Радоница и Семик
Первый весенний сорокадневный месяц именовали березозол, что можно истолковать как искажённое бережезол (от бережа «оберег») или производное от «берёзовая зола». На березозол приходилось самое голодное время в году. Ранней весною чаще всего болели дети и умирали старики. От недостатка корма погибал домашний скот. Жители затерянных в лесах поселений сообща противостояли бедам. Золой от почитаемых берёз посыпали дома, дворы, сельские околицы и окрестные поля. Для укрепления сил пили снадобья из трав, отвары сушеных ягод, медовую сыту и бере́зицу – берёзовый сок. В течение сорока дней соблюдали пост говѣино – от древнерусского гóить «благоприятствовать жизни, ютить», с ним в родстве слова угоить, загоить «заживить рану» и глагол говѣти «почитать, поклоняться». Выражение жить благоговейно означало «пребывать здоровым, мирным, хранить тишину».
В Средневековье празднование Радоницы было сведено к посещению семейных могил на девятый день после Пасхи: он наступал с 1 апреля по 4 мая и чаще всего опережал древнюю Радоницу, отмечавшуюся 1 мая, на сороковой день после равноденствия. Внутренняя связь православной Пасхи с древней Радоницей, предвосхищавшей радость кресения жизни, была необычайно важна для предхристианского сознания. В православном погребальном каноне первым христианам долго слышались «радоничные» слова: «Надгробное рыдание творяще песнь (претворяюще в песнь): Аллилуиа!».
Небесные радетели. Оклички
Название Радоница (Ра́дуница, Радо́вница, Рада) родственно с древнеиндийским rādhas «милость, благословение» и авестийским rāda «попечитель», соотносится со славянскими рáда «совет, помощь, помощник» и ряд «порядок, договор». В этот день возобновлялся ряд между Сварогом и сварожичами, восстанавливался священный порядок вещей. В слове Радоница удивительно сближаются слова радение, рыдание, радость.
Праздник предваряли Оклички родителей – возглашения к душам предков с призывами явиться на землю и порадеть во время весенней страды. Эти дни являлись древней страстной — девятиной строгого поста и молитв, завершавшей говеино. Значение Окличек было так велико, что в глаголе ора́ти соединились значения «пахать» и «умолять, голосить». Начальный смысл этого удивительного слова, объединявшего труд и молитву, давно стёрся в памяти. Подобная связь не сохранилась в родственных по происхождению латинских arō «пахать» и ōrō «просить, молить».
С окличками некогда обращались к солнцу и луне, а также к ветру, уносящему людские молитвы в поднебесье:
Ты возвей, возвей со полуночи, (севера – В.Б.)
Ты принеси весть радостну нашим покойничкам,
Что по них ли все родные в тоске сокрушилися…
Полагали, что в дни Окличек умершие начинают «тосковать по земле», «скорбят о своей прежней жизни и желают повидаться с родными».Отголоски этого обряда столетиями звучали в поминальных плачах:
Родимые наши батюшки и матушки!
Чем-то мы вас, родимых, прогневали,
Что нет от вас ни привету, ни радости,
Ни тоя прилуки родительской?
В девятину перед Радоницей у могил предков на святилищном холме жрец и вся община кличами и молитвенными пригласиями «приглашали» предков спуститься с небес и «порадоваться» на общей раде – соборе живых и умерших. Верили, что, обладая всеведением и могуществом, небесные радетели помогут своему роду в трудах, рождении потомства, получении богатого урожая и приплода скота. После принятия христианства в народном календаре начало Окличек было отнесено к 20 апреля и связано с памятью св. Фёдора Трихины, прозванного «Власяничником». Почитание этого византийского аскета, всю жизнь носившего на теле власяницу, как нельзя лучше соответствовало времени всеобщего очищения и подготовки к Радонице. На девять дней жизнь покаянно замирала и будто соединялась с загробным, небесным бытием.
Начало Окличек соединяли и с днём памяти св. Георгия Победоносца (23 апреля), благодатная сила которого заменила для русов помощь предков. По церковному преданию, этот святой был умучен за веру, но воскрешён в темнице ангелом, и потому в народе говорили, что св. Егорий утверждает «веру крещёную» – веру в воскресение. Средневековый духовный стих «О Георгии Храбром» завершали строки, вложенные в уста «красных девиц» – человеческих душ:
А и тебя ли мы, Храброго, дожидаючись,
Держим на роду велик обет:
Отдать землю светло-русскую,
Принять от тебя веру крещеную.
