавляют третий раствор, и она внезапно начинает переливаться радужными красками. Оливия не успела еще войти, как Фрэнсис поднялся, словно бы заметил ее или как-то еще ощутил ее приближение, хотя до этого был погружен в книгу. Он распахнул дверь и вместо приветствия поцеловал Оливию. Люси не сразу увидела подругу, но вскоре тоже подошла, и они крепко обнялись. Оливия представила Люси и Фрэнсиса друг другу, и официант провел всех за столик в глубине ресторана, где Люси села в уголок, спиной к стене, напротив Оливии и Фрэнсиса.

– Обожаю этот ресторан, – воскликнула Оливия, прильнув к Фрэнсису. – А почему здесь? Ты же говорила, что у Хантера апартаменты на Сент-Джеймс-Плейс.

– Да, – ответила Люси, – но я ходила на прием в Неврологическую лечебницу на Квин-сквер.

– Ох, а что с тобой? – встревожилась Оливия.

– Да мышечные спазмы совсем замучили. Наверно, это все из-за стресса. Вчера вечером был такой сильный приступ, что пришлось позвонить Эшу – помнишь Эша? – и он записал меня на прием к неврологу, доктору Хаммонду. Мы с ним обсудили способность тела соматизировать психологические состояния. «Все эти бедолаги, которые вернулись с Первой мировой с неврозами, – поразительные случаи. Совершенно необъяснимые с точки зрения неврологии», – сказал он. И, как он выразился, «на всякий случай» отправил меня на МРТ. Вот я и зарезервировала столик здесь, потому что проходила обследование в томографическом центре за углом.

– А когда будут результаты? – спросила Оливия.

– В следующий вторник, после очень длинного уик-энда с Хантером, боссом, который никогда не спит. Уик-энд начинается в четверг, как только в пять утра прозвенит мой будильник.

– По-моему, у тебя звенит слишком много будильников, – сказала Оливия.

– Если спазмы не от стресса – наверно, это ирландское происшествие до сих пор аукается, ну, когда мы там на велосипедах колесили.

– Боже мой, это был такой ужас, – объяснила Оливия Фрэнсису. – Я ехала следом за Люси и краем глаза увидела, как она перелетела через калитку в ограде. Со стороны это выглядело вполне профессиональным кувырком, мне даже показалось, что она сейчас встанет в стойку, как гимнастка, спрыгнувшая со снаряда, знаешь, руки вразлет, ступни вместе. Потом я услышала крик, ну и началось – «скорая», рентген, костыли…

– Сочувствую, – сказал Фрэнсис. – Вполне возможно. А как прошла МРТ? Мне никогда не делали томографического обследования.

– Все были очень дружелюбные и жизнерадостные, – сказала Люси. – Одеты так, будто собрались на пробежку, все в спортивных костюмах и кроссовках, хотя на самом деле целыми днями только и делают, что заполняют бланки и нажимают кнопки. А в самом сканере очень покойно и удобно. Для тех, кто работает на Хантера, лежать и ничего не делать – огромное удовольствие. Поэтому я просто закрыла глаза и лежала, как труп.

– Тебя послушать, так это как в спа сходить, – сказала Оливия.

– Ну да, как в спа-салон, только в очень высокотехнологичный, там же еще наушники, такой дробный грохот и писк, похожий на сигнал тревоги, только означает, что надо лежать совершенно неподвижно. Немного погодя сквозь весь этот приглушенный шум я услышала, как медсестра сказала: «А сейчас мы на минуточку вытащим вас из сканера», а потом объяснила, что мне вколют контрастный раствор. Когда он разошелся по телу, с таким холодком, знаете, меня вернули в сканер еще на пятнадцать минут.

– А что, всегда вкалывают контрастный раствор? – спросила Оливия.

– Именно этот вопрос я и задала медсестре-австралийке, которая вытаскивала канюлю из моей вены. «Да, всегда, – ответила медсестра. – Чтобы четче видеть некоторые структуры». – «Какие структуры?» – спросила я. «Ну, всякие там», – ответила она, и я поняла, что от нее толком ничего не добьешься. Она с улыбкой наклеила мне пластырь и сказала: «О’кей, доброго вам вечера». Было уже поздно, они все торопились в свои фитнес-центры или в «Королевскую кладовую», это такой паб на углу площади, названный в честь места, где королева Шарлотта хранила особые снадобья для короля Георга Третьего, когда его одолевал очередной приступ порфиринового безумия.

Люси явно была очень расстроена. Она говорила быстро, будто ее переполняли впечатления.

– Раз уж упомянули о пабе, то почему бы нам не выпить, – предложила Оливия.

– Я успел изучить винную карту, – сказал Фрэнсис. – Здесь предлагают множество вин по бокалам, на пробу, так что можно напиваться постепенно, под уважительным предлогом получения энологического образования.

– Да-да, – сказала Люси. – Сравниваем и контрастируем. Давайте-ка так и сделаем.

Пока все трое путешествовали по винной карте, из Португалии к Роне, из Австралии в Венето, из Бургундии в Бордо, Люси расслабилась и вроде бы забыла о тяготах минувшего дня, и Оливия тоже расслабилась, сообразив, что Фрэнсис и Люси питают приязнь друг к другу – вполне самостоятельно, а не просто ради Оливии. Как и предвидел Фрэнсис, число бокалов вскоре перевесило объем проб, и наконец все согласились выпить по последней – и домой. Люси решила, что, прежде чем делать такой важный выбор, следует погуглить сравнительные достоинства еще не опробованных калифорнийских и чилийских вин. Она посмотрела на экран телефона, и Фрэнсис с Оливией приготовились выслушать дурацкий набор всевозможных характеристик типа «черносмородинный лист», «седло», «долгие ноты», «сигары», «спелая вишня» – то, что превращает описание вина в загадочную литературу, понять которую можно, лишь выпив вина, не поддающегося ее описанию, но вместо этого увидели, что Люси помрачнела.

– Извините, мне надо срочно ответить на сообщение, – сказала она.

Оливия предположила, что сообщение прислал Хантер, с очередным идиотическим требованием.

– Доктор Хаммонд просит, чтобы завтра с утра я пришла к нему на прием, – объяснила Люси.

– Я пойду с тобой, – немедленно предложила Оливия.

– Спасибо, – вздохнула Люси. – О господи!

– Наверно, дело в тех нервах, которые повредились, когда ты упала с велосипеда, – сказал Фрэнсис.

– Или это структуры, – добавила Люси. – Структуры.