Глава девятнадцатая
Черный ноябрь
Известие о том, что перемирие подписано, дошло до Новой Зеландии в девять часов во вторник, 12 ноября 1918 года. Когда новость распространилась, главные улицы всех городов были заполнены людьми и буйными сценами торжества [1]. Трамваи перестали ходить, магазины и предприятия опустели, судебные заседания были отменены, а кинотеатры «отказались от всякой мысли развлекать публику». Повседневная жизнь остановилась, но это произошло из-за радости, а не из-за «испанки». «Кажется, у всех прохожих был флаг, на улицах их были тысячи» [2].
В Крайстчерче шестнадцатилетний Стэн Сеймур, ученик плотника, вспоминал:
«Помню, я был на Соборной площади во время празднования перемирия. Это была самая большая толпа, которую я когда-либо видел. Там было много людей в форме, только что вернувшихся из-за границы, и толпа была совершенно пьяна от радости. Люди обнимались и целовались с незнакомцами. Толпа была такая плотная, что люди толкали меня локтями в ребра, а большие ботинки наступали на пальцы ног…» [3].
По словам Алекса Дикки, молодого парня из Гора, следующий день был объявлен всеобщим праздником, и торжества приняли форму спортивного карнавала на выставочной площади.
Мы, ученики школы Гора, маршировали туда, а паровозы почти безостановочно свистели «Гип-гип-ура». Пока мы шли, наш учитель, «Снежный» Нельсон, вставал по очереди рядом с каждым классом, чтобы сказать нам, чтобы мы не приходили в школу на следующий день и ждали уведомления, когда вернуться. Это было началом длинных летних каникул [4].
Но эта соблазнительная перспектива оказалась совсем неприятной. Внезапная эпидемия гриппа закрыла школы, и в то время как некоторые люди танцевали на улицах, чтобы отпраздновать перемирие, другие уже были в трауре. Лора Харди, домохозяйка из Онехунги, тогда еще пригорода Окленда, вспоминала, что в день перемирия «похороны проходили мимо нашего дома непрерывно в течение всего дня. Гробы выносили сотнями, они были сделаны из простых грубых досок… В эту печальную и скорбную общину пришла весть о перемирии. Было немного семей, которые чувствовали себя счастливыми» [5].
Брат Кейт Шоу, сержант Ангус Карначан, был молодым солдатом в военном лагере Фезерстон, когда пришло известие о перемирии. Ангус, который, еще не совсем оправившись от гриппа, поехал в город, чтобы присоединиться к празднованию, но потом произошел рецидив – и он умер. Кейт вспомнила «кошмарное путешествие» на поезде на следующий день, когда она ехала за своей невесткой. «По всей линии мы видели похороны за похоронами, это были жертвы эпидемии» [6].
В Крайстчерче молодой Стэн Сеймур был одним из первых, кто помогал окружающим, когда испанский грипп поразил зажиточный район города под названием Фендалтон. Стэн сопровождал мать во время визитов к больным, таскал продукты и убирал их дома. Через несколько дней даже самые богатые дома начали вонять гниющей едой и переполненными ночными горшками. «Я помню, как моя мать закатала длинные рукава своего платья и с мрачным видом принялась за работу, чтобы убрать грязь и беспорядок…» – вспоминал Стэн [7].
А запах был хуже, чем все остальные, вместе взятые. «В домах, где кто-то умер, а тело до сих пор не вынесли, стоял совсем другой запах, не такой, как от гниющей еды и ночных горшков, но вполне отчетливый» [8].
Новозеландские врачи и медсестры, чьи ряды уже поредели из-за войны, изо всех сил пытались справиться с пандемией. Одной из самых выдающихся была доктор Маргарет Крукшенк, всего лишь вторая женщина, окончившая медицинскую школу Отаго в 1897 году, первая, кто зарегистрировался в качестве врача, и первая, кто осуществлял общую практику. Она училась также в Медицинской школе в Эдинбурге и Дублине [9]. Когда коллега доктора Крукшенк – доктор Барклай вызвался идти добровольцем в медицинский корпус, она взяла на себя единоличное руководство их практикой и пользовалась автомобилем доктора Барклая. Доктор Крукшенк работала без устали во время эпидемии, и когда ее водитель заболел гриппом, она использовала велосипед для поездок по городу, а лошадь – для поездок за город [10].
