В Калифорнию Хантер вернулся, испытывая периферальные галлюцинации – не полную оккупацию визуального поля, а постоянное мелькание смутно знакомых образов на краю зрения. Тени верблюдов и убийц с топорами, выхватываемые на склонах и камнях фарами автомобиля, в котором Рауль вез Хантера из Кармела в «Апокалипсис сегодня», тревожили не так сильно, как невозможная мышка, которая только что шмыгнула по пустому сиденью рядом с Хантером и исчезла, едва он повернулся, чтобы взглянуть на нее. Он побывал в Нью-Йорке, Оксфорде, Лондоне, Ассизи, Париже и снова Лондоне и Нью-Йорке и сейчас, всего десять дней спустя, вернулся на Западное побережье США. Он поддерживал свои силы таблетками не только из-за многочисленных встреч, решений, часовых поясов и приобретений, а еще и потому, что приходилось быть то дружелюбным, то напористым, в зависимости от ситуации, а сон то и дело откладывался на потом. Тело, истерзанное лекарствами, раз за разом не выдерживало, и каждый следующий крах становился все хуже. В полете из Нью-Йорка он чувствовал себя так, будто громила-мафиози выбросил его из вертолета в кишащую крысами мусорную свалку, на осколки разбитой посуды и искореженный металл, смягченные лишь необеззараженными больничными отходами и вонючими подгузниками. Он был готов на все, что угодно, лишь бы как-то отделаться от этого чувства. Поскольку мириться с любым разочарованием он не терпел, то сдуру решил принять еще одну таблетку. Разумеется, теперь за это пришлось расплачиваться, причем не только галлюцинаторными шмыгающими мышами, но и ордой варварских мыслей, ворвавшихся в незащищенные ворота его редактора-рассудка и превращавших даже самые основные понятия в нечто невнятное и угрожающее.

Поездка по Первой магистрали вызывала в памяти ощущение подступающей катастрофы в движении, которое Хантер впервые испытал в четырнадцать лет на заднем сиденье отцовской машины, возвращаясь в Лондон воскресным вечером. Он вполуха слушал, как его нелепые тупые предки обсуждают светские сплетни и результаты ужасно скучного уик-энда, проведенного в английском особняке, где гуляли сквозняки, половина комнат была заперта, а в остальных собрались до карикатурности пафосные типы, из-за которых ему пришлось пропустить клевую тусовку в Камден-Локе с приятелями из Вестминстерской школы. В те дни движение на английских шоссе часто ограничивалось одной полосой, так что быстрее было бы добираться до Лондона пешком, но в тот раз из-за какого-то просчета Министерства транспорта Великобритании действовали все три полосы, и машина мчалась сквозь дождь на предельно допустимой скорости. Как тот, кто сосредотачивается на одном инструменте в оркестре, Хантер отключил отупляющий родительский разбор полетов и вслушался в клейкий звук шин на мокром асфальте. Посреди этого самовнушенного саундтрека Хантера внезапно ошеломил парадокс: его неподвижное тело покоилось на заднем сиденье, в то время как автомобиль несся по дороге на скорости девяносто миль в час. Что происходило? Он сдвинул руку противоположно направлению движения и задумался, замедляет ли он путешествие, но в конце концов решил, что рука не путешествует отдельно от его тела, а точнее, отдельно от самой себя. Все было в покое относительно самого себя: его тело, автомобиль, Земля, Солнце, движение обуславливалось лишь их отношением к чему-либо еще – его тела к машине, машины к Земле, Земли к Солнцу и, разумеется, наоборот, в отношении ко всем остальным объектам. Его тело, изолированное от любых опорных ориентиров, всегда находилось там, где оно есть, не важно, прыгает он с обрыва, сидит в самолете или умер. С другой стороны, все находилось в движении: волны катились, кровь циркулировала, частицы отбрасывались или притягивались под действием той или иной силы, планеты вращались, звезды взрывались, галактика Андромеды мчалась к Млечному Пути на скорости четверть миллиона миль в час, но с другой стороны, все было в покое относительно себя, просто было там, где оно есть. Эти два противоположных образа словно бы душили его, вдавив большие пальцы в горло.