Примает он, Георгий Храброй,
Ту землю светло-русскую
Под свой велик покров,
Утверждает веру крещеную
По всей земле светло-русской.
До XX века в крестьянской среде сохранялся обычай на Егорьев день (или на Вербное воскресение) «для приплода» хлестать перуновой веткой «веткой вербы» скотину, похлёстывать друг друга «для здоровья», а бездетных женщин «целить от бесплодия»:
Верба свята, верба свята!
Не я освящаю– Бог освящает /…/
На житьё-бытьё,
На корысть, на радость,
На Божью милость.
При этом иногда добавляли: «Не я бью – верба бьёт, верба хлёст бьёт до слёз». Этот древнейший обычай восходил к древнеевропейским очистительным обрядам перед днями поминовения предков, начала сева и молодёжных игрищ. Они оберегали «от порчи», изгоняли злых духов, «приразившихся» к человеку. Подобным образом во время древнеримских февральских луперкалий жрецы-луперки стегали их участников и, в первую очередь, бесплодных женщин особыми ремнями из шкур принесённых в очистительную жертву козлов – februa. Так же назывался сам обряд и дни его совершения dies februatus «дни очищения». Первоначально он был посвящён этрусскому богу подземного мира и душ умерших Фебру (Februus), от имени которого произошло название februārius «февраль», а также febris «лихорадка, или февральская болезнь», которую требовалось «изгнать» из тела. Латинское februa «плеть для очистительного самобичевания» через метатезу ferbua сближается с древнерусским вьрба «верба».
Ещё до Окличек происходило вскрытие рек и наступали Водополы. Небеса наполнялись светом, русла рек очищались и омывали берега, будто готовясь принять небесные воды. Верили, что души родителей в ответ на Оклички отправлялись из ирия на землю в путь, длившийся девять дней – до Радоницы. После этого в течение семи девятин живые и их предки были неразлучны, вместе вели весеннюю страду, праздновали её завершение и наступление лета. Считалось, что родители покидали землю после завершения Русальницы (4 июля) и через одну девятину (13 июля) вновь достигали ирия. От начала Окличек до этого дня проходило ровно девять девятин или два солнечных срока.
Кресение душ
1 мая на землю вместе с весенним теплом возвращалось радостное, радошное, радушное время. Следуя народному календарю, от Радоницы вели начало тёплых дождей и живительных рос, появление листьев берёзы, прилёт из ирия кукушки, пробуждение пчёл в дуплах, медведя в берлоге, насекомых, ужей и лягушек в земле. Вся природа готовила к этому празднику свою всеобщую «радоницу».
Возможно, сменявшая пост Радоница воспринималась как Родо́вница – праздник Рода. К этому времени для родильниц и младенцев, появивишихся на свет в дни Масленицы, завершалась очистительная сороковина. Радоницу называли Красная горка, именуя так холм с родовым кладбищем – кре́сную горку. Сюда приносили детей, родившихся за год, и кресили души предков – молитвенно призывали вселиться в потомков, наречённых их именами. Верили, что бессмертные души умерших, погибших от напастей, убитых на войнах ждали в ирии времени, когда их род воспрянет, умножится и призовёт прародителей вернуться к земной жизни. Крес соединял живых и мёртвых, душу и тело. Родовая жизнь текла по огромному, небесно-земному кругу. Лишь проклятые общиной души изгоев (убийц, злодеев, преступников) надолго или навечно вселялись в подземных гадов, зверей-оборотней и пр. Так они несли свою посмертную кару «наказание».
На Радоницу, становясь в круг, общими молитвами кресили больных. К новой жизни воскресала древняя община. Родичи и селяне окропляли друг друга вешней, кресной водой, молодые начинали предбрачные игрища, водили хороводы, купались в реках, а на юге – в первых росах. В эти дни яйца красили в цвет огня и крови и приносили на поминальные пиры к родным могилам. Плачи по умершим завершались молитвословием в хороводе, который знаменовал нескончаемую жизнь. В дохристианские времена жрец входил в него с круглым караваем (знаком земли) в одной руке и красным яйцом (знаком солнца, огня и кресения) в другой. Жреца сменяла хороводница, вслед за которой женщины запевали славильные песни. Радоничные «веснянки» звучали с безудержной силой:
Весна, весна красная!
