Глава десятая
Саван и деревянный ящик

Оказав катастрофическое воздействие на Восточное побережье Америки, «испанка» вернулась на Средний Запад, нападая как на военных, так и на гражданских лиц. Доблестные попытки остановить ее продвижение потерпели неудачу из-за отсутствия достаточного количества медицинского персонала. С таким числом врачей и медсестер в армии «все организационные механизмы в мире не могли компенсировать тот непреложный факт, что не было достаточного количества медсестер, чтобы заботиться обо всех мужчинах, женщинах и детях, которые так отчаянно нуждались в них эти недели» [1].

Когда 11 сентября грипп поразил военно-морскую учебную базу Грейт-Лейкс в Иллинойсе, в сорока восьми км к северу от Чикаго: 2600 моряков заболели в течение недели. Джози Мейбл Браун была среди медсестер, вызванных в Грейт-Лейкс, чтобы бороться с эпидемией. Джози, окончившая школу медсестер всего спустя несколько месяцев после вступления Соединенных Штатов в войну, уже была призвана в армию. В этот период новоиспеченные дипломированные медсестры были обязаны служить. «Я должна была пойти в армию [2], – вспоминала Джози. – У меня не было выбора. Когда мои документы вернулись, там было написано: „Вы теперь служите во флоте. Не уезжайте из Сент-Луиса, не меняйте место проживания, не меняйте номер телефона"» [3].

Фактический призыв Джози был драматичным.

Джози села в старый скорый поезд со спальными вагонами, идущий в Чикаго. «Я шла прямо через наш город и увидела светильник в окне, который мама туда поставила. Утром я добралась до Чикаго. Когда кто-то открыл передо мной газету, я увидела: „6000 человек в больнице заболели испанским гриппом в Грейт-Лейкс, штат Иллинойс“. Я сказала: „О, именно туда я и направляюсь. Что такое испанский грипп?“» [5]

Джози вскоре узнала об этом. После прибытия на военно-морскую учебную базу в Грейт-Лейкс ее накормили жареной свининой с яблочным пюре, а затем она впервые отправилась на дежурство. Джози была потрясена зрелищем, которое предстало перед ее взором.

Морги были переполнены, забиты почти до потолка телами, сложенными друг на друга, хотя гробовщики работали день и ночь. «Находясь там, ты не мог не увидеть большой красный грузовик, груженный гробами и направляющийся к железнодорожной станции, чтобы тела можно было отправить домой» [7].

Мало кто пытался лечить больных.

Дальше все стало еще хуже. «Когда у них отказывали легкие, воздух будто застревал под кожей. Когда мы заворачивали мертвецов в скрученные простыни, их тела потрескивали – ужасный треск, который был похож на звук, когда вы льете молоко на рисовые хлопья» [10]. Работая по шестнадцать часов в сутки, Джози была не более чем посредником между скорой помощью и моргом.

Даже во сне ей казалось, что она слышит, как грузовики въезжают в морг, забирая мертвых. Что же касается числа погибших, то Джози не имела ни малейшего представления об их общем количестве. «Они умирали тысячами. В то время в Грейт-Лейкс находилось 173 000 человек, и 6000 из них лежали в больницах в разгар эпидемии. Наверное, никто не знает, сколько их погибло. Они просто сбились со счета» [11].

Вернувшись в Чикаго, молодой человек по прозвищу Диз солгал о своем возрасте и записался водителем скорой помощи в Красный Крест. Не обращая внимания на отчаянные мольбы отца, юный Диз отправился в учебный центр корпуса скорой помощи Красного Креста на юге Чикаго и вскоре уже учился водить и ремонтировать легковые и грузовые автомобили. Когда Диз сам заболел гриппом, как и многие здоровые молодые люди, страхи его отца оправдались. Юношу отправили домой, где его выходила мать. И Диз выжил, чтобы стать самым успешным аниматором в мире под своим полным именем Уолт Дисней [12].