– Остановите машину! – завопил он.

– Простите, мистер Стерлинг, вы хотите сделать остановку? – спросил Рауль.

– Нет-нет, извини, Рауль, я просто кое-что вспомнил.

– Ничего страшного, мистер Стерлинг, – облегченно выдохнул Рауль, обрадованный тем, что не нужно останавливаться у обрыва на крутом повороте.

После долгих возражений родителей и настойчивых криков Хантера отец все-таки съехал на обочину, выпустил сына из машины, и тот начал расхаживать вдоль дорожного полотна, в непосредственной близости от мчащихся автомобилей, пытаясь хоть как-то развеять свои сомнения, преодолевая пространство своей собственной движущей силой, но, в конце концов успокоившись и вернувшись в машину, он понял, что все это бесполезно и что в корнях его панических страхов притаилось нечто неразрешенное, которое с тех пор он старался не замечать. А сейчас Хантер снова его ощутил: воспоминание было таким ярким, что вызвало ту же тревогу, которую он испытал на старом британском шоссе тридцать четыре года назад. И даже хуже. С тех пор он много чего узнал о науке, особенно от Сола и других своих консультантов, с которыми вот уже два года совершал приобретения для «Дигитаса», но это так и не избавило его от глубоко укоренившихся сомнений, поскольку они становились тем сильнее, чем больше знаний у него появлялось. Разрядить напряжение могла лишь концепция абсолютного движения, движения безотносительно чего-либо. Но такое движение существовало исключительно в абсолютном пространстве, в вакууме, содержащем нематериальную сетку математических координат. А как его измерить, если не тем самым, что он пытался измерить изначально: движением единственной частицы, неподвластной каким-либо силам, – поскольку, к примеру, сила притяжения потребует еще одного физического объекта – от одной координаты к другой, по сетке координат, в свою очередь измеряемой движением, поскольку она существовала лишь в том случае, когда протягивалась как минимум в двух направлениях? Господи, отдохнуть бы.

Эта поездка совершенно вынесла ему мозг, зато пошла на пользу бизнесу. Сол, отбившись от конкурентов, приобрел новую бронекерамику у запатентовавшего ее французского изобретателя. Защитный костюм из нее был не только прочнее и легче других, с прозрачным лицевым щитком из того же материала, но и был создан по образцу змеиной кожи – перекрывавшие друг друга чешуйки обеспечивали полную свободу движений. Встроенные фильтры предохраняли от химического и биологического оружия. В таком костюме можно было умереть только от разрыва сердца, инсульта, аневризмы, хронического заболевания или полного отказа всех систем.

В Ассизи тоже все было великолепно. Хантера не особо интересовали нищета, целомудрие и послушание; на самом деле о целомудрии он совершенно не задумывался, особенно если дело касалось Люси, которая его все больше очаровывала. Как бы то ни было, несмотря на его презрительное отношение к этим трем фальшивым добродетелям, он понимал, что католики, закрытый рынок с 1,2 миллиарда потребителей, с восторгом воспримут паломничество в Ассизи. Святой Франциск Ассизский не только считался покровителем Италии с 1939 года, трудного года для начала трудной работы, но и был мировым образцом аутентичности и исключительности, католиком, который желал быть христианином: не политиком, не убийцей, не педофилом или коллекционером, а христианином. Очень мощный посыл. А вот блаженный фра Доменико, францисканский отшельник, живущий в хижине среди лесов, окружающих древний скит святого Франциска, с точки зрения логистики представлял головную боль, а вдобавок дал обет молчания, поэтому команде Сола пришлось тащить сканнер, генератор и прочее специализированное оборудование по лесным тропам на крутых горных склонах, чтобы добраться до его долбаной лачуги. Если кто-то еще и сомневается, что смиренность – самая большая наглость, то пусть навестят блаженного фра Доминико. Правда, когда его наконец просканировали, то оказалось, что он – настоящее Эльдорадо данных, которые выведут «Гениальную мысль» на качественно новый уровень. «БФД», как называли его в команде, отшельничал вот уже тридцать лет, а над дверью его хижины красовалась цитата из Антония Падуанского, которая в переводе означала: «Размышления драгоценнее любых трудов, и ничто желаемое с ними не сравнится». Отца Гвидо, добродушного аббата, возглавлявшего общину францисканских отшельников, в конце концов удалось убедить, что для вящей славы Господней совершенно необходимо, чтобы БФД согласился потратить час на сканирование, дабы явить восторженной пастве церебральную стигмату своей феноменальной аскетической дисциплины. Полученные сканы всех ошеломили: речевые зоны в мозгу БФД работали с повышенной активностью. Проводящие пути нервной системы, соединяющие зону акустического восприятия с лобной долей, выглядели как Янцзы и Ганг в половодье.

– Вы только поглядите на эту среднюю лобную извилину! – восторгался Сол.

Некоторые наверняка решили бы, что бедняга, молчавший в одиночестве тридцать лет, все время разговаривал сам с собой или что переход от соломенного тюфяка в убогой хижине к грохочущему сканеру вызвал в нем приступ неудержимого страха и БФД безмолвно вопил, чтобы не нарушить свой обет, но отец Гвидо, заметив, что отшельник с благостной улыбкой погрузился в ад клаустрофобного устройства, предложил другое объяснение, то самое, которое вскоре украсит рекламные брошюры «Святой главы», версии «Шлемов счастья», предназначенной для католического рынка.

– Все очень просто, – с провинциальным итальянским акцентом произнес очкастый аббат. – Обычные люди говорят друг с другом по пять, а то и по десять часов в день и все о повседневных мелочах, но Доменико, посвятивший всю жизнь молитве, двадцать четыре часа в сутки беседует с Господом о самых глубоких проблемах вселенной. Он молится даже во сне! Вот научное доказательство поистине чудесного уровня духовного совершенства.

– Невероятно! – воскликнул Сол. – Его дофаминергические нервные пути просто гудят! Вперед, крошка! А прилежащее ядро каждые несколько секунд награждает его олимпийской золотой медалью. Если нам удастся воспроизвести петлю транскраниальной стимуляции этих областей, – он восторженно взмахнул рукой, обводя и полихромное изображение на экране, и лесистые склоны, – то мы осчастливим наших клиентов!

С тем же восторгом Сол отнесся к предложению Хантера приобрести оксфордское виртуальное приложение. Он сразу понял, что оно предоставит нарративную арку для следующего поколения потребителей «Гениальной мысли», которым захочется не просто блаженства, но и духовных и умственных развлечений: побродить в терновом венце по улюлюкающим улицам; посидеть под раскидистым деревом Бодхи в Бодх-Гая; слиться с оранжевой толпой, следующей за колесницами, влекущими статую слоноголового Ганеши, увитую венками ноготков; узреть стервятников, кружащих над зороастрийскими башнями молчания, и все прочее. «Многообразие религиозного опыта», заключенное в линейке «Шлемов счастья».

Слава богу, он почти дома. Хантер увидел огни и очертания особняка на вершине холма и с огромным облегчением представил, как растворится во сне в собственной постели после роскошного, но утомительного десятидневного бродяжничества. Нью-йоркские и лондонские апартаменты он не воспринимал как дом; домом был «Апокалипсис сегодня». Приехав домой, он улизнул от заботливой прислуги в кабинет, в свое святилище: гостиная красного лака, без окон, по соседству с его личными апартаментами, которые занимали половину первого этажа, выходящую на Тихий океан. Снотворное Хантер запил бурбоном, потом плеснул себе еще, поставил стакан на низенький столик матовой стали, откинулся на мягкую бирюзовую кожу дивана в стиле ар-деко, картинно надул щеки, давая себе понять, что достиг цели, хотя так и не смог избавиться от ощущения приближавшегося безумия. Он собирался поговорить с Джейд, пока не подействовало снотворное, но вместо этого уставился на сияющую поверхность золотистой ширмы перед ним: великолепная японская картина шестнадцатого века изображала корявую сосновую ветку на краю утеса; извилистая кора и темная хвоя тянулись к сусально-золоченому ущелью неведомой глубины. Напротив этого шедевра Хасэгавы Тохаку висел экран точно таких же размеров, на котором созданная компьютерным художником анимированная версия знаменитой волны Хокусаи медленно вздымалась и разбивалась за пятьдесят минут. Когда Хантер был в Калифорнии, то поудобнее устраивался на втором диване, напротив того, на котором сейчас сидел, и включал видео Хокусаи так, чтобы цикл заканчивался в то же время, что и ежедневная видеоконференция с двумя его нью-йоркскими психотерапевтами.

Несмотря на напряженную тишину и на терапевтические ассоциации этого защищенного, нарочитого и подчиненного места, не говоря уже о расслабляющем действии бурбона, разум Хантера все еще лихорадочно метался и разваливался под давлением недостатка сна. Вот если бы в спальне его ждала Люси, обнаженная, свернувшись клубочком в его постели, то, может быть, он бы и успокоился. Он не только ощущал к ней сильное влечение, но и с самого начала был впечатлен ее энергичным, напористым умом, с того самого поразительно искреннего ужина в Лондоне, когда с Хантера внезапно слетела его агрессивная личина, а Люси непринужденно рассказала ему историю своей жизни и ему ужасно захотелось окружить ее заботой. Свойственная Люси смесь силы и слабости вызвала в нем странную нежность; ничего подобного он прежде не ощущал и даже не думал, что способен на такое. Будь Люси сильнее, он стал бы задиристым, будь она слабее, то быстро бы ему наскучила. Обычно, ощутив первые признаки смутного сочувствия, Хантер обращался к своей чековой книжке, но это новое чувство с непривычным упорством обосновалось у него в сердце, и Хантер, освободивший место для мысли о том, чтобы окружить Люси заботой, теперь испытывал странное желание, чтобы она сама окружила его заботой, именно сейчас, когда он был так слаб. Почему ее здесь нет? Он умрет, если не сможет ею обладать, – хотя, по правде сказать, он все равно умрет, даже если не сможет ею обладать.

Факт оставался фактом: сейчас Люси в спальне не было и разбушевавшийся ум заставлял Хантера, якобы пребывавшего в полной безопасности, больше обычного ощущать первозданную угрозу, исходящую от окружающей обстановки. В дополнение к непостижимости движения, терзавшей его в машине, сейчас, в покое, его преследовала непостижимость пространства. Когда предмет, вот как столик матовой стали перед ним, занимал место в пространстве, аннигилировалось ли пространство плотностью массы? Или это просто было плотное пространство? Или это было смятое пространство, подобно тому, как массивные предметы сминают ткань пространства-времени? Чем массивнее предмет, тем глубже оставляемая им вмятина, которая в конце концов превращается в черную дыру и втягивает все в себя. Но ведь всем известно, что сама по себе масса состоит из пространства. Если представить, что ядро атома размером со стеклянный шарик, то в этом масштабе электрон был бы размером с толщину человеческого волоса в двух милях от шарика, но, должно быть, материя несокращаемо плотна, во всяком случае в самом ядре, и что же тогда происходит там с пространством? Если материя устраняет пространство, занимая его, то возрождается ли пространство, когда убирают материю? То есть пространство появляется и исчезает в зависимости от того, занимает и высвобождает ли его материя? Он ткнул пальцем в имя «Сол» на экране телефона, но звонок ушел в голосовую почту.