Приди, весна, с радостью!
С радостью, с радостью,
С великою милостью…
Хоровод в реке на Радоницу. Гравюра. XIX в.
Первоначально именно к Радонице относились игры с крашеными яйцами: «перебой» (когда бились яйцами, отдавая сопернику разбившееся), «по лотку» (когда яйца катали по лотку), «защурье».
Радость на могилах
Радоница начинала древнерусский земледельческий год и девятидневные обряды Семика. Всё это время продолжали красить яйца, готовили яичницы и караваи, на которых выпекали знак креса. На рассвете старейшины расставляли по улицам, перед домами и по дворам срубленные молодые берёзки. Каждый называл свою берёзку кумой, считал оберегом, знаком связи с кумами «душами предков». Утром всем селом шли на кладбища и распевали:
Ио, ио, Семик-Радоница!
Туча с громом сговаривалась:
Пойдем, гром, погуляем с тобой,
Во ту слободу, во радошную.
Ио, ио, Семик-Радоница!
Призывая перунов гром, верили, что небесная сила «пробудит» Мать-сыру-землю, воскресит и выведет к свету несчастные души. К этому времени на святилищных горках из-под растаявшего снега появлялись захоронения предков. Пучками берёзовых веток селяне обметали могилы родителей, у жальников (от древнерусского жаль «горе») вспоминали одиноких и несчастно умерших. В христианское Средневековье женщины вслед за плакальщицами, вопленницами начинали «кликать родителей», взывать к ним «красным словом» – кресным, воскрешающим:
Родименькие наши батюшки!..
Али вам встосковалося /…/?
И вы, наши родименькие, встаньте,
Пробудитесь, поглядите на нас, своих детушек…
Без вас-то, родимые, не цветно цветут
В широком поле цветы лазоревы.
Радонично-семицкие помины, в которых участвовала вся родня, завершались тризной «поминки, ристалище». Праславянское слово *trizna, предположительно, составляли числительное «три» и корень zn, восходящий к индоевропейской основе *gen- «знать, рождать». Возможно, тризну следует понимать, как «тройное знамение» или тройственный обряд почитания: призывание небесных родителей, совместный пир с ними и прощальное славословие. Обрядовое ристалище мужчин около могил должно было напоминать живущим о доблести предков и, вероятно, восходило к магической брани – «обороне» родового святилища от злых духов.
Могилу для тризны накрывали белым полотном, на которое выставляли страву «угощение»: блины, пироги, сырники, пиво и поминальную кашу – это слово родственно древнеиндийскому kaṣati «трёт, скребёт» и означало кушанье из растёртого зерна. В средневековую эпоху обрядовую кашу стали смешивать с мёдом и называть кутьёй (от греческого κουκκιά «бобы»), а впоследствии – заменять варёным рисом с изюмом.
После тризны, запевали радо́шные песни, которые должны были услышать и воскресшие на небесах, и погребённые под землёй. Словно показывая предкам, что жизнь продолжается, молодые начинали водить хороводы, играть «в горелки» и «в ладошки», славя будущий супружеский союз, лад, а совсем юные – «во вьюнца» (образ нескончаемого движения жизни). В этих поминах, столь отличавшихся от церковного оплакивания умерших, проявлялась радость о кресении душ предков, о встрече с ними на земле и продолжении жизни рода. Семицкие пляски южных славян сохранили символику древнего креса: лентами в виде косого креста перевязывали участников по груди, таким же образом перекрещивали руки пляшущие пары.
Пасхальный кулич на могиле в Радоницу. Рисунок. XIX в.
Семицкие помины на кладбище. Гравюра. Конец XIX в.
Спустя столетия к предкам продолжали обращаться с неизменным приглашением: «Святые родители, (при)ходите с нами хлеб-соль вкушать». К радонично-семицким обрядам восходит обычай посещения могил на Троицу. Стоглавый собор 1551 года отмечал с осуждением: «В троицкую субботу по селам и по погостам сходятся мужи и жены на жальниках и плачутся по гробом с великим причитаньем. И егда начнут играти скоморохи, и гудцы и перегудники, они же, от плача переставше, начнут скакати и плясати и в долони бити и песни сатанинские пети…».