В то время как тысячи театров по всей стране закрывались, новый водевиль под названием «Братья Маркс» создал шоу. Постановка называлась «Уличная Золушка» (The Street Cinderella) и включала партитуру Гаса Кана и Эгберта Ван Олстайна, но Граучо Маркс мало верил в это предприятие. Как бы оправдываясь, Граучо позже рассказывал, что его брат Чико «нанял шесть танцовщиц из магазина, где все по пять с половиной центов, и дал каждой по десять долларов. Им переплачивали» [13]. «Уличная Золушка» могла бы стать хитом, если бы не испанский грипп. В странных рекомендациях по профилактике гриппа «водевильным театрам разрешалось заполнять залы только на 50 процентов. Зрителям приходилось оставлять места по обе стороны пустыми, чтобы они не дышали друг на друга. Чтобы еще больше обезопасить себя, многие носили хирургические маски, так что даже когда они смеялись, звук был приглушен» [14]. В результате «Уличную Золушку» «можно было бы назвать очередной жертвой гриппа, погибшей в Мичигане из-за плохих отзывов и пустых театров» [15]. По мере того как эпидемия усиливалась, в Городе ветров происходили такие же трагические сцены, как в Бостоне, Нью-Йорке и Филадельфии. Семнадцатого октября 1918 года, известное как «черный четверг», когда 381 человек умер и 1200 заболели. В городе кончились катафалки, и троллейбусы, задрапированные в черное, стали собирать трупы. В еще более отчаянной попытке остановить распространение испанского гриппа похороны были запрещены. Гражданские власти заявили, что

В то время как главный санитарный врач Чикаго доктор Джон Дилл Робертсон приказал полиции «арестовать тысячи, если это необходимо, чтобы они прекратили чихать на публике!» – было одно маленькое утешение. Преподобный Дж. П. Брашингем из Чикагской комиссии по нравственности отметил, что в октябре уровень преступности в городе снизился на 43 процента. Увы, от безумия не было никакой защиты. Житель Чикаго Питер Марразо, недавно иммигрировавший в США, думал, что его семья обречена, и забаррикадировал жену и четверых детей в своей квартире, крича: «Я вылечу их по-своему!» Потом он перерезал каждому из них горло.

Впоследствии выяснилось, что никто из них на самом деле не болел испанским гриппом [17].

На Аляске губернатор Томас Риггс-младший узнал о пандемии, свирепствовавшей «снаружи», и ввел строгие карантинные правила. Въезд на Аляску был ограничен, американские маршалы находились в портах, в устьях рек и на дорогах, школы, церкви, театры и бильярдные были закрыты [18]. В Фэрбанксе карантинные станции охранялись маршалами, а гражданские лица регулярно проходили медицинские осмотры, причем тем, кто проходил их, выдавались нарукавные повязки. Пограничный город Шактулик, расположенный в глуши, придерживался более традиционного подхода. Блюстителям порядка платили по четыре оленя в месяц, а нарушивших карантин штрафовали, отнимая дрова, которые должны были доставить в общину, «распилить, расколоть и сложить в кучу» [19].

Несмотря на эти предосторожности, испанский грипп прорвался сквозь кордоны, растянувшиеся вдоль побережья Аляски, вглубь страны. Половина белого населения Нома заболела гриппом, и одной из первых жертв стал начальник службы образования Уолтер Шилдс. Туземное население было практически уничтожено [20]. Испанский грипп убил 176 человек из 30021 эскимосского племени инупиатов [21]. По словам арктического исследователя Вильялмура Стефанссона, инупиаты отреагировали на новость об испанском гриппе паникой и пришли в движение, распространяя болезнь. Целые семьи, слишком больные, чтобы поддерживать огонь, замерзали насмерть. Когда одну группу коренных жителей Аляски доставили в больницу, они думали, что их приговорили к смертной казни, и повесились. Сам Стефанссон пережил тяжелую утрату во время эпидемии, потеряв пятерых своих проводников, в том числе легендарного погонщика собак – Расколовшего Ветер [22].

В отчаянной попытке сдержать вспышку эпидемии губернатор Риггс приказал местным жителям Аляски оставаться в своих домах и избегать публичных собраний, что противоречило их традиционным ценностям. Инупиаты были общительными и щедрыми, а их культура предполагала общинный образ жизни. Изоляция была для них формой смерти при жизни. Они также считались фаталистами, реагируя на эпидемию совершенно иначе, чем белые поселенцы. Один школьный учитель писал:

По всей Аляске одна деревня за другой заболевала гриппом. Слишком больные, чтобы охотиться, многие местные жители Аляски убивали и съедали своих ездовых собак, в то время как в Гамильтоне собаки начали есть людей. Учитывая изолированный характер отдаленных аляскинских общин, высокая скорость распространения испанского гриппа кажется необъяснимой. В этот момент, до перемирия, Аляска не могла винить в эпидемии вернувшихся солдат или масштабные общественные собрания.