Доктор Дэвид Ллойд Клэй из Веллингтона уже пережил одну эпидемию гриппа, и первоначально у него не было никаких опасений, когда новая вспышка поразила Веллингтон в 1918 году. Будучи студентом-медиком в Манчестерском лазарете во время эпидемии русского гриппа 1889–1890 годов, когда в Англии и Уэльсе умерло 8800 человек, доктор Клэй считал, что хорошо знает своего врага. «В основном умирали очень пожилые люди, а осложнения были редки», – сказал он о своих британских пациентах. Но доктор Клэй с растущим беспокойством наблюдал, как новый штамм вируса гриппа проявляет тревожащие черты.
Этот грипп 1918 года клинически казался совершенно другим… На ранних стадиях заболевания пациент проявлял признаки дистресса. Серьезные и тревожные симптомы появились через 24–36 часов. Головная боль была очень сильной. Бред был временами тихим, временами яростным, временами почти маниакальным. У пациентов были мучительные боли в груди. Распространенным выражением среди них было: «Доктор, они вынули мои внутренности!» Люди кричали от боли, особенно в самых тяжелых случаях. Температура поднималась примерно до 40 °C, а когда кашель усиливался, начиналось кровотечение из носа, легких и иногда из прямой кишки [11].
Доктор Клэй был очень перегружен работой во время эпидемии. На четвертый день после появления испанского гриппа в Веллингтоне он проработал 22 часа без перерыва, посетив 152 дома и проехав 240 км. У него было много работы, в среднем по два больных в каждом доме [12].
Юный Артур Кормак увидел, как его родной город преобразился за несколько дней после празднования перемирия в Горе.
Центр города выглядел призрачно. Больше половины предприятий было закрыто, а те, что работали, тоже можно было бы закрыть, потому что вокруг не было ни души, кроме бойскаутов, собиравшихся на вечернюю службу. Скауты проделали удивительную работу, доставляя пищу в дома больных. Эта еда была приготовлена в кулинарно-техническом блоке позади средней школы Гора мисс Мачутчисон и миссис Пиджин. Они и их помощники оказали услугу, важность которой просто невозможно было выразить словами [13].
Эта услуга была очень нужна. Одна дама вспомнила такой случай.
Это сохранялось в моей памяти на протяжении всех лет, его мне рассказал маленький мальчик, который, почувствовав приступ голода, пошел просить еды у мясника. Затем он спросил мясника, как его приготовить. Мясник спросил, почему бы его матери не приготовить это блюдо. Мальчик ответил, что его родители уже два дня спят в постели. Мясник проводил ребенка до дома и обнаружил, что они уснули навсегда [14].
В Крайстчерче Стэн Сеймур, который помогал своей матери ухаживать за больными гриппом, сам стал жертвой болезни.
У меня был очень сильный жар и сильная потливость. Пижама и постельное белье промокли насквозь. Мама сказала, что мою пижаму можно было выжимать. Я помню, как она обтирала меня губкой, чтобы уменьшить жар. Бред был еще одним отличительным симптомом. Мне никогда не снились такие сны ни до, ни после: они были ужасающими, кружащимися, неуправляемыми кошмарами с кошмарными фантазиями.
У меня появились огромные опухоли под мышками, такие большие, что я не мог держать руки по бокам, и большие пурпурно-черные пятна на бедрах. Для любого образованного человека это было похоже на симптомы средневековой Черной смерти. Некоторые люди в то время говорили, что это был всего лишь грипп, но это больше походило на чуму.