Священная страда
В дни семицкой девятины шла посевная страда. Она завершалась праздником первых всходов, вместе с которыми словно воскресали из земли души предков. В русско-белорусском Полесье сохранились следы древнейшей веры в связь развеянного по родной ниве праха покойных с возросшими на ней злаками, с зёрнами и хлебом. Там на Радоницу яйца красили в «жалобный» зелёный цвет первых побегов, появление которых знаменовало кресение душ предков – их освобождение от тела и выход к свету «путём зерна». Память о древнем Семике осталась в обрядах почитания молодой берёзы и цветущих растений, в названиях Зелёные святки, Зелёная неделя, Клечальная неделя (от клечь «зелень, стебель», клеча́нье «берёзки для украшения храмов и домов»). Считалось, что на Радоницу открывались «ключи» Мать-сырой-земли для сева и зачатия нового урожая.
Под влиянием церковного календаря обряды Семика были отделены от Радоницы и перенесены на Троицкую неделю, седьмую по счёту после Пасхи, которую в народе называли «семицкой». Вместо прежних девятидневных се́мин посевная длилась две недели. Однако древние обычаи сохранялись в течение веков. Ещё в середине XX столетия сибирские староверы продолжали праздновать Семик «в девяту пятницу» после Пасхи и не признавали календарный счёт, по которому его отмечали в четверг перед днём Троицы. Крестьяне неизменно сближали праздник весенних посевов с масленичным новолетием. В.И. Даль приводил поговорки: «Звал-позывал честной Семик широкую Масленицу к себе погулять», «Масленица – семикова племянница».
Стойкость семицких обрядов оказалось настолько велика, что даже в самых суровых землях России крестьяне, следуя древним срокам прихода Радоницы, совершали обрядовую пахоту на св. Еремея-запрягаль-ника (1-го мая), а в Сибири, невзирая на погоду, выходили на поля, полагая, что в этот день пусть «малость, а посеять надо». Южнее земледельцы приурочивали начало посевов ко дню св. Семёна-ранопашца (27 апреля), а их завершение – ко дню св. Симона Зилота (10 мая). Несомненно корневое созвучие имён обоих святых со словом семя. Сохранился обычай символического сева в избе за неделю до Пасхи овса, проса, ячменя в лукошке или кадке с землёй. Посреди первых зелёных ростков в знак кресения клали крашеные яйца. В русском православии глубоко укоренилась связь воскресения Христова с древнейшими земледельческими верованиями. Семицкий обряд проращивания злаков и катания яиц по молодой траве превратился в пасхальный.
Воскресающее семя
Всю девятину Семика шёл подобный священнодействию «красный сев» (кресный, кресильный). Спустя столетия его завершение совместили со днём св. Николы-вешнего (9 мая). Сеяли овёс и ячмень, рожь, просо и гречу, затем горох и лён. Наступала пора совместных сельских работ – толо́к и по́мочей. В эти дни покойные родители становились незримыми членами семьи, «домочадцами», «радетелями» и помощниками. Их души спускались из ирия, чтобы встретить и взрастить на земле «своё семя» подобно тому, как селяне ухаживали за посеянным зерном в ожидании урожая. Обряды плодородия соединялись с почитанием умерших. По народным представлениям, в конце Семика наступали «именины» Мать-сырой-земли. Некогда в эти дни праздновали именины в семьях новорожденных, которых нарекали именами предков.
Пасхальные яйца. Фотография
Красные пасхальные яйца среди проросших злаков – отголосок древнего Семика.
Название Семик находится в родстве со словами сѣмя «семя, потомство», сѣмь «личность, домочадец», сѣ́миа «муж и жена, семья», сѣмьцá «младший член семьи, слуга». Праславянское *sĕmę «семя, зерно, зародыш, род, потомство» родственно древнепрусскому semen «семя», латинскому sēmen «семя, род, потомок» и др. Прарусы сближали по слуху и смыслу слова с корнями sem– и zem: семь, сѣмя «семя» и земь «земля» (от которого происходят наречия «наземь», «óземь». Это созвучие таило важнейший смысл: объясняло срок прорастания семян (хлебных зёрен), соединялось с таинством их «погребения» на ниве, кресения на седьмой день и новой жизни в колосе и обильном потомстве. В эпоху Петра Первого, при переходе с буквенных обозначений числительных на арабские цифры, следуя древнему почитанию кресильного числа «семь», к его написанию добавили отсутствующую в других письменностях косую чёрточку, такую же, как изображение креса в нижней части «русского креста»: 7.
