Глава сорок четвертая

Считалось правильным, что сад, названный в честь человека, который прятал у себя евреев во время оккупации, и сам должен быть почти скрытым.

Но Гамаши знали, как его найти: он находился близ улицы Розье.

В саду Жозефа Миньере в это четверговое утро середины октября было тихо, и весь сад почти целиком принадлежал им.

Девочки слопали блинчики, купленные у Омара, и теперь носились как сумасшедшие между деревьями и скамейками, гоняясь друг за дружкой, визжа и смеясь.

Анни держала на руках Идолу, баюкала ее, а Оноре пытался вырваться на свободу, хотя отец крепко держал его за руку. В конце концов Жан Ги отпустил его, и мальчик присоединился к играм своих двоюродных сестренок в этом саду, защищенном со всех сторон стенами домов.

Взрослые остановились в проходе между оживленной улицей и садом. Стоя полукругом перед мемориальной доской, они читали все имена подряд. Отмечая возраст тех, кого месье Миньере не сумел спасти.

Детей Маре, отправленных на смерть. Не вернувшихся домой.

Потом Гамаши присоединились к своим детям.

Арман и Рейн-Мари по привычке остановились в том самом месте, где более тридцати лет назад он сделал ей предложение, а она приняла его. Они смотрели, как играют их внуки.

Октябрьское утро было прохладным, и Арман поправил одеяло на коленях старика в кресле-каталке.

– Пошел к черту, все отлично, – проворчал Стивен в ответ на его заботу.

Арман улыбнулся ему. Он выпрямился как раз вовремя, чтобы увидеть приближающуюся к ним женщину приблизительно его лет.

– Excusez-moi, – сказала она, поправляя на себе свитер. – Я живу в этой квартире, – она показала на ряд высоких окон на втором этаже, – и увидела вас здесь.

– Désolé, – сказал Даниель. – Дети вас беспокоят?

– Нет-нет. Ничуть. Напротив. Этот сад и создавался для детей.

Она опустилась на колени, достала из кармана фотографию и положила на одеяло, укрывавшее ноги Стивена.

Стивен взял фотографию, внимательно рассмотрел ее, опустил на колени и заглянул в глаза женщины:

– Арлетт?

– Дочка Арлетт. Арлетт умерла четыре года назад, но держала эту фотографию рядом со своей кроватью. Мой отец не возражал. Он знал, что всем в этой жизни обязан человеку с фотографии. И я вместе с ним.

С потрескавшейся, выцветшей фотографии смотрела молодая женщина в пальто и широких брюках. Она улыбалась, но в ее глазах была печаль. Рядом с ней стоял молодой человек, обнимая ее за плечи.

– Это вы, верно? – спросила женщина. – Вы ведь Арман?

– Non, – начала Анни, но Стивен оборвал ее:

– Oui. Так меня называли во время войны.

Рейн-Мари взглянула на своего Армана, который с недоумением смотрел на Стивена. Он и не догадывался, что его назвали в честь крестного.

– Мама сказала мне, что «Арман» означает «воин», – сказала женщина. – И еще она сказала, что вы были настоящим воином.

– Мы оба были воинами. Мое настоящее имя – Стивен. А ваша мать? Я знал ее только как Арлетт.

– Ее звали Элен, – сказала женщина. – Она искала вас после войны, но вы исчезли.

– Oui. Уехал в Канаду. Вот моя семья.

– Ваш сын? – спросила она, повернувшись к Арману.

Стивен начал было объяснять, но теперь уже Арман прервал его и сказал:

– Oui. А это его внуки и правнуки.

– Вы хорошо прожили дарованную вам жизнь.

Она поцеловала его в щеку и ушла.

На следующий день они сели в самолет, вылетающий в Канаду.

Вещи Даниеля и Розлин были отправлены в Монреаль кораблем.

Они возвращались домой.

Как и Стивен. Но его дом теперь был с Арманом и Рейн-Мари. И не только по общему желанию, но и по необходимости. Он потерял все.

Стивен был уничтожен. Стивен был счастлив.

Когда доктора отключили его от аппаратуры жизнеобеспечения, Арман остался сидеть с ним, наблюдая, как цвет возвращается на лицо старика, как становится глубже и ровнее его дыхание.

Потом они с Рейн-Мари отправились в квартиру Стивена, где Ирена Фонтен давала указания криминалистам.