– Привет, Сол, я знаю, что уже очень поздно, но я тут волнуюсь и хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил. Вот, например, мы думаем, что дом – это стены и крыша, – зачастил Хантер, – но мы живем в пространстве, ограниченном стенами и крышей, у меня есть скульптура Рейчел Уайтред, она делает слепки пространства и удаляет вместилища, в общем, играет со всем этим, а вот у Тохаку в моем кабинете сосновая ветка как ближняя стена дома, а затянутые тучами горные вершины вдали как сломанный парапет, отмечающий внешний край, а между ними пустое пространство, которое и есть истинный субъект картины. В общем, если не забираться в дебри искусства, оставаясь в физике, но не углубляясь в квантовый вакуум, хотя в нем такие возможности, или в крышесносную нелокальность, или, там, неизвестное местоположение частицы, или лептоны и всю эту субатомарную хрень, или нейтрино, которые пронзают Землю с полным безразличием к полям, зарядам или плотности, ля-ля-ля, так вот, если не заморачиваться всем тем и сосредоточиться на этом… – Хантер наклонился вперед и, поднеся телефон к кулаку, стукнул по стальной столешнице. – Скажи мне, какова связь между материей и пространством! Вот это твердое тело, Сол? Перезвони мне! Дай мне ясный ответ, потому что если у физики нет ясности об основных концепциях, которыми она оперирует, то, может, мне следует… Ну то есть ладно, если в обычных обстоятельствах можно рассматривать сильно связанную атомарную решетку как твердое тело, обладающее длительностью и непроницаемостью: сталь может внедриться в пространство, но не наоборот, так ведь? Короче, я хочу знать, мне просто необходимо узнать следующее: когда ко мне в гостиную поставили стальной стол, куда делось пространство, которое занимало пространство, где сейчас стоит стол. То есть… – Хантер осекся. – Сол! Сол?! У меня судороги! Со мной такое иногда бывает. Сол! Да что за херня? Сол!!!

Хантер ощутил, как свело мышцы в руках, плечах и груди. Последняя таблетка в самолете, возможно, и свидетельствовала о его инфантильности, но сейчас, когда подступила смерть, он наконец-то все-все-все осознал, и честно-пречестно раскаялся, и пообещал, что если выживет, то больше никогда-никогда такого не сделает. Вот же ж хрень! В его планы это не входило. Рауль привык избавляться от пустых бутылок и всяких следов преступного использования наркотиков, и ему за это щедро платили, но его лояльность и конфиденциальность вряд ли распространятся на сокрытие трупа. Хантер завалился на бок, к своему пиджаку, воображая жуткие газетные заголовки: «Апокалипсис в „Апокалипсисе сегодня“. Верный дворецкий, Рауль Домингес, заявил: „Сеньор Стерлинг, мир его праху, был великим человеком, но, если честно, западал на наркоту, как свинья на помои“».

Хантер заставил застывшие мышцы руки потянуться к пиджаку. Ладонь, которую периодически сводило в когтистую лапу, наконец-то пробралась в нагрудный карман. Грудь сжало сильнее, боль поднялась по левой руке, и Хантер понял, что сейчас с ним случится давно заслуженный сердечный приступ. Последним отчаянным движением он высвободил из кармана коробочку с таблетками и с огромным трудом нажал крошечную кнопку сбоку. Среди высыпавшихся разноцветных таблеток были две круглые розовые, самые нужные – сильные бета-блокеры, которые, возможно, помогут расслабить мышцы и снизить кровяное давление. Как правило, одной таблетки было достаточно для интервью в телестудии с враждебно настроенным ведущим, обвиняющим его в преступлениях против человечности, но в данной катастрофической ситуации Хантер запихнул в рот обе таблетки и хорошенько разжевал, чтобы ускорить их действие. Потом он лежал неподвижно, лихорадочно заключая сделки с Судьбой, чтобы выторговать себе жизнь. Надо сказать Джейд, чтобы отменила все встречи и зарезервировала ему апартаменты на ранчо «Нуова Вита». Все, больше никаких таблеток и никакого кокаина – во всяком случае, никаких стимулянтов; нормальный сон – это выдумки, в которые Хантер отказывался верить, – ну и после выписки исключительно травяные чаи и свежевыжатые фруктовые соки, а спиртное только по праздникам.

