Завершив работу над книгой, Оливия чувствовала себя как в отпуске и теперь, впервые за долгое время, могла неторопливо и вдумчиво заняться выбором интересующих ее научно-исследовательских проектов. Она растянулась на кровати в своей спальне родительского особняка, а рядом на покрывале лежал раскрытый томик Салли Сэйтл «Нейромания». Она уже прочла его до половины, но решила отвлечься. Отвыкнув от экстравагантной роскоши ничегонеделания, Оливия разглядывала хорошо знакомые очертания крон, крыш и окон, на которые смотрела всю сознательную жизнь, в любое время года, из года в год. Сейчас последние осенние листья еще цеплялись за влажные ветви, а в окнах напротив зажигались огоньки.

Дом дышал покоем. Отчасти потому, что стоял на тихой улочке и за стеной не было шумных соседей; отчасти потому, что встревоженные пациенты приходили сюда, чтобы обрести покой в беседах с одним из родителей Оливии; но, на ее собственный взгляд, потому, что это был прекрасный семейный очаг. В ее самых первых воспоминаниях дом был местом, где была она, а когда ее родители умрут, то дом станет местом, где ее больше не будет, потому что ни она, ни Чарли не смогут содержать огромный особняк. Дом был идеален именно для их семьи из четырех человек, что придавало ему совершенную длительность и реалистичную непостоянность. В нем не было ни финансовой или сентиментальной обузы родового гнезда, ни необузданности внезапного подъема, раздела или упадка. До тех пор пока что-то не ломалось окончательно, ни Мартин, ни Лиззи не могли заставить себя заняться ремонтом. Дом был местом работы и радушного гостеприимства, но более всего домашним очагом семьи, почти родной для Оливии, которая к тому же подозревала, что именно поэтому привязана к нему больше всех.

Сегодня Люси делали фМРТ, чтобы узнать, операбельна ли опухоль. Во вчерашнем телефонном разговоре Люси так торопливо и настойчиво описывала, что с ней происходит, что Оливия ощутила болезненную неловкость. Люси никогда прежде не испытывала подобного страха. В общем-то, он был неудивителен, но позволял увидеть еще одну грань ее личности, посвященную исключительно борьбе со страхом. По рекомендации Эша Оливия начала читать «Нейроманию», отчасти для того, чтобы со знанием дела пытаться успокоить Люси, но еще и потому, что в последнее время заинтересовалась нейробиологией, яркие образы которой затмили двойную спираль ДНК и стали новой эмблемой неотразимой силы науки, раскрывающей тайны природы. И все же в статусе этих двух научных эмблем существовали значительные различия: в то время как структура ДНК представляла собой две спирали, скрученные в противоположном направлении и горизонтально скрепленные парами нуклеотидов, еще ни одному нейрохирургу не удалось без внушительной дозы псилоцибина вскрыть череп пациента и увидеть сияющее многоцветное изображение, генерируемое при функциональном нейровизуальном обследовании, часто воспроизводимое на обложках журналов и демонстрируемое на слайдах при чтении лекций на любую тему, от онкологии до импульсивного потребительского поведения. Поп-артовские картинки мозга придают наукообразия разговорам о насилии или о рекламе, о бессознательном восприятии или о политических пристрастиях, о болезни Альцгеймера или о сексуальном возбуждении. Эти образы получили такое широкое распространение, что вскоре студенты начнут требовать, чтобы ими сопровождали лекции о творчестве Джейн Остин, как требуют кетчупа, горчицы или майонеза в ларьке с хот-догами. Какая часть мозга озаряется, когда читатель впервые сталкивается с мистером Дарси и его одиозной гордыней? Допустимо ли, чтобы литературные критики игнорировали то, что происходит в миндалевидном теле читательского мозга, когда Элизабет Беннет отвергает его предложение руки и сердца? Любое исследование, если оно желает серьезно себя зарекомендовать, должно настоятельно нуждаться в нейровизуализации, такова общепризнанная истина.

