Глава сорок третья
Арман и Рейн-Мари сидели по обеим сторонам кровати Стивена и держали его худые руки.
Попискивали приборы. В аппарате искусственного дыхания, издавая слабый свист, поднимались и опускались мехи. На экране монитора мигали какие-то медицинские сообщения, смысла которых Гамаш не понимал и не пытался понять.
Они понимали только одно.
Время пришло.
Оно пришло по всем человеческим резонам.
– Мы нашли доказательства, которые ты спрятал в папке, – сказал Арман. – Даниель сейчас на собрании совета директоров.
Он помолчал, словно надеялся на ответ.
– Гвозди в Кале, – сказал он, улыбнувшись. – Очень умно. Жозеф Миньере. Записки агентства Франс Пресс об убийстве репортера. Те связи, что вы с месье Плесснером установили между неодимовой шахтой, заводами-производителями, принадлежащими ГХС, супермагнитами и несчастными случаями. Все в этой папке. И окончательная улика. Неопровержимая. Я чуть не упустил ее. Вы с Плесснером оказались слишком умны для меня.
– Она у тебя, Арман? – спросила Рейн-Мари.
Он отрицательно покачал головой:
– Но я точно знаю, где она. Ты прижал их к стенке, Стивен. Ты и месье Плесснер добились своего.
Поиск правды стоил Стивену его состояния. Стоил ему жизни. Однако дело было сделано. Ради спасения жизни других людей. Если бы место в совете директоров не утопило этих гигантов, то это сделал бы враждебный захват двух дочерних компаний ГХС.
На долю Армана выпало выпустить эту торпеду. Что он и сделал как опекун Стивена, перед тем как войти в больничную палату.
В начале торгов на Парижской бирже прошла покупка Стивеном нефтеперерабатывающего завода и завода по производству инструментов и красок. И это давало ему или его наследникам доступ к документам ГХС.
С последующим их оглашением.
Стивен бросил все свои авуары на захват этих компаний. Он понимал, что, делая это, он топит себя.
За спиной Рейн-Мари появился врач и поймал взгляд Армана.
– Месье Гамаш?
– Еще минуту, пожалуйста, – попросил Арман. – Мы ждем кое-кого. О, вот и она.
Вошел Жан Ги с ребенком на руках.
– Это твоя правнучка, – сказал Арман.
Жан Ги встал рядом с Арманом. Со своим наставником. И во многом почти отцом. Он спрашивал себя, смог бы он сделать то, что предстояло сделать Арману.
Арман встал, продолжая держать руку Стивена, и сказал:
– Пришло время отпустить его.
После этого он сел на стул, потому что ноги его ослабели.
Если то, что он собирался сделать, было правильно, то почему оно казалось таким неправильным?
И даже не неправильным. Отвратительным. Ужасным. Кошмарным.
Впрочем, иногда «правильное» таким и кажется.
Когда аппарат искусственного дыхания отключили вместе со всеми капельницами, трубками и аппаратурой, в палате воцарилась тишина.
Остался один Стивен.
Жан Ги наклонился и поместил девочку в изгибе руки Стивена.
– Ее зовут Идола, – прошептал Арман. – Ее назвали в честь Идолы Сен-Жан, которая боролась за равные права для всех. Она никогда не сдавалась. Никогда не сгибалась.
– Ее имя означает «внутренняя правда», – сказал Жан Ги.
Он заглянул в неправильные глаза, сплющенное личико их дочери с синдромом Дауна.
Они знали об этом диагнозе еще на раннем этапе беременности. И сделали свой выбор. На всю жизнь. Так же, как Арман сейчас сделал свой выбор. До конца жизни.
В этот момент на другом конце Парижа стали раздаваться звуки электронных оповещений, когда один за другим члены совета директоров получали срочные сообщения.
Даниель посмотрел на Клода Дюссо, и тот кивнул в ответ.
Дело было сделано.
Ордер на покупку, обнаруженный Даниелем в банке, был реализован.
Электронные звуки извещали о быстром приближении выпущенной торпеды к огромной компании.
Арман достал любимую книгу стихов Стивена и начал читать:
– «Я сижу, где посажена, созданная / из камня и желаемого, выданного за действительное…»
Чтобы спасти свои шкуры, если не получалось души, члены совета проголосовали за закрытие ГХС Инжиниринг.
Их должны были видеть на стороне добра. На стороне ангелов.
Регуляторы, общество должны были знать: как только совету директоров стало известно, что ГХС Инжиниринг занимается убийствами, укрывательством, что компания несет ответственность за смерть тысяч людей вследствие несчастных случаев, которые можно было предотвратить, – члены совета действовали быстро и решительно.
Они проголосовали за обращение к властям и регуляторам с требованием.
Закрыть вновь построенные атомные электростанции.
Посадить самолеты и остановить подвижный состав, изготовленный на заводах ГХС.
Обследовать мосты и лифты.
Когда главу компании Эжени Рокбрюн увели, совет проголосовал за организацию фонда для выплаты компенсаций жертвам и их семьям.
Проголосовали и за назначение Кароль Госсет действующим управляющим ГХС, уполномоченным ликвидировать компанию.
– «Будто в разгар твоего кошмара, / твоего последнего, – тихо читал Арман, – добрая львица / придет с бинтами в пасти…»
Когда Даниель вышел из комнаты, Ксавье Луазель подошел к нему:
– Вы повели себя невероятно храбро, когда вышли из своего укрытия ради отца.
– Храбро? Да я был так испуган, чуть не обделался.
– Но все же вы сделали это.
– Не могу поверить, что мой отец допустил, чтобы я подумал, будто он умер.
– Он не изображал мертвого. Выстрел с такого расстояния даже такими патронами не шутка. Его вырубило. Я знаю разницу между тем, кто притворяется, и тем, кто на самом деле лежит без сознания. И чтобы вы знали: он не догадывался о том, что Жирар поднял его пистолет. Когда он прыгнул спасать вас, он понятия не имел, что пули поддельные. Он знал, что умрет.
Луазель перевел взгляд на префекта, который руководил арестами, потом снова посмотрел на Даниеля:
– Не стыдитесь правды. Это удивительно, когда один человек готов умереть за другого.
Клод Дюссо подошел к ним и, похлопав Луазеля по плечу, сказал:
– Приходите ко мне в конце недели. Обсудим ваше будущее.
– Oui, patron.
– «…и вылижет тебя от лихорадки», – сказал Арман.
Он уже не читал. Он знал наизусть это стихотворение, написанное много лет назад их соседкой Рут. Одно из его – не только Стивена – любимых.
Стивен оставался неподвижным и безмолвным.
Арман наклонился к крестному и тихо, чтобы никто не услышал, проговорил:
– «И за загривок нежно поднимет твою душу / и осторожно в темень рая отнесет».
Он поцеловал его в лоб и прошептал:
– Спасибо. Счастливого пути, мой дорогой. Я тебя люблю.
– Excusez-moi, – сказал доктор и, наклонившись над Стивеном, приложил стетоскоп к его груди.
Потом выпрямился.