У Стэна были собственные теории относительно происхождения этой загадочной и смертельной болезни, ощущения, которые перекликаются с чувствами жертв из Европы, Южной Африки и Соединенных Штатов: «Я все еще считаю, что это как-то связано с Первой мировой войной, со всеми этими трупами, гниющими под открытым небом на ничейной земле…» [15]
Сид Мюрхед из Оамару, Южный остров, вспомнил, как его отец вернулся домой с работы раньше обычного, возбужденный, с высокой температурой.
Мать немедленно уложила его спать в передней комнате, предназначенной для гостей или особых случаев, с несколькими полотенцами, тазом и контейнером с формалином (раствор формальдегида), используемого в качестве дезинфицирующего средства. Папа сказал, что не может ни есть, ни пить – у него пропал голос, но мама настояла, чтобы он съел тарелку каши. С помощью карандаша, бумаги и жестов папа объяснил, что у него есть бутылка виски, которая стоит в буфете как раз на такой случай, и, если она добавит немного в кашу, он ее съест. С невинным видом мама вылила в кашу полбутылки чистого виски. Папа быстро съел всю тарелку и очень скоро вспотел. Он вспотел так сильно, что пришлось несколько раз менять постельное белье. Он бредил, его бессвязную речь трудно было воспринять из-за севшего голоса. Но он стал быстро выздоравливать, и потом всегда утверждал, что именно виски и его шоковое воздействие привели к этому чудесному выздоровлению [16].
Лора Маккилкин, официантка отеля «Эмпайр», «очень сильно заболела гриппом».
Это случилось неожиданно, однажды вечером, после того как я приняла ванну. Я легла в постель и оставила окно широко открытым. Разные люди в отеле кричали: ««Лора, иди сюда, тебя зовут», но я осталась под одеялом, свежий воздух обдувал меня всю ночь.
На следующее утро мистер Кен, фармацевт и врач, прошли через отель, обрызгивая всех формалином. Я сказала им, что вижу игральные карты по всему потолку. Мой язык распух. Мистер Кен принес мне лекарство – хинин. Они хотели перевезти меня в здание Зимнего шоу, но я сказала им, чтобы они оставили меня в покое.
Потом они сказали, что я почернела, и решили, что мне конец. Еще несколько человек погибли; жену босса, горничную, бармена и буфетчицу вынесли на носилках. Но я выжила. Я уехала домой на неделю, чтобы повидаться с матерью, и в Вайрарапе все было так же плохо [17].
Для перегруженных работой врачей и медсестер жуткие сцены происходящего время от времени перемежались сценами с оттенком черной комедии. В больнице Крайстчерча медсестра Уинифред Мафф лечила молодоженов, которые были госпитализированы после того, как упали в обморок на скачках в Аддингтоне.
Жену отвезли обратно в гостиницу, но никто не знал, где она находится. Мужа положили в мою палату. Он был в бреду, то распевая гимны, то ругаясь. Он вышел, когда никто не видел, и в ночной рубашке побежал к отелю ««Риккартон». Носильщики поехали за ним на тачке, потому что другого транспорта не было. Он умер в тот же день [18].
Другой бредящий пациент, богатый фермер, сказал медсестре Мафф: «Не останавливайте меня! Мне нужно проехать двадцать миль за ночным горшком. У моего человека есть лошадь, которая ждет меня» [19].
Эти события, возможно, не казались забавными в то время, но как только медсестры ушли на перерыв и обменялись историями, «мы увидели смешную сторону вещей», например доктора, который пришел с липким стетоскопом. Он осматривал старую даму и слушал ее легкие, но, когда встал, стетоскоп остался на теле больной. «Патока, – сказала она, – очень полезна при простуде!» [20] Дороти Хобен из Веллингтона, медсестра из добровольческого отряда во временном госпитале, созданном при бывшей Торндонской нормальной школе, вспоминала: «Однажды ночью санитары привезли толстую старую женщину, которая весила, должно быть, не меньше шестнадцати стонов (100 кг) и была невероятно грязной. Мы думали, что на ней черные чулки, пока не обнаружили, что это грязь! Она была очень-очень больна. По крайней мере, бедная старая душа умерла чистой» [21].
В некоторых случаях новозеландская эпидемия испанского гриппа неожиданно пробуждала в людях хорошее. Пегги Кларк из Те Авамуту вспоминала:
«В самый разгар кризиса появился человек, назвавшийся врачом, который умело и самоотверженно работал с жертвами гриппа. Много лет спустя папа получил письмо из палмерстон-нортского суда с просьбой предоставить информацию об этом «докторе». Оказалось, что он бежал из тюрьмы Вайкерия в 1918 году и не имел медицинской профессии. Очевидно, он снова попал в беду. Папа с удовольствием написал в ответ, что восхищен работой этого человека во время эпидемии» [22].
В некоторых случаях безумие казалось единственным разумным ответом на продолжающийся ужас. Джин Форрестер, урожденная Куой, из Окленда, была членом Сент-Джонской бригады скорой помощи и работала в больнице скорой помощи, созданной в Мемориальном техникуме Седдона. «Один из пациентов Джины, описанный как индус, был в бреду и все время спрашивал, наступило ли уже четыре часа, так как тогда он должен был умереть. Пробило четыре часа, но он не умер. Он просто не мог смириться с тем, что не умер, и настолько обезумел в своем бреду, что его отправили в психиатрическую больницу» [23].
Морис О’Каллаган из Сент-Джонской бригады скорой помощи Окленда сделал ужасное открытие, когда его вызвали в дом в Грей-Линне: «Мы нашли человека, который был мертв три дня. Его тело лежало в постели, и его жена лежала в той же постели, не мертвая, но сошедшая с ума из-за смерти мужа; она не могла встать.» [24].
Медсестра Айви Ландрет из Оваки, Южный Отаго, вспомнила одну ужасную ночь, когда она была на дежурстве и узнала, что мужчина перерезал себе горло и умер. «Мой брат был одним из тех, кто занимался этим случаем. Я помню, как брат говорил, что за все время войны он никогда не испытывал ничего более ужасного, несмотря на то что сам он пережил потерю левой руки в бою при Пассендале» [25]. В Новой Зеландии, как и в других частях света, пандемия стала причиной многих трагических семейных сцен. В Куипапе, район Кэтлинс, медсестра Мэй Ньюман получила от полиции направление на работу в больнице скорой помощи. И это несмотря на то, что дом семьи Ньюман только что сгорел дотла, а Мэй должна была заботиться о своих оставшихся без матери братьях и сестрах. Однажды днем их брата Дугласа Ньюмана нашли лежащим без сознания на обочине дороги, а рядом с ним – его лошадь. Дугласа отвезли в больницу в Оваке, где выяснилось, что Мэй тоже стала пациенткой. Она дежурила в ту ночь, когда другой пациент порезал себе горло, и держала его голову, пока доктор накладывал швы.
Дуглас выжил, но когда пришел в себя, ему сказали, что Мэй скончалась. Дуглас утверждал, что она умерла из-за обязанностей медсестры, которые ей пришлось взять на себя. «Этот человек дышал прямо в лицо моей сестре, – сказал он, – и я думаю, что именно поэтому она подхватила чуму» [26].
Когда испанский грипп поразил семью Хокинсов, фермеров из Лаймхилле, недалеко от Уинтона, Саутленд, почти все заболели. Эдит Хокинс, в то время еще совсем маленькая, вспоминала, как ее мать отказывалась ложиться спать, но сидела со своим четырехмесячным сыном Джимом, у которого не было гриппа. Время от времени она посыпала раскаленные угли серой, чтобы окурить дом, и Эдит с удовольствием «смотрела на красивое цветное пламя» [27]. Семья вскоре поправилась за исключением отца, умершего 24 ноября, в возрасте всего тридцати трех лет.
Нам повезло, что мы сразу же получили гроб, хотя это был женский гроб, покрытый бледно-голубым бархатом. Дедушка Холланд и дедушка Андерсон запрягли старого Сэнди в рессорную повозку, на которой папа возил молоко на фабрику. Друзья помогли поднять гроб в повозку, и двое мужчин сели спереди по обе стороны от него» [28].
