Часть 4
Век господства

В Х веке персы захватили Центральную Азию. Эти люди, пришедшие с территории нынешнего Ирана, принадлежали к династии Саманидов и селились на востоке — в регионах, расположенных вдоль Великого шелкового пути, которые позднее стали Узбекистаном. Саманиды защищали эти земли от набегов тюркских степных кочевников, обеспечивая безопасность торговых путей. Их финансовое и военное могущество пробудило у них желание превратить свою столицу, Бухару, в центр интеллектуальной жизни, сделать ее равной великому сопернику — Багдаду. Кстати, в нескольких километрах от Бухары родился великий математик Аль-Хорезми, от имени которого получило название такое важное понятие, как алгоритм.

Несмотря на ту роль, которую они сыграли в бурной геополитике Центральной Азии, Саманиды — всего лишь одна из страниц нашей большой исторической книги, один из множества эпизодов миграций. Зачем же тогда их изучать? Из-за их наследия, того самого, которое сегодня можно услышать на улицах Бухары, — их языка. Как и генетические данные, языки дают подсказки, помогающие восстановить пути миграций. Но всегда ли гены и языки странствуют вместе? Как я уже говорила, интуиция подсказывает нам, что они ходят парой. Но это ошибка. На примере языка Саманидов и других языков Центральной Азии можно увидеть, что между языковой и генетической близостью отношения более сложные, чем кажется на первый взгляд.

Впрочем, в масштабе планеты уже в 1990-е годы ученые, используя довольно грубые, но достаточно гибкие биологические маркеры, показали, что «лингвистические дистанции» неплохо сочетаются с «генетическими дистанциями»: две популяции тем ближе генетически, чем ближе их языки. Одним из предложенных объяснений было следующее: во время миграций люди несут с собой свой язык и свои гены и предпочитают вступать в брак с носителями того же языка или близких к нему наречий. Легче вступить в брак, когда вы одинаково произносите слово «любовь», говорили сторонники этой теории.

Эти выводы вскоре подверглись критике: оппоненты возражали, что связь между языком и генетикой может объясняться попросту географией. И в самом деле, лингвисты давно заметили, что два народа чаще говорят на одном языке, если живут по соседству друг с другом. А поскольку партнеров люди чаще ищут неподалеку от дома, логично, что они вступают в брак с теми, кто говорит на похожем языке, хотя сам выбор партнера языком не определяется. Говоря по-научному, связь между генетикой и лингвистикой — всего лишь следствие связи между генетикой и географией.

Постараюсь объяснить, о чем речь, на примере связи между числом умерших и числом врачей на коммуну во Франции. Эти показатели коррелируют между собой: чем больше в коммуне врачей, тем больше умерших. Стоит ли обвинять врачей в серийных убийствах? Разумеется, нет. Здесь есть скрытый фактор, который все объясняет: размер коммуны. Чем больше в ней жителей, тем больше врачей и тем больше в ней умирают. В отношениях между языком и генами таким скрытым фактором служит география.

Что же происходит в реальности? Играет ли язык какую-то роль в выборе супруга? Азия — идеальное поле для исследования этой проблемы, поскольку здесь бок о бок живут народы, говорящие на языках из разных языковых семей. Таким образом, здесь можно непосредственно оценить обмены между ними и увидеть, является ли то обстоятельство, что люди говорят на разных языках, препятствием к браку, и наоборот: предпочитают ли люди выбирать супругов среди носителей своего языка. В 2004 году я организовала экспедицию в Бухару, древнюю столицу Саманидов, чтобы собрать образцы ДНК у людей, говорящих на всех языках, представленных в регионе.

На этот раз вместе с нами поехал и лингвист. Это была наша первая экспедиция, в которой генетика объединила усилия с лингвистикой. Сначала мы поселились в чудесной цветущей деревне, где на тротуары падала кружевная тень от беседок, увитых виноградом, а дороги петляли среди столетних шелковиц… В одном из залов, любезно предоставленных в наше распоряжение местным руководством, наш коллега-лингвист спрашивал у каждого участника исследования, на каком языке тот говорит. Все отвечали, что на узбекском, хотя в действительности каждый использовал разные слова для обозначения одних и тех же вещей!