К сожалению, объяснение кроется в одной службе, которая обещала, что она будет работать в любых условиях: почтовой службе. И, как и Почта США, «испанка» всегда добивалась своего, даже там, где другие терпели неудачу.

К северу от границы первый задокументированный случай испанского гриппа среди гражданского населения Канады был зарегистрирован в Викториавилле 8 сентября 1918 года [24].

В течение месяца болезнь охватила всю страну от побережья до побережья. К концу 1918 года 50 000 канадцев умерли от испанского гриппа [25].

«Испанка» пробралась в Виннипег, столицу Манитобы, 30 сентября 1918 года, направляясь на запад на военном поезде с больными солдатами. Через четыре дня после прибытия в Виннипег погибли двое солдат и местный железнодорожник – первая жертва среди гражданского населения. Гражданские власти надеялись, что грипп скоро пройдет. Но 12 октября The Manitoba Free Press сообщила своим читателям, что «все школы, церкви, театры, танцевальные залы и другие общественные места в Виннипеге и пригородах будут закрыты на неопределенный срок сегодня в полночь в качестве меры, направленной против распространения эпидемии испанского гриппа, 12 новых случаев которого были зарегистрированы в городе вчера» [26]. Несмотря на эти доблестные усилия отцов города, испанский грипп свирепствовал в Виннипеге и его пригородах, и к 31 октября было зарегистрировано 2162 случая заболевания. Точно так же, как и в Соединенных Штатах, медицинские вмешательства были обречены на провал из-за нехватки врачей и квалифицированных медсестер. В прериях, в маленьких городках Манитобы, Саскачеване и Альберте, люди пытались изолироваться, но это не остановило неумолимого продвижения «испанки» по Канаде. Инфекция проникла в отдаленный аванпост торговой Компании Гудзонова залива в Норвей-Хаус, Кееватин, 4 декабря 1918 года благодаря собачьей упряжке, доставившей пакет с почтой из Кроу-Лейка, который уже был заражен [27]. Этот регион Канады и в лучшие времена отличался суровыми условиями. Местные жители влачили жалкое существование охотников-собирателей, питаясь добытой в лесу пищей, в то время как основные продукты питания, такие как мука, чай и сахар, продавались в обмен на меха из магазинов Компании Гудзонова залива. У них было мало припасов, и когда начался испанский грипп, семьи голодали в разгар зимы. Гарри Эверетт, выросший в Беренс-Ривер, Манитоба, живо вспоминал об испанском гриппе в своих мемуарах:

Отчаявшись найти пищу для своих семей, многие выздоравливающие жертвы слишком рано отказывались от постельного режима, и у них развивалась вторичная пневмония. Еще одним осложнением было то, что многие из них уже переболели туберкулезом, который в то время свирепствовал среди коренного населения Канады.

Преподобный Генри Гордон описал существовавшие условия, при которых испанский грипп поразил миссию Гренфелла в Картрайте, Лабрадор.

Замерзшая земля северной зимы сделала невозможным захоронение жертв испанского гриппа. И местные жители придумали хитроумные способы держать тела подальше от голодных собак. Некоторые трупы завернули в простыни и поместили на крышах, создавая призрачные саваны, пока их не похоронят весной [30]. В Норвей-Хаусе тела складывали, как дрова в хижине, пока их не хоронили. Один очевидец вспоминал:

Приходские регистры христианской миссии в Норвей-Хаусе свидетельствуют о том, что во время эпидемии 1918–1919 годов на 1000 человек населения приходилось около 183 смертей, что в семь раз больше, чем за два десятилетия до и после этого периода. Примерно пятая часть взрослого населения старше двадцати лет погибла во время этой эпидемии [32]. Натаниэль Кескекапов, старейшина племени кри, даже не родившийся в то время, был хорошо осведомлен об эпидемии – эти знания он унаследовал от своих предшественников. Опрошенный исследователями примерно в 2002 году, в возрасте семидесяти двух лет, Натаниэль сказал: «На южной стороне грипп бушевал очень сильно, и кто-то ходил туда, а затем упал, точно подстреленный. Даже дети, они, примерно 10-летние, просто падали и умирали. Вот так. Они не беспокоили никого, просто падали прямо на землю» [33].