Возможно, с Семиком и числом «семь» был связан и образ молодой семьи (муж, жена, ребёнок, два деда и две бабки), семи важнейших домашних животных (корова, лошадь, свинья, коза, овца, собака, кошка) и всей семьи земнородных (люди, скот, звери, птицы, рыбы, пресмыкающиеся, насекомые). Почитание числа семь существовало и в доземледельческом, лунном счёте дней: длительность женской беременности определялась в семь сороков или в сорок седмиц.
Навий день
В Средние века Радоницу стали называть Могилки, Гробки и Проводы – от прощания с умершими на кладбище, с ней путали Семик, который именовали Навий день «день покойников». Следуя древнейшему обычаю, в этот день хоронили всех скончавшихся за зиму, которые покоились либо в дворовых погребах, покрытых домовиной, либо попросту в больших снежных сугробах – временных гробах. Обязательное весеннее перезахоронение объяснялось представлениями о том, что в «обмершую» землю нельзя хоронить тех, кому надлежит воскреснуть. В Средние века, как и в древности, покойников собирали зимой в божедомках «убогих домах» до наступления Семика. Затем их тела разбирали родственники, оплакивали, обряжали и предавали «ожившей» земле: «К этому дню набожные люди покупали гробы и саваны, холсты и полотно и отправлялись с ними за крестным ходом в убогие дома. Там находился большой сарай или амбар с глубоким ямником, в котором обыкновенно складывались трупы усопших. /…/ В одной старинной песне сказано про убогие дома:
Там ночь велика,
Спи до Семика».
Новое погребение происходило одновременно с севом зёрен в Семик и мистически ему уподоблялось: души умерших незримо восставали к свету из «ожившей» утробы Матери-сырой-земли. Воплощение весенней живительной силы древние русы и германцы представляли в виде цветущего дерева, именовавшегося май. От древнерусского маи происходят слова майник «жаркий день», ма́йко «жарко, знойно», маять «томить жарой», оно состоит в родстве с латинским maius «май, время наибольшей растительной мощи земли». На Руси в весенних обрядах плодородия использовали леторосли, макушки молодых деревьев и маковки растений, особенно, огненно-красного мака. Древнерусское макъ родственно древнегреческому μήκων и древневерхненемецкому mâge, maho с тем же значением.
Слово макуша «макушка» родственно с именем Макошь (Мокошь) «могучая, могущая». В макушках растений, по убеждению русов, собиралась возрождающая мощь согретой солнцем и орошённой дождями земли. Девушки готовили из них снадобья, чтобы получить мокошь – дающую здоровье и родильную силу. По той же причине народом особо почитались маковки священных холмов (таких, как знаменитый Мако-вец около обители св. Сергия Радонежского), а впоследствии церквей. Считалось, что именно на макушку человека сходила небесная благодать, как нисходил Святой Дух на головы апостолов в праздник Троицы, называемый в народе Зелёными святами.
Зелёные святы
В Семик всем селом отправлялись в поля и рощи, рубили молодые березки, собирали цветы и пряные травы: чабер, мяту, зорю. Избы убирали древесными ветвями, пахучим клечаньем, полы устилали скошенною травою. По дворам и вдоль улиц устанавливали ряды берёзок-оберегов, и на несколько дней сёла уподоблялись зеленым рощам.
После тризны всем селом шли с кладбища в рощи и пели:
Радуйтесь, берёзы,
Радуйтесь, зелёны!
К вам девушки идут,
Пироги несут,
Лепёшки, яичницы.
Ио, ио, берёзонька,
Ио, ио, кудрявая!
Ио, ио, Семик-Радоница!
На обсохших пригорках женщины правили нови́ны – расстилали новые холсты с хлебом-солью и встречали Гостью-Весну. Песнями славили возвращение жаркого солнца, возвращение на землю душ умерших родителей, появление на полях первых всходов. Ликование вызывали и теплые дожди, и первые живительные росы, и омовения (искупления) в вешних водах:
Семик честной да Радоница,
Пресвятая мать Купальница,
Ты на чём приехала?
На овсяном зёрнышке,
На ржаном колосе!