Как и во многих других регионах мира, бытовое многоязычие здесь норма. Местные жители бегло говорят на узбекском и таджикском, а многие — еще и на русском. При этом узбекский входит в семью тюркских языков, а таджикский — индоиранский язык, это ветвь большой индоевропейской семьи. Говорящие на этих языках не понимают друг друга так, как если бы говорили на двух диалектах одного языка, но здесь две языковые семьи сходятся.

С какого времени сосуществуют такие разные языки? Как поддерживается это языковое разнообразие? Трудно узнать, когда тот или иной язык пришел в регион; кроме того, происхождение индоевропейской семьи, как мы уже отмечали, все еще остается предметом споров (некоторые ученые предполагают, что индоевропейский праязык распространялся в эпоху неолита с территории Плодородного полумесяца, другие считают, что это произошло позднее, в бронзовом веке, и называют его прародиной кавказские степи). И все же некоторые вехи остаются бесспорными. Когда персы в Х веке захватили Центральную Азию, они говорили на западных индоиранских языках, тогда как жители оазисов, куда они ворвались, говорили на восточных индоиранских языках (наиболее известный их пример — согдийский, язык купцов Великого шелкового пути). Сейчас лишь немногие народы говорят на восточных индоиранских языках: среди них, например, ягнобцы, живущие в Таджикистане, в горах Памира. Другие таджики говорят на персидском — это западный индоиранский язык.

Этот регион, место встречи двух ветвей индоиранских языков, стал своеобразным перекрестком и для тюркоязычных народов. Языки тюркской семьи (к ним некоторые лингвисты добавляют монгольский, объединяя их в тюрко-монгольскую семью) распространены на огромной территории Евразии, от озера Байкал до Турции. Носителей этих языков насчитывается около 170 миллионов. Предполагается, что тюркские языки пришли с Алтая и распространились в Центральной Азии между IV и XIII веками.

В поисках ответа на исходный вопрос о скрытом факторе, связывающем язык и генетику, мы придумали способ проверить и даже исключить объяснение, состоящее в географической близости. На практике это должно было выглядеть так: мы выбираем народы, живущие по соседству и говорящие на разных языках, затем на основе генетики оцениваем брачные связи между ними. На бумаге это представлялось простым и логичным, но на месте мы столкнулись с некоторыми трудностями. Дело в том, что нам пришлось ездить по деревням, где проживают языковые меньшинства, а это вызывало недоумение и даже недоверие властей.

Например, в прекрасной Ферганской долине, по которой течет Сырдарья, за нами, будто в шпионском романе 1970-х, каждый вечер следовала машина с выключенными фарами. Во время второй поездки в регион нам навязали местного «этнолога»: он расспрашивал нас о нашем политическом видении крупного государства, которое объединило бы все народы Центральной Азии, говорящие на индоиранских языках, государстве, которое возникло бы в результате присоединения к Таджикистану части Узбекистана… «Этнолог» показался нам связанным с местными органами госбезопасности. Заподозрив ловушку, мы уклонились от ответа.

В одной из долин Таджикистана в первый и единственный раз за все мои азиатские экспедиции одна деревня отказалась участвовать в нашем исследовании. Объяснение мы получили, доехав до следующей деревни: население этой долины пережило долгую и жестокую гражданскую войну, последовавшую за обретением независимости в 1991 году. Каждая семья потеряла близких в столкновениях с группировками, которые затем пришли к власти, и люди не доверяют ничему, что кажется им связанным с официальным правительством.

Наша кампания по сбору образцов, растянувшаяся на несколько лет, позволила создать уникальный банк данных, связанных с языковым разнообразием региона. Уточню, что мы оценивали только лексическое разнообразие, основываясь на списке из 200 слов, которые лингвисты используют как референтные. В этот список входят названия частей тела, числа, местоимения и т. д. Такие слова относятся к базовому набору лексем любого языка и очень редко заимствуются. В каждой деревне лингвист из нашей команды опрашивал от двух до четырех человек. Он просил их перевести с русского языка на свой диалект 200 слов из списка и записывал результат с помощью фонетического алфавита. Конечно, эта работа требовала безупречного слуха. Но наш коллега-лингвист, кроме всего прочего, прекрасный музыкант с абсолютным слухом!

