Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В середине 1990-х казалось, что Иран напоминает СССР в недалеком прошлом. Кто же тогда знал, что еще больше эта страна похожа на Россию в ближайшем будущем? Портреты вождей в каждом киоске, только на тарелках, а не на майках. Горячие патриоты, живо обсуждающие по телевизору, что и как именно они хотят сделать с недостаточными (по их мнению) патриотами. И огромные мемориалы погибших на недавних войнах во имя неясных целей и под руководством бездарных военачальников. А главное — сама ситуация, когда непонятно, чего уже делать нельзя, а чего еще делать неможно. Поэтому кое-где и цветастый платочек разрешается повязать вместо хиджаба, и затертую ленту с Iron Maiden на кассетник поставить.
Эта утонченная в своей абсурдности жизнь очень точно воспроизведена в замечательных черно-белых автобиографических комиксах Марджан Сатрапи и в не менее замечательном мультфильме «Персеполис» с неувядающей Катрин Денёв на озвучке. В последний год пребывания Марджан в Тегеране туда попал и я со своей международной командой палеонтологов: австралиец Пьер Круз, поляк Рышард Врона и два немца из уже соединившихся, но еще не сросшихся частей Германии — Герд Гайер и Олаф Елики. Собирались быть человек десять, но больше никто не решился. Добирались все по-разному: Рышард вообще рискнул в целях экономии доехать из Варшавы до иранской столицы на автобусах через блокпосты весьма неспокойного Курдистана. Мне было проще: пришел в консульство, где никаких очередей, получил витиевато вписанную от руки визу и — прямым рейсом в Тегеран. А здесь уже встречают на видавшем виды полувоенном виллисе радостные иранские коллеги во главе с Бахаэддином Хамди.
После сытного завтрака из жирного-жирного хаша, который смогли проглотить только мы с Рышардом, и мороженого из крахмала на десерт, наша кавалькада из виллиса и хипповатого микроавтобуса «фольксваген» устремилась в Восточный Иран на хребет Эльбурс. Под неизбывный Iron Maiden мы минуем несколько длиннющих и темнющих тоннелей… по встречке. Движение в Иране саморегулируется: кто смел, тот первым и пересекает перекресток, а за ним, вдавив клаксон, устремляются все более робкие, пока в перпендикулярном потоке не отыщется свой смельчак. А представьте, что происходит на площади, где сходятся пять дорог?
На открытом пространстве плато Деште-Кевир дышится во всех отношениях легче. К северу и слева от нас высится огромный вулкан Демавенд. Удивительно, как Ной (по-местному — Нух) промахнул мимо него (5604 м над уровнем моря) и причалил к более низкому Арарату (5165 м)? Ответ на вопрос кроется отнюдь не в отсутствии у праведника навигационных способностей, а в обычном обмане зрения: Демавенд теряется среди своих собратьев по хребту Эльбурс, а двуглавый Арарат сияющей глыбой нависает над просторной долиной. Вот создателям библейских историй и заимствованных ими сказаний о Гильгамеше Арарат и показался выше…
Недалеко от городка Фирузкух, что на фарси означает «бирюзовая гора», мы останавливаемся, чтобы размяться и заодно проверить верность слов средневековых путешественников о необычном явлении, связанном с этим местом… Середина лета, иссушенная желтая степь, палящее солнце — и вдруг ощущение леденящего холода, которое, кажется, приходит само по себе, без малейшего дуновения ветра с каких-нибудь заснеженных вершин, до которых отсюда еще ехать и ехать…
Немногим дальше, в древнем глинобитном Семнане, куда как теплее. Просто жарко. От зноя спасает только вода со льдом и выдавленной в стакан гроздью мелких лаймов. В центре города — высокий минарет из сырцового кирпича, который не рассыпался за тысячу лет. Стены старого базара украшены керамическими панно рубежа позапрошлого и прошлого веков с усатыми красавцами в синих мундирах и золотых эполетах, с ятаганами наизготовку и орнаментом из цветов с человеческими лицами. Сегодня создавать подобные изображения, конечно, нельзя: это наследие шахов каджарской династии, правившей здесь в конце XVIII — начале XX вв.
Нас волнуют гораздо более древние объекты, и мы поворачиваем на север и наверх — к вершинам Эльбурса. Сам хребет — явление довольно молодое: еще в юрском, меловом периодах на его месте разливался океан Неотетис, на севере омывающий лесистую сушу. Затем под давлением обстоятельств и Афро-Аравийской плиты эта часть океана схлопнулась, и вдоль всего Северного Ирана протянулась цепь гигантских вулканов, взрывы которых пугали стада мамонтов. К концу последней ледниковой эпохи извержения прекратились, но разрушительные землетрясения продолжают сотрясать всю эту область. Конечно, вместе с мощными пластами юрского каменного угля теперь на вершинах гор оказались и палеозойские отложения, и подстилающие их протерозойские.