Эти праздничные дни именовали Зелёные святы. В честь предков «завивали» молодые берёзки – сгибали и соединяли вершинами в виде зелёных сводов для встречи духов предков – кумов, небесных гостей. Женщины, а древнейшие времена и мужчины, сплетали из берёзовых веток венки и увенчивали себя хоро́нами, хронами (от праславянского *xorna «охрана, ограда», родственного латинскому corona «венец, круговые укрепления»). Вокруг берёз вели хороводы и пели:
Мы завьем венки
Да на все святки́,
На все празднички,
На духо́вые,
На венко́вые.
Молодёжь «рядила в девицу берёзу». С молодым деревцем, украшенным цветами и лентами, парни и девушки шли на луг, где вели хоровод под песню «Травинушка», в которой нельзя не заметить следов почитания «играющего» солнца:
Травина ты моя,
Травинушка шелковая!
Кто тебя, траву, притоптал?
Притоптали меня
Красны девицы,
Во зеленом саду гуляючи,
Золотым мячом играючи…
Селяне зазывали соседей в гости, угощали караваями и «семицкой» снедью, дарили друг другу венки или пучки «букеты» и кумились – роднились, чтили единство семьи и рода. Затем всех созывали на мирской пир, непременно приглашая на него сирот, вдовых и больных. Под вечер вели общий хоровод у деревни, вокруг одной из берёз. В ней словно воплощался и представал единым весь род – от корней и ствола до веток с молодыми порослями.
Завивая кумицу
В один из семицких дней хороводница собирала женщин и девиц отдельно от мужчин и с песнями вела в берёзовую рощу. Там они «завивали берёзки», кумились – целовались через берёзовые венки, обменивались ожерельями и перстнями, клялись в дружбе, после чего считались родственницами. После этого на поляне расстилали скатерть, клали на неё каравай и цветочные венки. Вокруг вели хоровод со славильными песнями, а в завершении «молили каравай»: разламывали на куски и просили предков порадеть о замужестве или счастливом браке. Этот «семицкий пир» состоял из непременной яичницы-глазуньи и лепёшек, испечённых в виде венца с желтком посередине – знаком солнца и плодородия. В каждом доме хранились куски от семицкого «молённого» каравая, их замешивали в свадебный пирог при замужестве. С предками заключали завет, завивая куми́цу «берёзовый венок, перевитый лентами из девичьего венка». Иногда этот символ охраняемого девства братья завивали сёстрам, а те тайно передавали своим суженым. На Семик сговаривались о будущих браках. В день свадьбы лентами с семицких берёзок и венков девушки перевязывали свечи и берегли их до самой кончины.
От девичьего добрачного венка происходят слова вѣно «выкуп за невесту» и вѣновáть «продавать», связанные с обычаем выплаты родственниками жениха «выкупа» родителям невесты. У юношей семицким оберегом считался пучок берёзовых веток – вѣник, который заменяли ветками можжевельника, можевела. Возможно, его название произведено от выражения «мужа ель», если учесть диалектное мýжелка «можжевельник» и обряды с «мужской» елью (еловéц, еленёк), начальный смысл которых утерян. «Ёлочка», многократно вышитая в узорах на свадебном убрусе, являлась архаическим знаком брачного соития. Собирали можжевельник с молитвой: «Царь лесной и царица лесная, дайте мне на доброе здоровье, на плод и род!».
Кумление девушек на Семик. Литография. XIX в.
К числу семицких относится старинная песня о девице, которая
Рвала, рвала цветы,
Плела, плела венок /…/
Кому венок износить?
Носить венок милому,
Милому венок износить,
Мою молодость, мою молодость,
Мою молодость содержать.
Тут же хором припевали:
Старому венок не сносить,
Мою молодость не сдержать.
Праздник завершался в клечальный день – так называли последний, субботний день троицко-семицкой недели, уподобляя слово клечанье глаголу кличать «громко плакать, оплакивать». По возвращении в село, девушки и молодые парни начинали «хороводить» вместе, постепенно собирая прощальный мирской круг. Всем селом «молили» огромный каравай, старейшины раздавали его куски по семьям. Каравай, как и семицкая берёзка, в эти дни воплощал кровное родство общины. Название этого круглого хлеба, некогда выпекавшегося на все древнерусские празднества, можно сблизить со словами кровь, кровный «родной, родственный». Общеславянские *krv «кровь» и *kravaj «каравай» созвучны. Подаваемый на облачно-белой скатерти каравай вручался молодым от имени покойных родителей, незримо являвшихся в дни празднеств навестить потомков.
Назад: Масленица: начало творения
Дальше: Купало
