Оливия нарезала овощи для супа, который Фрэнсис собирался готовить на обед. В их сотрудничестве наметился четкий ритм, после того как Оливия привыкла к дому, больше не искала дуршлаг или перечницу и не спрашивала, где взять дрова, когда корзина у камина пустела. Она тщетно пыталась сосредоточиться на моркови под ножом, потому что все время вспоминала, как провела выходные в Лондоне, помогая Люси пройти «пункционную биопсию». Сейчас Люси спала на диване в гостиной, избавляясь от послеоперационной мути обезболивающих и наркоза. Оливию преследовали воспоминания о вчерашнем возвращении из больницы и о том, как Люси терзали безостановочные судороги, вызванные мельканием солнца за окном автомобиля. Пришлось даже останавливаться в тенечке, чтобы дать ей прийти в себя. Остаток пути Люси провела, зажав глаза ладонями, чтобы не видеть солнечных лучей. Фрэнсис встретил их на пороге коттеджа и, к тайному недовольству Оливии, заключил Люси в довольно продолжительные объятия, а потом отправил ее прямиком в постель, чтобы она оправилась от изнеможения, вызванного судорогами.

Подготовка к операции началась в пятницу после обеда. Оливия с Люси ждали в сумрачной больничной палате, выходящей окнами на кирпичную стену. Украшала палату художественная черно-белая фотография фонаря в больничном скверике, очевидно компенсируя отсутствие окна, выходящего на этот самый скверик, как в палате напротив.

– Мне в черепе просверлят маленькую дырочку и иглой возьмут пробу, – сказала Люси, распаковывая пижаму и мягкую пуховую подушку, принесенную из дома. – Риск смертельного исхода при этой процедуре менее одного процента, а мистер Макьюэн – опытный хирург и умеет обращаться с дрелью. А еще…

Тревога Люси выплескивалась через край, и остановил ее только стук в дверь. Вошел дружелюбный медбрат-филиппинец, надел на запястье Люси пластмассовый браслетик с именем и попросил вымыть голову, перед тем как ее обреют.

– Мне обреют голову? – уточнила Люси.

– Да, доктор все объяснит, – сказал медбрат и вручил ей флакон ярко-красного дезинфицирующего средства «Гибискраб».

Вскоре пришла молодая врачиха с прозрачным полиэтиленовым пакетом. Сначала она занялась гривой своих каштановых волос, убирая непослушные кудри с глаз и закладывая густые пряди за уши, а потом извлекла из пакета одноразовую бритву «Бик» и начала выбривать на черепе Люси шесть кругляшков, каждый размером с двухфунтовую монету. Тонкие светлые волосы Люси она выбрасывала в желтую железную урну, испещренную предупреждениями о правильном обращении с ядовитыми отходами и острыми предметами. Потом врач накрыла каждое выбритое место белым пластмассовым колечком с клейким слоем и наложила такие же на лоб и виски Люси, объяснив, что эти метки позволят снять точную томограмму и создать трехмерную компьютерную модель опухоли. Эта модель поможет мистеру Макьюэну с наименьшим риском направить иглу для отбора наилучшего образца. Черным несмываемым фломастером она обвела все эти так называемые координатные метки и поставила жирную точку в центре каждой, на случай, если они ненароком отпадут во время последующей процедуры.

Когда врач вышла из палаты, Люси, в полосатой шелковой пижаме, встала перед зеркалом и расплакалась.

– Это не потому, что я выгляжу жутко, – сказала она, – хотя, конечно, выгляжу я жутко. Просто из дома я вышла здоровой женщиной тридцати с лишним лет, без каких-либо очевидных проблем, а теперь стала похожа на онкологического пациента.

Оливия хотела как-то утешить Люси, которая уже утирала слезы, но тут, запоздало постучав в распахнувшуюся дверь, в палату вошла еще одна врач. На ней были черные брюки и безрукавка; с плеча свисала большая тяжелая сумка, и такая перекошенная поза явно требовала немедленного медицинского вмешательства.

– Здравствуйте, я Люси, – представилась врач. – Ой, простите, это вы Люси, а меня зовут Виктория. – Она рассмеялась, будто такая путаница была привычным делом в неврологической клинике. – Я работаю с мистером Макьюэном, мы вас завтра будем оперировать.

– Приятно познакомиться, – сказала Люси.