В интересующее нас время (конец кембрийского — начало ордовикского периода) большая часть нынешнего Ирана примыкала к китайско-австралийской части Восточной Гондваны (рис. 0.1.15), о чем напоминают многочисленные линные шкурки трилобитов и раковинки брахиопод — точно такие же, как в Южном Китае. Около 510 млн лет назад море здесь и по всей планете сильно отступило, и обширные мелководные участки пересохли, что довершило череду массовых вымираний необычных раннекембрийских существ. Полуморские прибрежные пространства вновь заполнили микробы, покрывшие все мелкими известковыми складочками строматолитов, периодически засыпаемых песком, который выносился с соседней суши. Более сложная жизнь, конечно, не вымерла совсем и даже не замерла: все песчаное дно изборождено дорожками трилобитов, отваживавшихся выползать на стремительно мелеющие участки, и семенивших многочисленными ножками по своим, трилобитовым, делам. Постепенно территория вновь начала погружаться: рос гигантский подводный хребет в океане Япет, расширяющемся между Лаврентией, Балтией и Гондваной, и морские воды выталкивались на сушу (рис. 0.1а).
Но, чтобы увидеть, что случилось дальше, нужно забраться выше, куда такси, даже виллисы, уже не ходят. Выручают красивые арабские скакуны (благо, это не очень юные кобылы). Правда, выясняется, что, кроме славянской диаспоры и иранцев, никто не только не знает, как обращаться с лошадью, но даже с какого конца к ней подходить. Впрочем, жажда геологических знаний пересиливает, и караван со всадниками, буквально лежащими на своих кобылках, крепко обхватив их за шеи, начинает переход. На восхождении от примерно 2000 м к трем с чем-то тысячам попадаются скальные тропы и крутые курумы, по которым пешком я бы подниматься не отважился. Но кобылки идут мерной поступью.
Мы несколько часов преодолеваем вертикальную тысячеметровку. Однако, пока эта масса горных пород накапливалась, минуло все 15 млн лет. Давно канули в Лету раннекембрийские строматолиты, и нас обступили небольшие губковые рифы и ровные каменные поляны, покрытые небольшими известковыми стебельками, будто здесь очень давно кто-то посеял макароны, они дали всходы и так и окаменели. Это на самом деле стебельки и действительно известковые, но принадлежали они, конечно, не макаронным изделиям, а древним иглокожим — эокриноидам, дальним родственникам морских лилий, звезд и ежей. От них в большинстве остались только основания, навсегда впаянные в известковую корку. На невысоких (2–3 см) членистых стебельках когда-то покачивались небольшие таблитчатые чашечки, от которых вверх тянулись несколько членистых пищесборных ответвлений, облавливающих окружающее пространство. Маленьким иглокожим было трудно выживать на рыхлых илах, где каждый пробежавший трилобит норовил сбить неподвижное животное да еще прикопать его в толще осадка, откуда уже не выбраться… И они создали свой собственный мир — тесные поселения. Каждое предыдущее поколение здесь служило опорой подрастающему в прямом смысле этого слова. Отжившее свое иглокожие рассыпались на многочисленные пластинки, состоявшие из магнезиального кальцита; этот легко растворимый минерал насыщал осадок и быстро твердел, создавая площадку, где могла прикрепиться и закрепиться молодь. Со временем соседние поселения объединялись и обширные участки в десятки метров площадью превращались в долговечный грунт, на котором могли селиться и другие животные, нуждавшиеся в твердой «почве» под ногами (и другими органами) — мшанки, кораллы, микроконхиды, брахиоподы и все новые и новые иглокожие. Это произойдет в следующем, ордовикском, периоде. А здесь, на горах Эльбурс, мы видим первые подобные поселения, ставшие морским сообществом совершенно нового типа.
Эокриноиды не были единственными местными иглокожими. Изредка среди них встречались округлые таблитчатые «лепешки» (1–2 см в диаметре) с пищесборными придатками, радиально расходящимися из центра «лепешки» по ее поверхности. Это эдриоастероиды — представители еще одной древней группы иглокожих, которые первыми начали переходить на пятилучевую симметрию, служащую опознавательным знаком этого типа животных. Рядом с ними попадались и вовсе удивительные существа в виде округлой чашечки с членистым «хвостиком» и одним рогом. И это тоже были иглокожие — солюты. Все эти животные ни капли не похожи на современных представителей иглокожих и лишь смутно напоминают своих ордовикских последователей. Еще труднее увидеть в них нечто человеческое. А ведь они — и наши родственники тоже…
Впрочем, разглядеть нечто человеческое во многих представителях властей еще сложнее: это явно совсем другой тип животных. (А с Марджан Сатрапи мы все-таки столкнулись в реальной, хотя и совсем другой, жизни — в 2004 г. на Франкфуртской книжной ярмарке, где ей вручали премию за комикс года, а я представлял маленькое новорожденное российское издательство «Бук Хаус», будучи его главным редактором и не занимаясь совсем никакой наукой.)
Войти с помощью соц. сетей: