Коляда и зимние святы

Дальше: Праздник свечи – предчувствие весны

Летний солнцеворот знаменовал начало медленного полугодового «умирания» небесного светила. Но в конце круга оно «возрождалось» и начинало свой годовой рассвет. Праздник, который отмечал это событие, относился к наиболее почитаемым, выделялся яркой, возвышенной обрядностью и носил названия Коляда́, Коледа́, Коля́ды, Новолетник, Зимние святы, а позже Зимние русалии. В средней Руси зимнее солнцестояние, при котором длительность дня изменялась за сутки менее, чем на минуту, продолжалось с 14 по 27 декабря. Небесное светило будто замирало на восходе, а в северных краях вовсе не появлялось над землёй. Краткая «смерть солнца» сменялась его едва заметным «новым рождением» на рассвете 22 декабря.

Вечером в Сочельник, накануне Коляды древние русы готовили еду без огня. Она состояла из сочива – варёных зёрен жита, смешанных с толчёными семечками, орехами, маком и сыты — воды, подслащённой мёдом. После ужина в избе гасили все огни, печную золу рассыпали в огороде, надевали новую одежду. Старшая в доме женщина приносила из амбара зерно, а старший в доме мужчина воду из колодца или реки. В каждой семье ещё «до света» мололи муку и ставили тесто для праздничных блинов, а затем собирались в родовом святилище. По народным поверьям, в Сочельник после полуночи «открывалось небо», и к земле вместе с душами предков прилетали колядовать их спутники «гуси-лебеди»:

Напала пороша
Снегу беленького;
Как по этой по пороше
Гуси-лебеди летели,
Коледовщики…

Рождение света

Праславянская основа названия Коляда – *klad– «колода, обрубок дерева, лежачее дерево» родственна древнегреческому κλάδος «ветвь». У южных славян обрядам Коляды соответствовал Бáдняк, название которого означало «колода, комель дерева, пень» и происходило от индоевропейской основы *budn– «ствол, пень, туловище». На северо-западе средневековой Европы следы обрядов зимнего солнцеворота сохранились в почитании «рождественского полена», в наши дни превратившегося в кондитерское изделие: la bûche de Noël у французов, yule log у англичан, julblock у скандинавов. Южные славяне срубали Бадняк в полном молчании до восхода солнца, торжественно водружали на тлеющие угли костровища или домашнего очага, поливали маслом, посыпали зерном, называли «святым». Миг, когда толстое полено перегорало среди ночи и разваливалось на две части, считался поворотным, его ждали, не смыкая глаз, и потому слово Бадняк понимали ещё и как «бдящий, будящий».

Древнерусская Коляда отличалась от южнославянского Бадняка лишь названием и женским родом и представляла собой дубовую или берёзовую колоду. Жрец возлагал его на угли пригашенного общинного костра. Медленное, «всено́щное» горение Коляды знаменовало огненный переход через время – от старого года к новому. Погасшее кострище с мерцающими угольками становилось образом звёздного неба. Рдеющая посреди костра колода уподоблялась заре, соединявшей закат и рассвет, создавала зримое подобие «небесного моста», по которому в зимние дни солнце едва заметно шло над самым краем земли.

Собравшиеся ждали мгновения, когда Коляда прогорит и развалится на части. В этот миг над ней разжигали огромный костёр из соломы. Новый огонь брал начало внутри старого. Таинство возрождения света, восстающего во тьме из колядного костра, вызывало взрыв восторга. Искры пламени взлетали в небо и казались новыми звёздами, на лицах вспыхивало небесное зарево, жар костра растапливал снег до самой травы. Вся община с восхищением взирала на возникшее перед глазами чудо – прообраз весны… На заре все встречали первый рассвет «нового» солнца. Вторя его годовому движению и словно приближая лето, начинали вращать коложёг «горящее колесо на высоком шесте» и вести первый в году хоровод.

Коляда. Фотография

Сгорание двух полен, сложенных крестом, и распадение их на две части знаменовало переход от старого года и к новому. Горящее колядное колесо – «коложёг».

Фотография

Символ «сгоревшего» старого солнца, сменяющегося новым.

Колядой называли и горящую колоду, и само солнце. В Зимние святы пели, поминая огненное колесо, катящееся по небесному кругу:

А ехала Коледа
С конца в конец…

В колядном обряде отражалось кресильное таинство Купалы: этого требовало символическое подобие обоих новолетий. У сербов и хорватов сохранился обычай класть на всю ночь в огонь очага крест-накрест два полена, которые называли Бадняк и Баднячица. Наутро обновившееся пламя именовали Божичем. Русы выражали ликование при появлении первых проблесков новорожденного солнца и славили утонувшую в «новом огне» Коляду возгласами Овсень! Оусень! Усень! Авсень! Этот повторяемый на разные лады припев можно понять как приветствие начавшемуся «мировому рассвету». Праславянское *avsenь родственно с именем греческой богини Эос (Ἠώς «утренняя заря»), с латышским àust «рассвет» и литовским aúšti «рассветать». Слово овсéнь превращалось в овéснь, словно в ночь у колядного костра осень соединялась с весной.

Горящая Коляда вызывала в сознании образ пылающего Мирового древа, его крона, ветви и ствол будто сгорали в течение года. В Зимние святы жрецы сжигали на костре его последнюю часть. Однако перед рассветом из сгоревшей колоды, словно из корней, появлялся новый росток – луч возродившегося солнца. На смену мерцающей Коляде приходил сияющий Овсень-Овеснь, вестник весны. Сдвоенный припев «Ой, Авсень, ой, Коляда!» может говорить о связи в колядном таинстве света и огня, подобно тому, как они были связаны в купальском обряде.

Спустя столетия о древних обрядах зимнего новолетия напоминали строки святочной песни:

Стоят леса дремучие,
Во тех лесах огни горят,
Огни горят горючие.
Вокруг огней люди стоят,
Люди стоят, колядуют…

В Средние века колядование превратилось в молодёжную забаву, его первоначальная, глубокая образность едва проступала в отдельных песнях:

За реченькой, за быстрою,
Таусень!
Огни горят калиновые,
Калиновы, малиновы.
Промеж огней стоит скамья,
На той скамье лежат гусли,
Лежат гусли неналаженые.
А кому эти гусёлушки налаживати?
А налаживать гусёлушки Гордеюшке /…/.

Прилагательное калиновый происходит от древнерусского калить «разжигать, закалять», родственного с древнегреческим κήλεος «пылать». В том же смысловом ряду стоят слова калило «раскалённая железка» и каленка «банная печь-каменка», названия клёна, огненно-красных ягод калины и былинного Калинова моста, ведущего через огненную реку «на тот свет». По представлениям древних русов, колядование начиналось на небесах, «за рекой», среди «калиновых огней» разгорающегося солнца, а «гусляром» был их первопредок-сварожич. Условное имя «Гордеюшка» напоминало о небесном певце, рдеющем в лучах зари и посылающем на землю дары небесного света (солнечного коня, золотые одеяния с венцами и лучи – «кленовы стрелы»):

Он и батюшке шлёт добрáконя
Он и матушке шлёт шубу на золоте,
Он и братцам-то шлёт туги́луки́
Туги́луки́́, кленовы стрелы,
Он и сéстрицам шлёт золоты венцы.

Се́янье звёзд

Зимние таинства «хождения с плугом» и «засевания жита» некогда были наполнены всеохватным небесно-земным смыслом и лишь со временем превратились в земледельческие обряды плодородия. Начинало действо «кликанье плуга» и славильные молитвы его небесному прообразу – плывущему между звёзд Месяцу. Затем около колядного костра пропахивали по снегу широкую борозду и посыпали её зёрнами. Девушки «пололи снег», загадывая о женихе. В этих действах магия плодородия и зачатия сочеталась со вселенским действом – засеванием звёздами Млечного пути – небесной Роси. Обычай, по которому на Коляду «орали (пахали) на медведе», восходил к тем временам, когда его считали первым сварожичем – старшим собратом. В течение столетий обряд утерял начальный смысл и превратился в святочное «вождение козла» (заменившего опасного медведя) вокруг костра и по домам. На Коляду жрец «собирал» с небосвода и «подмешивал» зёрна-звёзды в обрядовую кашу. Её приготовление и поедание становилось священнодействием – приобщением людского рода к жизни бессмертных предков и сияющего звёздного мира.

В святочных песнях непременно поминались месяц-батюшка, солнце-матушка, дети-звёздочки. Каждая земная семья уподоблялась небесной:

Ой, Овсень! Ой, Овсень!
У хозяев на дворе три терема стоят:
Первый терем – светлый месяц,
Второй терем – красно солнце,
Третий терем – часты– звезды.
Светел месяц – сам хозяин,
Красно солнце – то хозяйка,
Часты звёзды – малы детки.