– Бог ты мой, – сказала она, увидев Армана. – Какой разгром. Префект поехал домой переодеться, но он успел мне рассказать, что происходит. Потребуются месяцы, а может, и годы, чтоб во всем этом разобраться.

Фонтен огляделась. Тело охранника уже унесли, и теперь здесь работали криминалисты.

– Простите, что не поверила вам, старший инспектор, – сказала она.

– Вы знали про операцию, которую проводил префект?

– Даже не догадывалась. Он держал это в тайне. Наверное, у него не было другого выхода. Жаль, что он не доверял мне.

– Нет, Ирена, я вам доверяю, – сказал префект, вошедший в этот момент в квартиру. – Но я никого не мог посвятить в это дело. Так же, как мой предшественник не мог посвятить меня в то, что делал он. – Потом он обратился к Гамашу: – Как месье Горовиц?

– Мы отключили систему жизнеобеспечения.

– О, Арман, прими мои соболезнования… – начал было Клод.

– Он жив, – перебил его Арман. – Доктора говорят, что он набирается сил.

– Боже мой! – воскликнул Дюссо. – Он просто несокрушим.

– Может быть, даже вечен, – сказала Рейн-Мари, и Арман рассмеялся.

– Пришли за его вещами? – спросила Фонтен.

– Non, – сказал Арман. – Я пришел, чтобы представить вам окончательное доказательство.

– Ты хочешь сказать, что ты не просто языком трепал? – спросил Дюссо. – Оно существует?

– Оно не только существует, оно все это время находилось здесь.

Арман подошел к стене, снял с нее маленькую акварель и вручил ее Рейн-Мари. Потом достал из ящика с инструментом отвертку, вывинтил шуруп из дюбеля и сжал его в кулаке.

– Отойдите подальше, пожалуйста, – попросил он, и агенты в комнате остановили свою работу и отошли.

Повернувшись к лампе, стоящей на другом конце комнаты, Гамаш раскрыл кулак. Шуруп пулей пролетел по воздуху, ударил в лампу и опрокинул ее.

– Ничего себе, – сказал один из криминалистов. – Что это за штука такая?

Клод Дюссо подошел и принялся рассматривать шуруп, прилепившийся к лампе:

– Доказательство.

– Плесснер приезжал сюда в пятницу, чтобы вывинтить и забрать его, – сказал Арман. – Но не успел это сделать. Убийцы считали, что нужно искать какие-то бумаги, однако самое неопровержимое доказательство все время было рядом с ними. Всего один шуруп.

– Как же ты догадался? – спросила Рейн-Мари.

– Не сразу. Мне показалось странным, что в вещах Стивена обнаружились болты. И я подумал, что дело в них. Но те, что находились в коробке, не были изготовлены из неодима. Наверное, они с Плесснером собрали целую коллекцию обычных шурупов и болтов и вложились в компанию венчурного капитала, где служил Даниель…

– «Вставим», – сказала Рейн-Мари, и комиссар Фонтен посмотрела на нее недоумевающим взглядом.

– …чтобы прикрыть свой истинный интерес. Я выкинул из головы все эти винты-шурупы, потому что они не были намагничены. Но у Стивена благодаря Плесснеру имелся настоящий шуруп.

Он подошел к одной из больших картин и снял ее.

– Видите? – Он показал на стену. – Крюк для картин.

– И что? – спросила Фонтен. – У меня такие дома есть. Что в нем необычного?

– Ничего, – ответил Гамаш, вешая картину на место. – Странно то, что он использовал этот шуруп с дюбелем, чтобы повесить маленькую, незначительную картинку. Почему? Обычно такие дюбеля используются для больших, тяжелых картин. Зачем использовать его для маленькой? Но есть и другой вопрос – на чем она висит.

Рейн-Мари развернула картину, которую держала в руках, задней стороной:

– Это нейлоновая леска, а не проволока. А маленькие крючочки сделаны из пластмассы.

– Именно. Я думал, это потому, что картина явно недорогая. Но потом мне пришло в голову, что причина совсем в другом. Стивен повесил эту картину на самую ценную вещь, какой теперь владел.

– И она висела всего в нескольких футах от убийц? – сказала Фонтен. – Что было бы, если бы они ее нашли?

Арман и Рейн-Мари вернулись в больницу, где двенадцать часов спустя Стивен пришел в сознание.

Первыми, кого он увидел, были Арман и Рейн-Мари, а за ними на стене висела маленькая безмятежная акварель.

– Вы ее нашли, – прохрипел Стивен.