– Завтра мистер Макьюэн обсудит с вами несколько вариантов, – начала Люси-Виктория.

– Да? А что именно имеется в виду? – спросила Люси.

– Мистер Макьюэн завтра вам все объяснит. Возможно, понадобится удалить более крупную часть черепной кости, чтобы дать нам возможность выбора.

Люси-Виктория сделала движение рукой, как эпизодический актер в исторической драме, приподнимающий кепку перед господской каретой.

– Возможность выбора? – удивилась Люси. – Я думала, что мне просто сделают пункционную биопсию.

В палату вошел еще один врач, молодой человек в хирургическом костюме, и сказал, что он тоже будет участвовать в завтрашней операции.

– Понимаете, – продолжила Люси-Виктория, – возможно, мы проверим некоторые функциональные участки мозга. Составим карту, так сказать.

– И возможно, отберем дополнительные образцы опухоли, чтобы получить полную картину, – добавил второй врач.

– Но ведь это увеличивает риск, – сказала Люси. – Мистер Макьюэн ясно дал понять, что для того, чтобы добраться до опухоли, нужно пройти через очень важную зону.

– Завтра утром мистер Макьюэн вам все подробно расскажет.

– Завтра утром? Прямо перед тем, как меня повезут в операционную? А процедура по-прежнему будет проходить под местным наркозом?

– Да. Вам будут доступны все варианты.

– Вообще-то, анестезиологи, которые делают местный наркоз, по субботам не работают, – заметил второй врач.

– Ах да, – спохватилась Люси-Виктория. – Спасибо, что напомнили. Но все остальные варианты процедуры по-прежнему доступны.

Сделав это весьма тревожащее замечание, врачи вышли из палаты, явно желая поскорее отправиться домой, чтобы не застрять в пятничных пробках.

– О господи, – вздохнула Люси, изумленно глядя на Оливию.

Оливия сочувственно покачала головой.

– Не волнуйся, завтра Макьюэн все объяснит, – сказала она и решила перейти к более утешительному предмету разговора. – Чуть не забыла, Чарли разрешили с тобой увидеться, так что он тебя развеселит.

Оливия знала, что для брата встреча с Люси, даже чисто из намерений выразить сочувствие, была связана с некоторыми осложнениями. Люси занимала особое место в пантеоне соперниц Лесли, его ревнивой подруги, которая подозревала, что Люси для Чарли – «любовь всей его жизни», а сама Лесли просто «подходящий материал для жены». Она была из тех людей, которые считают, что оригинальность заключается в умелом применении клише, активно заключаемых в кавычки, чтобы подчеркнуть их банальность «тонкой насмешкой». Хотя Лесли и догадывалась, что Чарли тоскует по Люси, Оливия очень надеялась, что она неверно истолковывает представления брата о «подходящем материале для жены».

– Замечательно, – сказала Люси, пытаясь отыскать в сумке шерстяную шапочку, которую хотела надеть после операции.

В дверь снова постучали. Оливия и Люси напряглись, ожидая еще одно травмирующее медицинское объяснение, но оказалось, что пришел Чарли с бутылкой такого же шампанского, которое они пили с Люси, отмечая годовщину своего знакомства, еще студентами. Этот романтический, несколько сентиментальный жест очень растрогал Люси, которая давно не виделась с Чарли; ей хотелось уверенности, что дворцовый переворот, устроенный ее мозгом, не уменьшил пылкого восхищения Чарли ее умом и телом и что Чарли поможет ей их защитить. Она натянула шерстяную шапочку до самых бровей, закрыла ею уши и выглядела так, будто собралась на прогулку морозным утром. Чарли вытащил из автомата несколько пластмассовых стаканчиков и налил всем шампанского.

– Эти стаканчики – как мензурки для анализов мочи, – сказал он. – Приятно видеть, что они могут выступать и в другой роли.

– Возвышенной, – добавила Люси.

– Тебе бы в сомелье пойти, – сказала Оливия. – Ты умеешь уговаривать клиентов как следует наслаждаться вином.

Люси, как и любому другому на ее месте, хотелось смягчить резкость и остроту дня слоями описаний, но удалось лишь возбудить оживленную дискуссию, типичную для семейства Карр, о психопатологии хирургов, этих отважных и богоподобных целителей, единственных людей на свете, которым не возбранялось разрезать человеческие тела, отпиливать конечности, протыкать плоть, извлекать органы и удалять мозговую ткань, оперируя на грани паралича, инсульта и кровоизлияния. Эта профессия удивительным образом совмещала милосердие и жестокость, не раскрывая, какое из этих чувств доминирует, при условии, что оба они сопровождались высокой степенью точности.