После славословий «небесной семье» односельчане брали из костра горящие головни и, разойдясь по домам, заново разжигали печи. «Новорожденный» огонь под небом «челом» этих домашних жертвенников сиял, подобно возродившемуся солнцу. Семейные колядные костры разводили во дворах и в глубоком молчании ждали, когда души умерших родителей незримо явятся к потомкам «греться». В костре сжигали старые вещи, его дымом окуривали жильё, хлев, ульи. Погасшие колядные угли считались чудодейственными оберегами (как и после сожженья Бадняка в очаге). Ими крестообразно метили ворота дворов, двери изб, головы домашних животных, печной золой посыпали огороды и окрестные поля.

Святочный пир

После завершения всех колядных обрядов, хозяйка с молитвой «затирала» кашу и ставила в печь. В почтительном молчании все ждали, пока она сварится. Стол усыпали золотистой соломой и ржаными зёрнами в виде креса, уставляли праздничными яствами, в середину помещали каравай с льняным опояском. Витыми соломенными жгутами-оберегами обвязывали друг друга, ножки стола, столбы ворот и всех домовых строений. Затем торжественно вынимали из печи кашу и начинали выпекать «солнцеподобные» блины. В Средневековье первый блин давали «овцам», якобы «против мора», но, несомненно, прежде его отдавали отца́м – душам покойных предков.

С поминовения предков начиналось семейное застолье. «Родовую» кашу ели непременно из общего горшка, но вначале отсыпали первую ложку в угол, в печь или за окно – духам предков. Состоящая из множества зёрен каша являлась обязательным угощением на свадьбе, родинах, похоронах и годовых празднествах. Считалось, что совместное угощение ею приносит благо всему роду. Связь каши и плодородия не забывалась в течение столетий. В Средние века, на следующий день после Рождества все родильницы и беременные женщины собирались с подарками к повитухам на «бабьи каши» (Бабий вечер, Бабинец) и пировали до утра.

На Коляду, как и на Масленицу, выпекали из теста «новорожденных» домашних животных. Этим печеньем, приносящим приплод, угощали друг друга, а также скотину и птицу, «чтобы лучше водились». Семейные пиры переходили в веселье всего села. Во время многодневных Зимних свят все столы были полны еды, в каждой избе ждали дорогих гостей – родичей и соседей:

Пришли колядки – блины да оладки!

К этим дням более всего относилась поговорка: «Лето – для старания, а зима – для гуляния». Обрядовой едой помимо каши (впоследствии именуемой «кутьёй сочельницкой») считались блины, хлебный каравай и поросёнок. На колядном пиру он олицетворял плодородие и почитался особо.

Святки. Картина неизвестного автора. XIX в.

Святочные забавы и угощения.

Древнерусские слова порос (с расширением в порося) и по́роз «кабан, баран, бык» восходили к индоевропейской основе *pors– со значением «рождать, производить». Красноватая окраска испечённого на углях поросёнка уподобляла его колоде-Коляде, рдеющей в костре, и пунцовому зимнему солнцу. Во время колядных торжеств возникала сложная цепь образов: горящая в костре колода – «новое» солнце – печёный поросёнок.

Огненный мост

В зимние дни, когда солнце едва виднелось над горизонтом, его сравнивали с тлеющей в небесном костре Колядой и горящим «мостом» от старого времени к новому. В колядках встречались образы зимнего новолетия, восходящие к индоевропейской архаике:

Кому мостами ездити?
Таусен!
Царю-государю.
Таусен!
На чем ему ездити
Таусен!
На сивенькой свинке.
Таусен!
Чем погоняти?
Таусен!
Живым поросёнком.
Таусен!

Небесный свет («царь-государь») переезжал от зимы к лету по «небесному мосту» на сивой «серебристо-седой» свинке – облаке, погоняемом розовым поросенком – новорожденным солнцем. Образ «небесного моста», «мостка» сохранился во многих колядовых песнях:

Ехали бояре,
Сосну срубили…
Мосточек мостили,
Сукном устилали.
Ой, Овсень! Ой, Овсень!
Кому ж, кому ехать
По тому мосточку?
Ехать там Овсеню
Да Новому Году.

Разумеется, «сукно», которое устилали перед Овсенем, было цвета красной зари. К срубанию дерева и мощению моста для Овсеня или «нового года» относится старинная загадка: «Когда свет зародился, тогда дуб повалился, и теперь лежит». В святочных обрядах и песнях часто соседствовали образы коня и Овсеня, об их древнейшей связи свидетельствует созвучное имя Усиньш мифического покровителя лошадей у латышей.

Солнце «поворачивало к лету», и с сельских околиц к нему летели голоса:

Солнышко, повернись!
Красное, разожгись!

«Помогая» восхождению солнца, селяне вкатывали в «небесную гору» горящее колесо:

В гору катись, с весной воротись!

На Коляду величали «коловорот-свет-поворот», а иначе – солнцеворот, который «звал солнце» двигаться к весне:

Колесо, гори, катись,
С весной красной воротись!
Коловорот-свет-поворот,
Стоит прямо у ворот,
Колесо в руке несёт,
Красно солнышко зовёт…
Коляда, Коляда!
Пришла Коляда
Коляда-Молода!

Солнечная символика объединяла все колядные обряды. Одной из любимых святочных забав являлся поиск детьми и девушками «золотого колечка» – небесного светила, на время исчезнувшего в зимний солнцеворот:

Уж я золото хороню, хороню,
Чисто серебро хороню, хороню,
Я у батюшки в терему, в терему,
Я у матушки в высоком, в высоком!

Под «высоким теремом» понимали землю с небесным сводом. Святочные поверья рассказывали о ведьмах, которые крали с неба месяц и звёзды, но покуситься на солнце не смели. Солнечные образы сохранялись столетиями. В начале XX века владимирские колядницы пели под окнами таусень, вряд ли сознавая, что воспевают лучи восходящего солнца:

Как у нашего хозяина
Дорогие ворота,
Золотая борода,
Золотой усок /…/!
Таусень, таусень!

В избу, где собрались девушки, с шумом, воем и криками врывалась ватага калядующих парней в страшных харях и вывернутых тулупах. Девушки начинали отчаянно обороняться. Выгнав из дома ряженую «нечисть», полагали, что избегли «омрачения» и обезопасили себя в наступающем году от зла. Истоки обрядовой борьбы в эти дни сил света и тьмы восходили к индоевропейской древности.

Духи предков

Колядующие наряжались медведем, конем, козой, журавлём, надевали тулупы шерстью вверх и звериные скураты, ходили по дворам «кликать Коляду», «Овсень прокликать». После разрешения «Кличьте!» начинали петь колядки и овсеньки, восхваляли двор и величали хозяев, желали им всякого блага, доброго урожая:

Нового года
Всему роду!
Чтоб здоровы были,
Много лет жили!

Ряженые. Гравюра. XIX в.

Святочное ряжение в медведя, старика и волка.

Гадания. Литография. XIX в.

Святочные гадания на петухе, кошке, полене и овчине.

По селу на санях или даже в лодке, установленной на сани, возили мехоношу в меховой харе и с кошелем для сбора подарков. Во главе с ним колядовщики совершали обход домов и пели волочебные песни – так впоследствии называли древнее волшебное пение, или волхование, состоящее из прорицаний и благих пожеланий волхвов от имени пращуров, волочением называли и трудный зимний путь, которым следовали на землю с небес их души. Несомненно, этот обычай восходил к обряду «встречи» во время летней Русальницы предков-гостей из небесного мира.

Память о том, что ряженые представляли предков, сохранилась в народном сознании. Белорусские колядовщики говорили, что их «прислали деды по блины». Гостей потчевали – почитали с угощением, которое должно было обеспечить семье в наступающем году помощь небесных радетелей: плодородие и богатство. Обряд одаривания называли щедровками (от выражения «ещё дар» и прилагательных щедр, щедрый). После обхода села колядовщики собирались на посиделки и устраивали пир, делясь между собой всем, чем одарили односельчане.

В конце Зимних свят совершались проводы пращуров. В домах и на дворах развязывали соломенные жгуты, оберегавшие живых и мёртвых все дни праздника. В полдень под сияющим солнцем (или в полночь под усыпанной звёздами дорогой в ирий) разводили в святилище поминальный костёр, сжигали в нём сметённую с праздничных столов солому и обережные опояски. Все собравшиеся созерцали, как духи предков (кумы, русалы) искрами возносятся к небесам, сливаясь с созвездиями.

Колядки и гадания

Колядный припев «Виноградье красно-зеленое мое!» напоминает о древнем, южном происхождении Зимних свят. Грозди ягод создавали образ обильной, влекущей, сладостной жизни. В великорусских колядках любовное начало было приглушено. К числу самых древних относились те, что воспевали военные подвиги, сулили славу в битвах. Их «зачины» и «исходы» напоминали былинные. В них поминали «божьих гостей», приходящих «издалека», «из-за тридевяти земель». Со временем благоговейное общение с духами предков превратилось в суеверный обычай их «кормления».