Несколько слов были исключены из нашего исследования, поскольку они не входили в лексическое поле этих народов. Яркий пример — слово «море», которое для большинства жителей деревень, расположенных в пустыне или на отрогах Гималаев, ничего не значит. Названное слово редко означало «море» — чаще «пруд», «лужа», «вода».

Основываясь на этих данных, дополненных образцами ДНК, мы смогли подсчитать языковые дистанции между носителями разных языков и диалектов и сравнить их, в частности, с дистанциями генетическими. Это подробное исследование позволило сделать несколько выводов, касающихся как истории региона, так и взаимодействия культур в целом.

Первые результаты оказались неожиданными: в этом регионе генетика мало коррелирует с географией. Некоторые популяции, весьма отдаленные друг от друга географически, оказались близки генетически, и наоборот: соседние деревни генетически порой бывали очень разными. Этот удивительный факт делает Центральную Азию совершенно особенным регионом. При этом язык во многих случаях объясняет генетические сходства и различия между популяциями. Народы, говорящие на индоиранских языках, генетически близки между собой, как и говорящие на тюркских языках, однако сами эти группы генетически заметно отличаются друг от друга.

И все же встречаются исключения: не всегда гены тесно коррелируют с языком. Например, туркмены, говорящие на языке тюркской семьи, генетически близки к носителям языков другой группы — индоиранской. Иными словами, в прошлом у этого народа произошла языковая замена. Вероятно, в какой-то момент одно из вторжений тюркоязычных захватчиков с востока привело к замене языка у предков туркмен, но это произошло без смешения генов — или с очень слабым смешением.

Видимо, речь идет о замене, связанной с политическим господством и не сопровождавшейся популяционным замещением. Аналогичные языковые замены происходили и у других тюркоязычных народов, например на территории нынешней Турции, у населения которой нет восточного генетического следа, который могли бы принести с собой носители тюркского языка. Так что турки генетически относятся к народам Ближнего Востока и отличаются от тюркоязычных жителей Алтая. В Турции вторжения с востока не повлекли за собой демографического замещения. Языки и гены не распространялись вместе.

Другое исключение из правила корреляции между генетикой и лингвистикой представляет собой узбекское население. Хотя узбекский язык относится к тюркской языковой семье, с генетической точки зрения узбеки — результат смешения разных популяций: у них обнаруживаются как гены, совпадающие с генами носителей индоиранских языков, так и гены тюркоязычных народов.

Оставив в стороне эти исключения, мы видим, что генетическое разнообразие региона представлено двумя группами, соответствующими двум языковым семьям: индоиранской и тюркской. Чем объяснить это разделение популяций? Первое из возможных объяснений — наличие препятствия к смешению популяций, говорящих на разных языках, которое сказалось на генном уровне. Но браки между двумя группами вполне мог ограничивать и какой-то другой фактор, помимо языка. И тогда мы можем прийти к ошибочному выводу о том, что бракам препятствовали языковые различия, а действительная причина от нас ускользнет. Язык может оказаться лишь отголоском других различий.

Наше исследование заходит дальше: благодаря опросам мы смогли оценить лингвистические дистанции внутри языковых семей. Но даже на примере групп носителей языков из одной той же языковой семьи мы выявили заметную корреляцию между генетическими и лингвистическими дистанциями. Насколько мы знаем, на этом уровне нет скрытых культурных различий, которые могли бы ограничивать брачные отношения. А значит, определенная связь между языковой и генетической близостью действительно существует.