– Между прочим, меня ничуть не успокаивает то, что вы сравниваете моего хирурга с серийным убийцей, – заметила Люси, и все они – чуть захмелевшие, взволнованные и напряженные – дружно расхохотались и на миг словно бы вернулись в прошлое, лет на пятнадцать назад, когда втроем сидели в пабе «Королевский герб» и смеялись над скучными лекциями или неудавшимися гулянками.

Закончив приготовления к обеду, Оливия поднялась наверх принять душ, но оказалось, что ванную занял Фрэнсис. Он стоял без рубашки, с наполовину выбритым лицом, покрытым пеной, и готовился брить другую щеку.

– Значит, пока я нарезала восемь разных овощей, ты успел побриться только наполовину? – спросила Оливия, целуя его в плечо.

– В начале знакомства главное – тебя заворожить, – сказал Фрэнсис. – В следующие выходные ты будешь готовить обед, а я буду нежиться в постели.

– Замечательно, – сказала Оливия, стягивая с себя джемпер.

Люси лежала на диване, свернувшись клубочком, как раненый зверь, и глядела на огонь в камине Фрэнсиса, точнее, на угольки, тлеющие в груде пепла. Обычно она вскочила бы и подбросила дров к догорающим поленьям, но в ее теперешнем состоянии абсурдно было даже представить такой решительный, требующий усилий поступок. Огонь, будто рак, уничтожал то, что поражал, и тем самым уничтожал самого себя. А вдруг с опухолью можно как-нибудь договориться о мирном сосуществовании, вот как «договариваются» с шантажистом? Опухоль без спросу обосновалась в мозгу Люси, но теперь пришло время переговоров. Те немногие, кто знал о ее болезни, рано или поздно отпускали общие замечания о смерти, к примеру, что могут внезапно попасть под машину, но ведь Люси не обзавелась онкологической опухолью ради того, чтобы отвергнуть возможность несчастного случая. Под вопросом была голова каждого, а вот у Люси был еще и дополнительный вопрос, в голове.

Какие бы комбинации психологических характеристик ни заставили мистера Макьюэна избрать свою профессию, Люси он нравился. Он заглянул к ней в палату сообщить, что биопсия прошла «великолепно». Люси не стала говорить, что ее ноги не держат, но упомянула, что швы тянут и ноют. Как выяснилось, это было «совершенно нормально», потому что кожа головы туго натянута и ее надрезанные края у просверленного в черепе отверстия приходится зашивать крепко, самой прочной нитью.

Сегодня у нее не было никаких связных рассказов, в которые можно было бы обернуть ее страдания, а только прерывистые всплески воспоминаний: гольфы для улучшения кровообращения, больничный халат, просторные больничные трусы; на вопрос, опасен ли общий наркоз, анестезиолог ответил вопросом, переходила ли Люси дорогу. Да, разумеется, дорогу она переходила. «Это гораздо опаснее!» – торжествующе ответил он, встал, наткнулся на соседний стул и едва не упал, однако не заметил в этом никакой иронии. Может быть, он хотел показать, что почти все на свете опаснее общей анестезии и что Люси выпала счастливая передышка от угрожающего мира. Из-за «заторов» в отделении дохирургической подготовки наркоз пришлось давать прямо в операционной. Люси огляделась и заметила темно-зеленый медицинский аппарат, чем-то напоминавший колоду мясника.

– После того как наркоз подействует, меня переведут туда?

– Да, – ответила медсестра. – Очень важно, чтобы во время операции голова пациента не сдвигалась даже на миллиметр, поэтому ее закрепят специальной струбциной.

С этой ужасающей мыслью Люси погрузилась в наркотическое забытье, а проснулась, стуча зубами и дрожа от холода; медсестры поспешно накрыли ее согретыми одеялами, и глаза Люси наполнились благодарными слезами. Она решила удостовериться и, помедлив, удостоверилась, что по-прежнему может двигать руками и ногами.

Ей чудилось, что она очнулась не после двухчасовой операции, а от полувекового сна и каким-то колдовством перенеслась в дряхлость: запястья и щиколотки вот-вот треснут, на теле сами собой возникают синяки, а череп проломится от малейшего прикосновения. В день выписки она приняла душ, хотя ей неделю нельзя было мыть голову, поэтому пришлось надеть купальную шапочку. В душе флакон мыльного геля выскользнул из рук и громко стукнул о пол, что вызвало у Люси приступ судорог. Она изо всех сил сохраняла спокойствие и не потянула красный шнурок тревоги, но, когда упомянула об этом врачу, тот сказал, что после операции частота приступов может возрасти и что это «вполне нормально». Как показала жуткая поездка в Хоуорт, это предсказание сбылось, но в остальном все и впрямь было почти нормально.

Сегодня утром, проснувшись, она доковыляла до окна и распахнула шторы, сразу же зажмурившись от яркого зимнего дня в великолепии заиндевевших полей и затянутых ледком луж, сверкающих под безоблачным небом; все было ясным, спокойным и обещающим, как серебряная флейта, лежащая на листе нот. Люси стояла у окна, хмурая и изувеченная, напуганная светом, а правая нога казалась в два раза тяжелее левой. Потом Люси осторожно спустилась по крутой лестнице, совершенно не чувствуя правой ноги, так что она либо билась о ступеньку, либо зависала над ней, не понимая, далеко ли следующая. За завтраком Люси держала себя с натужной бодростью, но, выдавая свою тревогу, постоянно касалась перебинтованной головы, поглаживала толстую повязку и ощупывала ее кончиками пальцев, пытаясь определить границы боли и размер раны. Плотные швы скрывали отверстие, просверленное Макьюэном. Перед операцией он сказал Люси, что сделает пункционную биопсию, но отверстие должно быть шире, чтобы провести обследование под разными углами. Поскольку опухоль находилась под функциональной мозговой тканью, Макьюэн хотел подобраться к «горячей зоне» иными путями, без того, чтобы сверлить добавочные отверстия.

Люси утомленно открыла глаза, увидела камин и поняла, что снова задремала.

– Привет, – сказала она.

– Привет, солнышко, – отозвалась Оливия. – Я не хотела тебя будить.

– А я не сплю, так, подремываю.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Новый мозг, – вздохнула Люси.

– Погоди, я гляну в морозилке, – сказала Оливия.

Не успела Люси решить, следует ли продолжить, завершить или отмахнуться от шутки, как послышался шум приближавшегося вертолета. Глубокий гул мотора и медленный рокот вращавшихся винтовых лопастей звучали все громче и громче, а потом оглушительно загрохотали над самой крышей дома.

– Что за черт? – Оливия бросилась к двери посмотреть, что происходит.

Люси ощутила знакомое щекочущее напряжение в мышцах ноги – подступала судорога.

– Привет, Люси, – бросил Фрэнсис на ходу. – Я сейчас все выясню. Погодите. Здесь запрещена посадка вертолетов.

Люси решила переждать судорогу и никому о ней не рассказывать. Вертолет завис где-то неподалеку. Лопасти кружились все медленнее, послышалось высокое жужжание, и все смолкло. Спазмы, хотя и стали привычными, по-прежнему тревожили Люси: не важно, что их вызывало, но сами они вызывали у нее мысли о быстром упадке. Наконец спазм прошел, и совершенно обессиленная Люси свернулась клубочком на диване, закрыв глаза и зажав подушку коленями. Когда открылась дверь, Люси не шевельнулась; все равно ей скоро расскажут, почему над крышей грохотал вертолет, разрезая лопастями воздух и посылая допплеровские звуковые волны сквозь ее беспокойное тело.

– Эй, Люси, как дела?

Люси изумленно распахнула глаза. Откуда здесь взялся Хантер? Она попробовала привстать.

– Привет, Хантер, – пробормотала она, приподнимаясь на локоть, свой базовый лагерь, прежде чем начать изнурительное восхождение на вершину вертикального положения. – Невероятно! Как ты меня нашел?

– Узнал, что ты на больничном, провел небольшое расследование и сразу же приехал. К сожалению, мой вертолет распугал тут каких-то доисторических лошадей. Каюсь, виноват, но я хотел тебя проведать.

Люси наконец-то села ровно. Фрэнсис втащил на кухню огромную корзину для пикника, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не показать, как разозлен бесцеремонным прибытием Хантера.