Пока Эдит сидела на пороге, ее мать стояла в дверях, «держа близнецов за руку, и мы смотрели, как повозка отъезжает по дороге, сворачивая за угол и исчезая из виду» [29].
Точно так же, как это было в Северной Америке и Южной Африке, уровень смертности коренного населения был значительно выше, чем среди белых поселенцев. Во время эпидемии 1918–1919 годов погибло в общей сложности 8573 новозеландца. Это включало 2160 маори из предполагаемого числа общего населения 51 000 [30].
По словам Джеффри У Райса, автора книги «Черный ноябрь: пандемия гриппа 1918 года в Новой Зеландии» (Black November: The 1918 Influenza Pandemic in New Zealand), в стране существовала «огромная разница между показателями смертности среди европейцев и маорийцев», и «маори в семь раз чаще европейцев умирали от гриппа» [31]. Двадцать второго ноября 1918 года газеты The Pukekohe и The Pukekohe and Waiuku Times передали отчаянную мольбу о помощи.
Те Авамуту в ужасном состоянии. Все предприятия закрыты, и смерть ужасна. Большая беда – это разрозненность поселений. Семьи болеют и лежат в своих домах, пока не потеряют последнюю надежду, что их обнаружат. Это просто ужасно.
Маори в Паравере сильно страдают, и у них почти нет надежды, так как осталось очень мало желающих помочь, даже белым людям. Они говорят об открытии ратуши в качестве временной больницы, как в Те Авамуту, но там нет никакой помощи. Не позволяйте этой чуме взять верх в Пукекохе. Примите решительные меры [32].
Джулиус Хогбен, управляющий больницей скорой помощи в Темсе, заведовал палатой, куда клали большинство маори. Многие отправлялись в больницу только в крайнем случае. «Они сказали, что если вы отправитесь туда, то умрете, поэтому из-за запущенности болезни некоторые из них по прибытии умирали. Помимо гриппа, некоторые из них страдали от недоедания» [33].
Один четырнадцатилетний мальчик был госпитализирован, его описывали как «кожа, кости и язвы», он умер в течение дня. Позже выяснилось, что в прошлую зиму он питался только сушеным мясом акулы [34].
Флоренс Харсант из Таноа, Северная Земля, вспоминала о фатализме, царившем среди маори: «Чтобы показать вам, как быстро грипп убивал своих жертв, один из наших соседей-маори по имени Эндрю проезжал мимо дома верхом на лошади, когда мать была на веранде. „До свидания, миссис, до свидания, – крикнул он. – Я болен, завтра меня здесь не будет“. И действительно, на следующее утро он был мертв» [35].
Уход за больными в более отдаленных районах Новой Зеландии представлял серьезную проблему из-за сложности материально-технического обеспечения. В 1918 году Айви Дриффелл из Равена, Хокианга, была молодой медсестрой в больнице Хокианга.
Я была всего лишь молодой медсестрой, но хорошей наездницей, поэтому меня отправили в очень глухое поселение маори. Сначала мне пришлось из Опонони пересечь реку Хокианга на катере, а затем ехать через песчаные холмы и пляж… Здесь не было ни врачей, ни фармацевтов, ни антибиотиков, только бутылка бренди и куча аспирина, и мы могли полагаться только на собственные суждения. Многие маори умерли до нашего прибытия и многие – после.
Я проезжала сорок с лишним миль (64 км) ежедневно, так много было боковых путей. В одном доме, куда я пришла, отец, мать и маленький мальчик были больны, ребенок, очевидно, умирал, поэтому я дала ему все, что могла, и должна была оставить его. На следующее утро он умер, и родителей перенесли на носилках вверх по лестнице. Я поднялась наверх и увидела, что отец не так уж плох, но мать слабеет. Я дала ей все, что могла, потом поговорила со стариком и дала ему бренди и аспирин. Он пришел в ярость и сказал: ««Это несправедливо, ты дала ей больше, чем мне!» Она умерла в ту же ночь [36].