Спустя полчаса, кое-как уверившись, что немедленная смерть ему не грозит, Хантер сел и допил вторую порцию бурбона. Жаль, что Сол не взял трубку. У Хантера накопились вопросы о материи и пространстве, на которые было необходимо получить ответ того, кто знает, о чем говорит. Например, подумал Хантер, даже сейчас не в состоянии полностью избавиться от своих негативных предположений, до Большого взрыва никакого пространства не существовало, и во что же тогда расширилась эта самая сверхгорячая сингулярность? Расширяясь, она образовывала пространство посредством движения материи, она возникла, обладая границей, которая находилась не в том месте, в котором зародилась: будучи относительной. А, вот что! Надо позвонить Люси. Она обязательно поможет. В Великобритании рабочий день в разгаре, а вдобавок это великолепный предлог, чтобы поговорить с прелестной Люси.

Ее телефон, как и телефон Сола, немедленно переключился на голосовую почту.

– Сволочи! – выкрикнул Хантер, сбрасывая звонок, не совсем понимая, выкрикнул он это до или после того, как прервал связь.

Ну и пусть. Надо будет выдать рождественскую премию первому, кто внятно объяснит, что такое сами по себе пространство, материя и движение, какова их врожденная природа, а не просто математическая связь друг с другом, а теперь, наверное, самое время немного отдохнуть, прикрыть монетами глаза почти умерших, вложиться в долгий сон без видений, сплести размахрившиеся нервы в прочные кабели, которые смогут выдержать сильный ток, энергию, являвшуюся сущностью Хантера Стерлинга. Запоздало вспомнив о строгости намерений, он налил себе стакан воды, отфильтрованной через древесный уголь, – его личный диетолог утверждал, что практически любая минеральная вода – чистый яд. Принятые успокоительные убедили Хантера, что он достигнет своего идеала, то есть проснется назавтра к обеду, отдохнувший и готовый к очередным препятствиям, которыми он наполнял свою жизнь, как путник у костра, подбрасывающий дров в огонь, чтобы отпугнуть гиен скуки и банальности. Страх перед сердечным приступом, психозом и другими обескураживающими примечаниями к его титаническому образу жизни был совершенно пустяковым в сравнении с ужасом, который Хантер испытывал при мысли о ничем не примечательных поступках.

По опыту он знал, что восемнадцать часов наркотического забытья совершенно опустошат его память, поэтому хотел еще раз сосредоточиться на том, что именно, точнее, на том, отсутствие чего так взволновало его в картине мира, пронесшегося за окнами его ментального сверхскоростного поезда в последние часы размышлений, и, может быть, надиктовать памятку, чтобы Джейд завтра ее распечатала.

Надо побыстрее добраться до кровати, пока он не вырубился. Шатаясь, Хантер вышел в коридор и кое-как добрался до спальни, заперев входную дверь, а потом закрыв еще и звукоизолирующую дверь. Нажатием кнопки он опустил стальные жалюзи и, неловко высвободившись из одежды, упал на кровать и забрался под одеяло. Пока не поздно, надо связаться с Джейд.

– Джейд? – прохрипел Хантер в телефон на подушке, стараясь не смежить веки.

– Привет, Хантер.

– Я тебя разбудил?

– Нет, у нас семь утра. Мы уже работаем с юристами в Париже. Потрясающее приобретение, Хантер, просто потрясающее. Ты чудо.

– Ты правда так думаешь?

– Все так думают, – сказала Джейд.

Веки Хантера сомкнулись, накатило забытье, но он предпринял последнюю отчаянную попытку.

– Записывай… – выдохнул он, с усилием приоткрыв глаза. – Пространство, время… что это? Пространство… и еще движение. И поля – они между пространством и временем? В смысле…

– Хантер?

– Есть ли что-то твердое? – прошептал он.

– Хантер, я все записала, очень интересные мысли, но тебе пора отдохнуть. Ты слишком много работаешь.

– Отдохнуть, – повторил Хантер. – В покое… или в движении. Да, Джейд, запиши меня в «Нуова Вита» и зарезервируй первую неделю мая для вечеринки «Дигитас» в «Ярком солнце».

– Отлично, а после этого как раз в Канны, – сказала Джейд. – Хантер? Алло? Хантер! Не забудь выключить телефон!

– А, да, спасибо, – вздохнул Хантер и очень вовремя нажал отбой.