Тем временем, вернувшись в Соединенные Штаты, «испанка» мчалась на запад, собирая по пути свою кровавую жатву. В Кэмп-Фанстоне, где в феврале 1918 года произошла первая вспышка гриппа, в октябре началась вторая, когда 29-я полевая артиллерия была опустошена новой эпидемией – 14 000 заболевших и 861 умерший к концу месяца [34].

Первый лейтенант Элизабет Хардинг к тому времени была опытной старшей медсестрой, которая уже имела дело с более чем «800 случаями эпидемического паротита, кори, оспы, дифтерии и всех мыслимых инфекционных заболеваний» [35]. Когда Хардинг в октябре 1918 года покинула Форт-Райли, чтобы поступить на службу к начальнику медицинского управления, началась вторая волна гриппа.

Сержант Чарльз Л. Джонстон, написав домой жене из лагерного лазарета, оставил яркую картину обстановки в Кэмп-Фанстоне.

Если сержант Джонстон не ухаживал за своими пациентами, он со всем усердием был занят заменой покрывал, которые солдаты сбрасывали во время лихорадки, и обтиранием, чтобы сбить температуру. «У каждого из нас теперь около 20 пациентов, так что вы видите, что мы довольно занятые новобранцы» [38].

В Линкольне, штат Иллинойс, десятилетний Уильям Максвелл наслаждался идиллическим детством. Уильям, которому предстояло вырасти и стать известным писателем и редактором художественной литературы в журнале The New Yorker, позже написал увлекательные мемуары о своих детских впечатлениях от эпидемии испанского гриппа. Когда Америка вступила в войну, мать Уильяма вызвалась добровольцем, и он помнил, что она была одета в белое, с головой, обмотанной кухонным полотенцем с красным крестом на нем, и скатанными бинтами. Это был способ помочь, но в тот момент война казалась очень далекой. Как и эпидемия испанского гриппа. «Мы слышали истории, много историй. Мы слышали о том, что происходит в Бостоне, но люди не хотели верить, что они могут быть здоровы утром и мертвы к вечеру» [39].

Когда миссис Максвелл забеременела, в семье захотели, чтобы она рожала в большой городской больнице в Блумингтоне, расположенной более чем в сорока восьми км. Родители должным образом собрали Уильяма и его брата, чтобы оставить их с тетей и дядей – строгими воцерковленными людьми – в их большом мрачном доме. «Мои тетя и дядя были недалекими людьми… нам с братом не нравилось находиться в их доме. Я могу лучше всего описать их дом, сказав, что в гостиной стояла большая фотография моего деда в рамке в гробу» [40].

В тот же день Уильям заболел. Тощий маленький мальчик, обычно с хорошим аппетитом, он не мог притронуться к большому блюду с индейкой, которое его тетя поставила перед ним. Прикоснувшись ко лбу Уильяма, женщина отвела его наверх и уложила спать в кабинете дяди, в мрачной комнате, где стояли только письменный стол и шкаф для документов. В этот момент временные границы стерлись. Уильям спал и спал, время от времени просыпаясь, чтобы принять таблетки. «Я помню, как меня будили ночью и днем с некоторыми перерывами. Если была ночь, моя тетя была бы в ночной рубашке, с заплетенными в косу волосами, протягивая мне таблетку и стакан воды. В другое время это был мой дядя» [41].

В бреду или нет, но Уильям все еще слышал все, что происходило, так как его комната была на самом верху лестницы, и он мог слышать телефонный звонок. Уильям узнал, что его мать все еще находится в больнице в Блумингтоне и что ребенок уже родился. «Однажды я услышала, как моя тетя произнесла ужасную фразу: „Она делает все, что от нее зависит". Я никогда не слышал, чтобы ее использовали, за исключением тех случаев, когда должно было случиться самое худшее» [42].

На третий день после рождения ребенка позвонил отец Уильяма.