На севере древнерусского мира солнечные празднества переживались особенно глубоко. Острота их восприятия объяснялась многодневными летними и зимними солнцестояниями и особой зависимостью от животворящего солнца. 10 июня, спустя сорок дней после Радоницы, в конце месяца кресеня и перед началом купальских празднеств, крестьяне отмечали небесный «поворот». Приспосабливаясь к церковному календарю, его отнесли ко дню св. Петра Афонского (12 июня), получившего прозвища Пётр-поворот, Пётр-солнцеворот. В народе считали, что отныне «солнце укорачивает свой ход», «поворачивает на зиму, а лето на жары». Этот день ровно на полгода отстоял от зимнего «поворота», отмечаемого в день св. Спиридона-солнцеворота (12 декабря), когда «солнце поворачивает на лето, а зима на мороз». Началом летнего солнцестояния считали 17 июня, когда «на святого Мануила солнце застаивается».

Видоизменяясь на просторах Древней Руси в частностях, купальские таинства сохраняли единую обрядовую основу. Утром 21 июня, накануне солнцеворота, у реки, на святилищном холме воздвигали костёр – дровяную горку в виде шатра. В середине водружали на столбе изготовленное из веток, травы и цветов чучело Купалы. В белорусских обрядах XIX века, «купала изображался столбом, а голова у него в золоте» – увита соломой.

Накладное украшение (прорисовка). Новгород. Бронза. Х в.

Обрядовое кресало (прорисовка). Новгород. IX–X вв.

Топорик. Среднее Поволжье. XII в.

В купальские дни почти не заходящее солнце достигало наивысшего могущества и, объезжая небосклон в сияющей повозке-колимоге, наделяло людей ярью – жизненной силой. Под её воздействием обновлялся небесный свет и земной мир, совершались завязи плодов и зачатия новых жизней. Накануне мыли дома и утварь, очищали дворы, надевали чистую одежду, украшали себя, жилища и сёла травами и цветами. В купальскую ночь во всех домах гасили печи и огни с тем, чтобы вновь зажечь их от священного костра.

В полдень вся община – женщины с купальскими венками на головах, мужчины с вениками из веточек березы в руках – собиралась в святилище для славословий в честь солнца, близость которого в эти дни была особенно ощутима. Спустя века на этот праздник созывали всех односельчан даже вопреки церковным прещениям:

Началом таинства являлись зовы к небу зва́таря, звателя — родственное слово zbātar «взывающий» существовало в авестийском. Он должен был призвать Сварога сойти словно Гостя в свой огненный храм-костёр. Можно предположить, что именно так начинался крес – обряд «сведения на землю» небесного огня. В южных землях его называли жива ватра «живой огонь». Жрец-ведогонь трением двух палов «палочек-запалов» (от палить «запаливать, зажигать»), вращением в полене деревянной спицы, либо высеканием из камня кресалом, добывал священный огонь. Зажигая костер, жрец символически возжигал солнце, как это совершалось в обрядах, описанных Ригведой. Купальский костер являлся земным святилищем Сварога, где происходило взаимопревращение света и огня. Жрецы кресили не столько святогонь, сколько светогонь – огненный свет, источаемый солнцем, восславляли свет в одеянии огня. Несомненно, купальское таинство символически повторяло обряд получения женщинами священного масла в ночь на весеннее равноденствие.

Трудно отыскать в древности столь же возвышенный образ «сотворения света» и зарождения огонька человеческой жизни, соединения жизни рода и природы. Среди предметов тшинецкой археологической культуры XIII–X веков до н. э. помимо спиралевидных солярных украшений найден раздвоенный наконечник жезла (символ удвоения жреческой силы) и жезл-молот. На его рукояти изображены огненные «сердечки», на самом молоте помещён в перевёрнутом пламевидном контуре знак «священного костра»: обережный косой крест, наложенный на фаллос, соединяет символы кресения огня и зачатия жизни. Пламя разжигали, вероятнее всего, на камне и весь год поддерживали на нём негасимый огонь. К этому обряду восходил былинный образ горючь-камня. Возможно, под влиянием ираноязычных соседей, сказочный «бел-горючь камень» древние русы назвали алатырь-камень (на иранском al-atar, буквально означает «бел-горюч»).

Тшинецкая культура. Конец II тыс. до н. э.

Купальские обряды включали в себя очищение, или искупление людей молитвами, огнём костра и водой. Об этом говорит само имя Купало «Искупитель». Восходящий к небу столб искристого дыма возносил мольбы собравшихся людей. От костра зажигали кадильницы с пахучими травами и окуривали детей и больных. Вращая над головой горящие ветки, молодые «освящали» себя – ограждали от злых сил. Залогом брачного союза и прилюдным огненным «обручением» являлись прыжки через костер взявшихся за руки жениха и невесты. Купальский огонь в большей мере, чем вода, искупал от скверны. В честь новобрачных вся община собиралась у костра на свадебный пир с плещаниями «плясками», играми детей и подростков. Молодые вели хоровод с подскоками, хлопками, пересмешками, обережными прыжками через огонь. На Купалу варили кулагу (или киселицу) – ржаную кисло-сладкую кашу с малиной, любимое свадебное угощенье.