Но каков же истинный статус этих ярких разноцветных снимков? Если не считать ценной информации об анатомическом строении, восторг, вызванный наглядными образами мозга, дал толчок к непомерно преувеличенным предположениям о его работе, точнее, о том, что происходит в мозгу за определенным пределом сложности. Динамически замерялся контраст, зависящий от степени насыщения крови кислородом (BOLD-сигнал), и снимки отражали местную активность, основанную на статистических различиях BOLD-сигналов. Вот и все. А резолюция этих компьютерных моделей зависела от вокселей – трехмерного эквивалента пикселей. С человеческой точки зрения, воксель был крошечным, но с точки зрения нейрона выглядел лесом, где можно было невозбранно скрываться, а вовсе не тем уровнем, на котором можно представить синапсы, дендриты, аксоны и электрохимическую активность, не говоря уже о том, чтобы доказывать причины сложных психологических состояний. Для Люси, разумеется, важно было определить местоположение и размер опухоли. Было ясно, что эти снимки раскрывают кое-что о самом мозге, но далеко не ясно, в какой мере они способны раскрыть хоть что-то о разуме и личности. Мало того что мозг – это не разум, изображение мозга – это вовсе не мозг.

Размышления Оливии о нейровизуализации начались после того, как эта проблема неожиданно ворвалась в жизнь Люси, и совпали по времени с разговорами на ту же тему, которые вел отец Оливии, все еще возмущенный неадекватностью книги «Шизофрения: краткое введение», отрывки из которой он зачитывал в тот день, когда Люси рассказала Каррам о своем диагнозе.

– В книге приводятся всевозможные примеры энцефалосцинтограмм, – жаловался Мартин, – якобы «связанных» с галлюцинациями, то есть эти участки мозга якобы «вспыхивают», когда у пациента галлюцинация, а еще содержатся заявления, что размер миндалевидного тела и гиппокампа у пациентов с шизофреническими расстройствами, «как правило», меньше обычного. Те, кто верит в эту высокотехнологичную френологию, – настоящие безумцы, которые совершенно не стремятся к выздоровлению, в отличие от пациентов, чей мозг они сканируют. Да, конечно, вполне справедливо усомниться в том, что женщины страдают «завистью к пенису», но, к сожалению, «зависть к физике» действительно существует: попытка создать машину, которая сможет изъять психологические ощущения из психического заболевания. Это полный абсурд!

– И генетические корреляции шизофрении тоже неубедительны, – заметила Оливия.

– Ох, каких только корреляций не напридумывали! – вздохнул Мартин. – У кошек есть такой паразит, Toxoplasma gondii, который чаще встречается у людей с биполярными и шизофреническими расстройствами, чем в контрольных группах испытуемых. Некоторые даже считают, что Блейк написал «Тигра» из-за того, что страдал токсоплазмозом, которым заразился от своего кота.

– Да неужели? – удивилась Оливия. – Странно, что у нас так мало поэтов-провидцев, принимая во внимание то, сколько в стране домашних кошек.

– Может, нам с тобой надо совместно написать статью про роль кошек, генов, энцефалосцинтограмм и психотерапии в диагностике и лечении шизофрении, – сказал Мартин. – Я дам примеры клинических случаев, а ты рассмотришь генетику и нейровизуализацию.

– Нет, погоди, – запротестовала Оливия. – Я в отпуске. И вообще, нейровизуализация – не моя область. Обратись к Эшу, приятелю Люси. Он не только врач, но и нейробиолог.

– Превосходно! – воскликнул Мартин. – Новый проект! Шизофреники в сто раз чаще обычных людей совершают самоубийства. Если в этом виноваты гены, то почему серп естественного отбора не уничтожил эту нежелательную черту?

– Ну, искренние приверженцы подобных взглядов скажут, что множество слабых корреляций уцелело именно потому, что наш герой, Естественный Отбор, уничтожил основных виновников.