Чем она объясняется? Здесь мы имеем дело с почти хрестоматийным случаем. Поскольку связь между генетикой и географией очень слаба, эта близость не может объясняться скрытым географическим фактором. Полученному нами результату есть два не взаимоисключающих, но дополняющих друг друга объяснения. Во-первых, языки и генетическое разнообразие эволюционируют одновременно: если две популяции редко обмениваются мигрантами, их языки, как и их гены, неизбежно расходятся. Во-вторых, люди предпочитают вступать в брак с кем-то, кто говорит на том же языке, даже если ради этого нужно проделать путь в сотни, а то и тысячи километров от своей деревни. Этот выбор сказывается и на уровне тонких языковых различий. Я рассказывала об этой интерпретации результатов группе казахов, и все они кивали, а потом поведали мне, что и у них в деревне люди стараются вступать в брак с говорящими на том же диалекте, пусть и живущими далеко.

Мы видим, как культурная характеристика, язык, влечет за собой генетические различия между народами. Этот феномен языком не ограничивается. Например, в Индии, где браки заключаются между определенными кастами, внутри этих популяций наблюдаются генетические особенности. В Нидерландах мы видим размежевание, совпадающее с религиозными группами — католиками и протестантами. В очень подробном исследовании генофонда в Англии отмечались генетические различия между жителями Корнуолла и Девона, хотя два этих графства не разделены никаким географическим барьером.

Действительно, во всякой человеческой популяции, которая склонна к эндогамии, основанной на географии, языке, религии или другой культурной характеристике, будут из поколения в поколение накапливаться генетические особенности. Чем прочнее и длительнее эндогамия, тем сильнее будут закрепляться различия. Несомненно, этим феноменом объясняется генетическая особенность испанских басков — особенность, которая не встречается в древней ДНК до железного века.

Антропологи давно отметили, что каждая человеческая группа стремится обособиться от соседей. Для этого она выдвигает определенные культурные критерии, которые служат для идентификации. Это могут быть предпочтения, связанные с пищей, песни, одежда, язык, религия… Например, после разделения Сербии и Хорватии каждая из этих стран придает большое значение той лексике, которая ее отличает, тогда как раньше они говорили на одном языке — сербохорватском. По данным археологов, в эпоху палеолита в Европе существовали культурные ареалы с украшениями из ракушек, которые разнились от территории к территории.

Если движущая сила культурного разнообразия проявляет себя в выборе супругов внутри группы и если предпочтения в выборе сохраняются в нескольких поколениях, это оставляет след в генетическом разнообразии. И все же различия остаются слабыми и поддаются измерению только при больших наборах данных, описывающих весь геном.

Полностью эндогамные популяции крайне редки, особенно при отсутствии географических барьеров: культурные изоляты представляют собой исключение. Так, в Центральной Азии, при всех различиях между группами носителей разных языков, мы выявили и смешение генов. Связь между культурными и генетическими различиями не безоговорочная — это всего лишь тенденция. Возьмем для примера Кавказ: это очаг языкового разнообразия, и у тамошних популяций встречаются заметные генетические особенности. Напротив, в Камеруне, таком же очаге языкового разнообразия, уровень генетических различий между популяциями очень невысок.

Позволяют ли эти данные восстановить историю народов? Как я уже говорила, чтобы культурное разнообразие соотносилось с генетическим, культурные различия должны поддерживаться какой-либо формой эндогамии, а главное — эндогамия должна сохраняться на протяжении нескольких поколений. Численность популяции также важна. На описании этих параметров строится популяционная генетика. Еще недавно ученые умели лишь измерять генетические различия, но лет десять назад, благодаря увеличению объема данных, концептуальным прорывам на основе теории коалесценции, позаимствованной из статистической физики, а также мощным компьютерам, стало возможным восстановить наиболее вероятный сценарий развития популяций.

Например, нам удалось выяснить, что таджикские популяции произошли от смешения популяций с запада и востока Евразии, произошедшего около 6000 лет назад, а современные киргизы — от смешения популяций, пришедших с востока, и популяций, обосновавшихся в Центральной Азии примерно 3000 лет назад. Кроме того, оказалось, что киргизские популяции всегда были меньше таджикских. Таким образом, располагая данными о нынешнем генетическом разнообразии, можно заглянуть в прошлое народов. Следующая задача — лучше узнать механизмы эволюции культурного разнообразия.