Всё, что святогонь «не взял» на небо, – угли от костра и золу (изначальное «золото» русов) – разбрасывали по полям и пашням, освящая землю. В позднейших описаниях празднества Купалы едва угадывается красота и цельность обрядов освящения людей, скота, животных, растений и всех природных стихий. В дни торжествующего солнца не утихал восторг от продолжения жизни и восстановления единства мира. Костёр будто объединял солнце и воздух. Река на сияющих плёсах, при свете негаснущей зари соединяла огонь и воду, превращалась в реку света и тепла, освящала всех, входящих в её течение. А ночью отражала небо, сливалась со звёздной Росью, становилась «рекой небесной», омывающей всю землю. Этим уподоблением объясняется непременная близость купальского действа к реке. По её течению в знак горячей любви и веры отправляли в ирий на венках из берёзовых веток жары «горящие угольки». От купальских таинств исходил древнейший образ духовного горения, очищения души и её устремления к небесному свету. Южнорусское слово гарный («горящий», буквально «сгоревший») до сих пор означает «красивый», «хороший».

М.В. Боскин. Хоровод. 1910-е.

Пускание купальских венков по реке. Картина неизвестного автора. ХIХ в.

По народным поверьям, в купальскую ночь расцветал напоминающий огромные перья папоротник. Это слово происходит от праславянского *paportb «крыло». В темноте искали волшебный цветок папоротника – жар-цвет, свети-цвет или перунов цвет (вероятно, искажённое паренов цвет). Его считали упавшим на землю угольком от «солнечного костра», либо искрой от огненных крыльев вознёсшегося в небеса Парены. В русских диалектах перу́ницей до сих пор называют красную полевую гвоздику.

Народно-поэтическое восприятие солнцевидного огненного Купалы глубже и вернее, нежели научная этимология, которая связывает праславянскую основу *kup- с «перевёрнутым кубком», со словами кубышка и кубоватый «круглообразный, бочкообразный». Имя Купало многозначно, родственно глаголу искупить «омыть, очистить, помиловать». Недостойным в этот праздник требовалось принести жрецу виру «выкуп». Слово купавый означало «чистый, красивый», купавкой называли «кувшинку», или «одолень-траву» (оберег от злых духов), купалочкой – «русалку», купаленкой – «маленький костёр в лесу или поле». В православный обиход вошло слово купель. Старообрядцев, крестившихся непременно полным погружением, в Сибири называли ку́панцы, а на Урале возглас «Купа-вода!» звучал при нырянии молодёжи в воду.

Другое значение имени Купало связано с глаголом купи́ть «приобрести». Купальский обряд сохранил следы архаического «торга» с божеством ради искупления души (с ним родственны слова восторг и торжество). Вероятно, слово купля и его производные возникли в ту пору, когда ещё не существовало меновой торговли, происходили лишь откупы общины от врагов и выкупы соплеменников из плена. Сварог, божественный искупитель, подобно небесному купцу «искупал» людей у сил зла, а купальский огонь очищал от скверны живых и уносил к небу души умерших.

Имя Купало неотделимо и от глагола ку́пить «скоплять, соединять, совокуплять», от латинских copulo «сочетать, связывать, соединять» и copula «связь, узы, брак» и др. В купальскую ночь следили, как в небе Солнце «играет свадьбу» с Луной, рождая огоньки звёзд и сияющую «небесную росу»:

Купальские песни намекали на браки молодых:

Вероятно, ко взаимно связанным женскому и мужскому олицетворениям таинства кресения некогда относились Кострома и Коструба, имена которых восстанавливаются как *Костра-ма(ти) и *Костру-ба(тя).

Известные по этнографическим записям XIX–XX веков «похороны Костромы», скорее всего, восходили к завершению купальских таинств на Великдень. Чучела из травы и зелёных веток с подчёркнутыми признаками пола, говорившими об их порождающей силе, с плачем сжигали в костре или несли к реке, разрывали на части и бросали в воду. Их смерть и последующее кресение свидетельствовали о конце-начале солнечного круга и наступлении «нового года».

Последующее превращение этого обряда в «развенчивающий» неудивительно. В народных преданиях говорилось о брачных связах Костромы и Купалы, поскольку смысл древнего действия оказался забыт. Со временем оно превратилось в «смеховые похороны» Костромы, забаву для молодёжи, о чём свидетельствуют сопровождавшие их насмешки:

Женщина, изображавшая «жену» Костромы (Кострубы), после таких «похорон» пускалась в пляс со словами: «Поди, душа, прямо в рай, прямо в рай!».