– То есть, если верить им, – сказал Мартин, – шизофрения когда-то была более генетическим заболеванием, чем сейчас, а теперь, когда она встречается чаще, то все равно остается генетическим заболеванием. Просто поразительно!

Оливия попрощалась с отцом, заявив, что пока не готова к участию в проекте, хотя мысль о совместных исследованиях была соблазнительна после длительной работы в одиночестве. Оливия задумалась, с чего бы начать. В ее книге шизофрения упоминалась в одном небольшом абзаце, где говорилось, что сто двадцать восемь генов в ста восьми локусах связаны с «затяжным психозом» и что большинство вариантов также ассоциируются с биполярным расстройством, синдромом дефицита внимания и аутизмом. В редком случае синдрома Ди Джорджи – делеции центрального участка длинного плеча хромосомы 22 (22q11.2) – наблюдаются сто восемь клинических ассоциаций, одна из которых – шизофрения. Вся эта широкая россыпь крохотных неоднозначных факторов, даже сметенная воедино, в горстку тончайшей пыли, указывала лишь на скудный набор генетических различий между пациентами с шизофреническими расстройствами и контрольной группой испытуемых. Тем не менее, невзирая на отцовский энтузиазм, Оливия не собиралась немедленно соглашаться на совместное написание статьи.

Она шла к Люси, в апартаменты Хантера, поэтому не стала совершать особых приготовлений к выходу. Больше всего ей нужна была чашка крепкого кофе, чтобы предотвратить вялость, надвигающуюся головную боль и смутное отчаяние, которые атаковали лишенное кофеина тело каждые четыре-пять часов. Может, необходимо устроить плановое отвыкание в Ивовом коттедже, чтобы Фрэнсис поил ее сначала черным, потом зеленым, а потом белым чаем, а она бы потела, металась и лепетала что-то невнятное, привязанная к кровати в запертой спальне.

Оливия налила кофе в гигантскую кружку и вышла из кухни в гостиную, где сидел Мартин в удобном старом кресле с продавленными пружинами, которое она хотела занять сама. Он был в одном из трех серых костюмов, в которых обычно вел прием, в джемпере и вязаном шерстяном галстуке. Одежда, подобранная не ради элегантности, а с точки зрения психологии, внушала пациентам, что перед ними – профессионал, человек солидный, в возрасте, который совершенно не намерен выражать себя своей манерой одеваться. Ему интереснее слушать рассказы пациентов, а не рассказывать о себе. Оливия, прекрасно знакомая с отцовским гардеробом, всегда поражалась продуманной нейтральности его рабочего наряда. Наверное, шпионов учат одеваться так же неприметно, чтобы их никто не запомнил.

– Привет, папа! – Она уселась на диван напротив.

– Как ты, родная?

– Лентяйничаю, – ответила Оливия. – Собираюсь навестить Люси.

– Ох, милая Люси… Как она себя чувствует?

– Узнаем после ужина, – вздохнула Оливия. – Держится храбро, но храбрость нужна, только если тебе страшно, а ей, разумеется, страшно.

– Да, конечно, – кивнул Мартин. – Даже у стоицизма есть пределы. По-моему, встреча с тобой ее поддержит.

– Надеюсь. – Оливия отпила кофе. – К счастью, ее отношения с боссом улучшились.

– Это хорошо, – сказал Мартин и, помолчав, добавил: – Я тут обдумываю нашу совместную статью.

– Я в отпуске! – напомнила Оливия.

– Будем работать в отпускном режиме, – заверил ее Мартин. – Я буду принимать пациентов, проведу кое-какие исследования и подберу клинические случаи.

– Ах да, разрозненные клинические случаи, – добродушно поддела его Оливия.

– А что такое теория, если не особо солидный набор разрозненных утверждений? И что такое факт, если не особо солидная теория?

– К счастью, я не успею ответить на эти вопросы, потому что иначе опоздаю к ужину.

Она встала и поцеловала отца в лоб.

– Хорошего вечера, родная, – сказал он. – Передай от меня привет Люси.

– Обязательно.