После ухода колядовшиков в домах начинались гадания. «Открытие неба» в Зимние святы обещало многочисленные чудеса на земле. Таинственных знамений ждали от «игры» солнца, от «колыхания» воды в проруби, от мерцающих звёзд и загадывали по ним судьбу. Для девушек в гаданиях заключалась едва ли не главная суть святочных вечеров:

Гадай, гадай, деви́ца,
В коей руке были́ца.
Былица достанется,
Жизнь пойдет, покатится,
Попригожей срядится,
Молодцу достанешься,
Поживешь, состаришься /…/

Сняв крест, девушки ходили выведывать судьбу о будущем женихе к конюшне, амбару или под звёзды. Раздеваясь донага, «пололи снег» и перекидывали его через левое плечо со словами: «Наша клята, ваша свята. Миленький, ау!». Обрядовое обнажение, как и купание в проруби, означало полную открытость судьбе. Считали, если Стожары оказываются по правую руку, то молитва о женихе окажется удачной, если по левую, не будет услышана. Вряд ли кто-то помнил связь этого «медвежьего» созвездия с древней небесной покровительницей всех женщин, с медведицей-кумой.

Загадывание загадок восходило к «прорицаниям» предков, являвшихся к потомкам под личинами скоморохов. Нещадно преследуемые монашеством, эти обряды были полностью забыты, превратились в бесхитростные игры подростков. На Русском Севере сохранились старинные вопросно-ответные песни, исполняемые попеременно:

Загануть ли,
Да красна девка,
Да краснопевка,
Да семь загадок,
Да семь мудреных,
Да хитрых мудрых,
Да королецких,
Да молодецких? /…/

Этот вопрос пелся одной стороной, другая отпевала:

Да загани-ко,
Да красна девка,
Да краснопевка,
Да семь загадок,
Да семь мудреных /…/

Затем первая сторона выступала с загадкой:

Еще гриет,
Еще гриет,
Да во всю землю,
Да во всю руську,
Да святоруську?

Гадания на петухе. Гравюра. XIX в.

Гадания на свече и драгоценностях. Литография. XIX в.

Вторая отвечала:
Солнце гриет,
Солнце гриет,
Да во всю землю,
Да во всю руську,
Да святоруську…

И т. д.

Эти забавы сменялись простодушными гаданиями на зеркальце, воде, иголке, венике, свече и т. д.

Водокре́щи

Родство Зимних свят с купальским таинствами особенно ярко проявлялось в Водокрéщи, которые отмечали в середине или в конце Зимних свят. В Средневековье их обрядность была перенесена на праздник Богоявления (Ξεοφάνια, 6 января), который сохранил на Руси название Крещение и начинался в полночь, хотя описанное в Евангелии крещение Христа происходило днём. Слово Водокрещи означало кресение воды вслед за кресением солнца. В эту ночь дорогу от села к реке устилали соломой или, как позже в Сибири, еловыми ветками. В крестообразные проруби на реках и озёрах опускали деревянные кресты и переносили на них горящие угли из колядного костра (а в более поздние времена – восковые свечи). Это действо должно было привлечь к воде свет «молодого» солнца, «пробудить» её от зимнего сна, наполнить небесной силой.

Крещенская прорубь. Фотография

Крест и горящие на бревне в проруби свечи освящают воду. В древности подобный обряд совершался на Водокрещи.

К Водокрещам восходило народное представление об освящении в крещенскую ночь всех земных стихий. Трескучий мороз, который прозвали крещенским, лишь горячил кровь, сулил богатые летние урожаи. Вода колыхалась, «играла» в прорубях, становилась живительной. Самые крепкие окунались в неё «во искупление» грехов. Ледяной водой, «крещёной» небесным светом, окропляли друг друга, скот, дома и поля. Немощные и дети умывались из реки, обтирались снегом и купались в сугробах. Со смехом приговаривали: «снеговая баня красоты прибавит». Крéщенский снег считался целебным. Слова снѣгъ, снѣжный были созвучны с древнерусскими снага «сила», снажный «здоровый, дородный, сильный». Знак «небесного света» в виде сверкающей шестии восьмиугольной снежинки (снеговинки) называли спасом, изображали на избах, воротах, утвари, одежде, украшениях. Горсть снега клали на загнётку печи, чтобы оградиться от девичьей погибели – «огненного змея», влетающего в избу через трубу. Горящей лучиной или сальной свечкой наводили кресы на домах и строениях.

Кре́щенские обряды завершались окуриванием хлевов и курников смолой с девясилом, «обмыванием притолок» освящённой водой. На праздничный обед ели хлебцы с выпеченными сверху креслятами «косыми крестами», делились ими с родичами и соседями, угощали скот и птицу.

Зимние «русалии»

Перенос обрядов конца-начала года с лета на зиму говорит об их более позднем происхождении. Внешне они изменились, но сохранили прежний смысл. Пылающего в виде костра солнцевидного Купалу сменила рдеющая в углях Коляда. Игрища на воде превратились в забавы на льду. Полагали, что в колядную девятину и в летнюю девятидневную Русальницу духи предков спускались на землю. Как и летом, происходили их «встречи» всем селом. Зимнее поминовение русал напоминало их летние по́мины, хотя русалки скрывались подо льдом, в заснеженных лесах, призраками являлись в метелях. Под видом ряженых духи предков «провещали» потомкам наказы, «прорицали» будущие судьбы. На Зелёные святы украшениями-оберегами служили пояса, венки и пучки из цветов и берёзовых веток, а полы в избах посыпали травой и цветами, на Зимние святы их заменяли золотистой соломой. Словно в летней росе валялись в сугробах и осыпали друг друга зоряным под звёздами снегом. В оба солнцеворота устраивали общинные пиры, конные ристания, потехи с игрой на гуслях, гудках и бубнах, водили хороводы с песнями и плещаниями, играли свадьбы.

В Средневековье святочные пиры и гуляния затмили древние колядные обряды, в которых уже не видели прежнего смысла. Колядой наряжали девицу в белой рубахе поверх одежды и возили по селу на санях. Никакого отношения к праздничному костру новолетия она уже не имела. Образ восхождения солнца стёрся в сознании, и вкатывание горящего колеса на святилищную гору сменилось его скатыванием к реке и «похоронами» в снегу. Встреча с духами предков превратилась в игры молодёжи «в умруна», «покойника», «деда и бабу», а прорицания жрецов-скоморохов — в нечестивые глумы над прежней верой и над православием. Засевание земным и небесным «зерном» всего белого света – земных полей и звёздных нив – стало пониматься как «посевание» («осевание», «зерносып») жита по избам с новогодними пожеланиями хозяевам:

Сею, вею, посеваю,
С Новым годом поздравляю,
Со скотом, с животом!
Уродись пшеница,
Горох, чечевица!
На поле – копнами,
На столе – пирогами!

В средневековых монашеских обличениях Зимние святы называли русалиями (от греческого ῥουσάλια), «сатанинскими игрищами» и всемерно осуждали. Церковь вместо колядных девятин утвердила двенадцатидневные святки, длящиеся с 24 декабря по 4 января, от навечерия Рождества до кануна навечерия Богоявления. Появились новые святочные обряды: «хождения со звездой», с «царями волхвами». Обрядность колядных свят и православных святок смешалась. В Рождественский сочельник не ели до первой звезды, ужин готовили из кутьи и узвара (отвара сушеных плодов). Прежде, чем отправиться в храм на рождественскую службу, оставляли предкам на ночь остатки кутьи и верили, что на стенах можно увидеть тени умерших родственников – маленьких, как куклы, людей, спускающихся к столу…

Колядовщики. Хождение со звездой. Картина неизвестного автора. XIX в.

«Вифлеемская звезда» в виде удвоенного креста – знак древнего восьмичастного года.

Таинства обновления мира почти без следа растворились в праздниках Рождества Христова и первоянварского Нового года, утверждённого при Петре I. И всё же на Зимние святки славильщики по старинке поминали Овсень-Таусень и Коляду. В колядках рождение «нового» солнца продолжало предшествовать церковному празднику и «предвещать» Рождество:

Коляда пришла,
Рождество принесла!

Из-за строгих церковных прещений в народе возникло двойственное отношение к Зимним святкам: их называли то «святые вечера», то «страшные вечера». Чтобы избавиться от «нечисти», после Крещения толпы парней верхом на лошадях носились по дворам, били метлами и кнутами по тёмным углам, с криками изгоняя «лихоманок», а с ними «коляду», «кутью» и «святки»…

Назад: Вересень и Осенины

Дальше: Праздник свечи – предчувствие весны