Флоренс Харсант – «миссионер маори» при женском христианском Движении за трезвость, выросла, свободно владея языком маори, потому что ее отец преподавал в школе для местного населения.
Она вспоминала, как один врач сказал ей, что эпидемия гриппа «ближе всего к Черной смерти, чем все, что он когда-либо видел» [37].
Одна из обязанностей Флоренс состояла в том, чтобы стричь волосы маори, так как доктор настаивал, что «вес волос и тепло, которое они удерживают, не дают сбить температуру» [38].
У одной девушки, которая вышла замуж всего месяц назад, была прелестнейшая головка с длинными каштановыми волосами, гордость и радость ее мужа. Что бы мы ни делали, нам никак не удавалось сбить ей температуру. Наконец доктор сказал мне, что нужно отрезать ее волосы. Я сообщила эту новость ее мужу и, пока слезы катились по его щекам (и, должна признаться, по моим тоже), состригла эти прекрасные локоны. Я собрала ее волосы и отдала ему. Волосы священны для маори. Он плакал, когда забирал их, чтобы похоронить. После того как я вытерла ее губкой, я занялась другими пациентами, когда я вернулась, то обнаружила, что температура у нее спала. Она была из тех, кто выжил [39].
Как обычно, вспышка болезни отразилась и на медиках. Доктор Чарльз Литтл служил в округе между Вайкари и Вайау и был женат на Хефзибе, медсестре из больницы Крайстчерча. Оба они работали не покладая рук с начала эпидемии, и оба заразились гриппом. Хефзиба умерла 22 ноября в той же больнице, где она проходила обучение, а доктор Литтл умер от пневмонии четыре дня спустя. Ошеломленная община построила больницу в их память, со статуей доктора Литтла, смотрящего на общину, за которую он отдал свою жизнь. Что характерно, нет никакой статуи Хефзибы [40]. Однако доктор Маргарет Крукшенк, почитаемая в округе как преданный своему делу врач общей практики, была увековечена в 1923 году в статуе в Седдон-парке, Уэймат.
Доктор Крукшенк умерла от пневмонии 28 ноября, и ее похороны были одними из самых масштабных, когда-либо виденных в Ваймате [41].
В Австралии чиновники общественного здравоохранения были уверены, что они предотвратили появление испанского гриппа. Когда эпидемия распространилась по Европе, Африке, Северной и Южной Америке, австралийцы получили возможность вооружиться и принять строгие карантинные меры. Первоначально это оказалось успешным. Но в январе 1919 года в The Sydney Morning Herald появились первые сообщения о смертельном гриппе, и через несколько недель самый населенный город Австралии пал жертвой «испанки». В Herald, понимая, что городу грозит страшная опасность, опубликовали этот указ:
«НАРОДУ НОВОГО ЮЖНОГО УЭЛЬСА
Штату Новый Южный Уэльс грозит опасность более серьезная, чем война, и она угрожает жизни всех людей. Каждый день информация о борьбе с ней публикуется в прессе. Берегитесь. Следуйте данным советам, и бой можно выиграть» [42].
Подчеркивая, что «многие не должны подвергаться опасности со стороны немногих», газета призывала читателей носить маски. «Те, кто не делает этого, демонстрируют не свою независимость, а свое безразличие к жизни других – к жизни женщин и беспомощных маленьких детей, которые не могут помочь себе» [43].
Строгие карантинные меры, введенные в Сиднее, несомненно, спасли жизни многих людей. Как и в Соединенных Штатах, все увеселительные заведения были закрыты, а также бары и даже общественные телефонные пункты. Церковные службы и собрания на скачках были запрещены. Ношение масок на публике стало обязательным.
Но даже Сидней не смог перехитрить «испанку». Смертность росла, и к концу года 3500 жителей Сиднея умерли, в том числе потеряли свою жизнь 12 000 австралийцев. Все это демонстрировало, что невозможно изолировать континент от испанского гриппа, несмотря на строгие карантинные меры.