– Я тут кое-что привез, – пояснил Хантер. – Пообедаем в гостях у…

– Фрэнсиса, – подсказала Люси.

Хантер присел рядом с ней на диван и взял ее руку в свои.

– Мы о тебе позаботимся, – сказал он, – и ты выздоровеешь.

– Спасибо, – пролепетала она, проникнувшись убежденностью его слов. Он выглядел отдохнувшим и расслабленным, как никогда.

Из кухни вышла Оливия.

– Боже мой, Хантер, я в жизни не видела таких огромных банок черной икры! – Она удивленно изогнула бровь. – Спасибо большое. Овощной суп отправляется в холодильник, а блины я сейчас разогрею. В морозильном пакете водка холодная-прехолодная, правда, я не уверена, что в понедельник утром найдутся желающие выпить.

– Мы просто обязаны выпить за здоровье Люси, – заявил Хантер.

– Тоже верно, – кивнула Оливия, – но Люси сейчас пить нельзя, у Фрэнсиса сегодня встреча с кольцевателями птиц, а я пишу статью, так что напиваться вдрызг нам некогда.

– Одной бутылкой вдрызг не напьешься, – расхохотался Хантер, – это точно!

Когда все расселись за кухонным столом, уплетая блины с горами сметаны и черной икры, Хантер заявил, что здоровье Люси – не единственная причина, по которой надо выпить. Приобретение остальных акций «ЭвГенетики» стало поводом для следующего тоста, а когда Хантер узнал о давней вражде Оливии с Биллом Мурхедом, то настоял, что следует выпить «За свержение чванных мудаков и неверных друзей!».

– А о чем твоя статья, Оливия? – поинтересовался Хантер.

– О шизофренических расстройствах. Я работаю над ней вместе с отцом, Мартином Карром. Он психоаналитик. Я исследую генетическую сторону проблемы, а он описывает клинические случаи. А еще мы хотим подключить к этому нейробиолога.

– И что там вкратце? – спросил Хантер.

– Если совсем коротко, – начала Оливия, – то возникновение шизофренических расстройств соотносится с внушительным перечнем внешних причин: война, травля сверстников, ранняя смерть одного из родителей, физическое и сексуальное насилие, иммиграция, перемещение, расизм. Все они связаны с шизофренией сами по себе или, возможно, в комбинации со множеством относительно сопричастных генов, однако нет никаких доказательств, что гены вызывают шизофрению. Даже если стресс стимулирует или прекращает экспрессию генов, то результаты не проливают света на вопрос наследования, потому что многие мутации в геноме шизофреников обнаруживаются впервые, так сказать, de novo, и, значит, по определению не унаследованы.

– А как же близнецовый метод? – напомнил Хантер. – Это же золотой стандарт для генетического анализа.

– Да, такое мнение существует, – кивнула Оливия, – но многие клинические психологи, вот как мой брат Чарли, сомневаются в постулате о равенстве сред, на котором оно основывается. Результаты приписываются чисто генетическим причинам, не принимая во внимание фаворитизм, обвинения, заданные интерпретации и, в случае гомозиготных близнецов, влияние того, что их одинаково одевают, учат в одном и том же классе, они обзаводятся одними и теми же друзьями, их путают и, в общем, у них происходит «слияние позиции личности». Сторонники генетического подхода пытаются обойти эти социологические и психологические факты, утверждая, что гены гомозиготных близнецов «создают» искажающие воздействия, будто два младенца-близнеца, лежащие в одной колыбели, генерируют мощное энергетическое поле, заставляющее мать одевать их одинаково, а весь остальной мир тем временем застывает. В этом убедительном сценарии сама мать не подвержена ни каким-либо внешним финансовым, социологическим или психологическим силам, ни влиянию своих собственных генов, а просто подпадает под генетическое «созидание» гомозиготных близнецов. Это своего рода порочный круг в рассуждениях, предполагающих то, что они собираются доказать, а потом раз за разом повторяющихся в близнецовых исследованиях, как круговая оборона, защищающая осажденную догму.

– Знаете, – заявил Хантер с довольной улыбкой, – теперь, когда я выкупил «ЭвГенетику», по-моему, ее надо переименовать. Люси, вот ты этим и займись. Через пару недель дашь мне предложения.

– Я уже знаю, как назвать компанию, – сказала Люси. – «ЭпиФьючерс».

– За «ЭпиФьючерс»! – воскликнул Хантер и махом выпил очередную рюмку водки. – Отлично! Кстати, Фрэнсис, прошу прощения за то, что нарушил ход твоих экспериментов и распугал лесных жителей. Я же не знал, что здесь заповедник. Сейчас отправлю вертолет домой, пока еще светло, чтобы пилот не включал освещения, и попрошу, чтобы за мной прислали машину.

Он вытащил мобильник.

– К сожалению, здесь нет связи, – сказал Фрэнсис. – Но давайте предупредим пилота, а потом, если хотите узнать побольше о проекте восстановления дикой природы, пойдем со мной, прогуляемся.

– С удовольствием, – согласился Хантер.

Фрэнсис предложил ему пару резиновых сапог вместо замшевых туфель, взял блокнот с полки у двери, и оба вышли из дома. Оливия усадила Люси на диван. Когда восторженный бас Хантера и еле слышные ответы Фрэнсиса стихли вдали, подруги расхохотались и поудобнее устроились на диванных подушках.

– Что это было? – Оливия схватила Люси за руку и взглянула ей в глаза. – Он просто псих. Но гораздо добрее, чем я представляла.

– Я и не думала, что он такой заботливый, – сказала Люси.

– Он в тебя влюблен.

– О господи, только этого мне не хватало. Роман с Хантером мне нужен, как…

– Как дырка в голове?

– Ой, нет, – вздохнула Люси. – Совсем не так, как дырка в голове.

Чуть позже она медленно поднялась к себе в спальню и без сил упала на кровать. Она привыкла читать перед сном, поэтому включила лампу на прикроватном столике и взяла в руки роман, который начала перед тем, как попала в больницу. С тех пор она так и застряла на одном месте и сейчас, не успев перевернуть тяжелую страницу, выронила из рук книгу и провалилась в сон.

Проснувшись, она увидела свет лампы, размазанный по глянцевой черноте окна. Непонятно было, это поздний вечер или глубокая ночь. Люси приоткрыла дверь спальни, услышала негромкие голоса на первом этаже и снова отправилась в медленное путешествие по лестнице в гостиную, сообразив, что еще не очень поздно и что если снова лечь в постель, то она проснется среди ночи. Оливия сидела, положив лэптоп на поднятые колени, а Фрэнсис расположился в противоположном конце дивана, вытянув ноги к Оливии.

– Хантер уехал? – спросила Люси, усаживаясь в кресло у камина.

– Да, около часа назад. – Оливия закрыла лэптоп. – Попрощался, пожелал тебе всего хорошего и заявил, что до полного выздоровления тебе положен оплачиваемый больничный.

– Я, конечно, рада это слышать, но мне очень неловко, что он так запросто к вам нагрянул.

– Да пусть хоть каждый день обед привозит, – сказал Фрэнсис, – только на велосипеде. Я, вообще-то, против фастфуда, но корзина Хантера – отличное решение для тех, «кому некогда».

– Вы с ним хорошо погуляли? – поинтересовалась Люси.

– Прекрасно, – ответил Фрэнсис. – Знаешь, он действительно все понимает. Я процитировал ему Рузвельта: «Государство, которое уничтожает почвы, уничтожает себя». Ему очень понравилось. А потом мы поговорили о Дарвине, о земляных червях, об искусственных удобрениях, о снижении питательности продуктов. Я сказал ему, что в мировом масштабе деградация почв обходится нам в десять целых и три десятых триллиона долларов в год.

– Ох, любишь ты запугивать людей почвенной статистикой.

– Ну да, – ухмыльнулся Фрэнсис. – Но вообще все прошло великолепно. По-моему, он проникся проблемами экологии. Хоуорт очень странно влияет на людей. Прогулки по земле, на которой никто не наживается, позволяют отдохнуть от мыслей о том, как наживаться на всем остальном.

– Капитализму и природе срочно необходима семейная психотерапия, – сказала Оливия.

– Да уж, – вздохнула Люси, ощупывая края вмятины, спрятанной под бинтами. – За бесконтрольный рост приходится платить. – И добавила, решив сменить тему: – Как бы то ни было, похоже, все прошло отлично. И мне волнений меньше.

– Кстати, он пригласил нас всех к себе в гости. На юг Франции, в мае, – сказала Оливия.

– Правда? – изумилась Люси.

– Да. В «Яркое солнце», – кивнула Оливия. – Oh, les beaux jours!