Клодия
IV. — Голубку тогда исполнилось двадцать пять лет. Благодаря Анхарии, он теперь вошел в славу. Так что выбор женщин у него был очень широкий: на него многие с надеждой и вожделением смотрели. И он предпочел из них Клодию: не потому что она ему меньше других нравилась, а потому что во взгляде ее, как он мне объяснил, он уловил нечто одновременно испуганное и дерзкое, и взгляд этот его сразу привлек, хотя сама по себе Клодия его ничуть не привлекала, а скорее отталкивала.
Фигурой своей она напоминала сдобный хлебец, который выпекают в Неаполе: кругленький такой, с ложбинками, делящими выпечку на несколько частей, чтобы легко было отламывать. У Клодии эти ложбинки по всему телу были прочерчены. Таких сдобных женщин любят вексилларии и центурионы, но у Голубка они никогда не вызывали желания. Глаза у нее были настолько светлые, что почти безо всякого цвета — рыбьи глаза, как их иногда называют.
К тому же, несмотря на свою сдобность и свои ложбинки, Клодия, как выяснилось, к дарам Приапа была довольно бесчувственна и холодна, как ни разжигал ее Голубок поцелуями. Шея и верхняя часть спины были единственным местом, которые, по признанию Голубка, хоть как-то могли впечатлить его скакуна…
Та, что красива спиной, спину подставь напоказ, — позже порекомендует Пелигн в своей «Науке»…
Но не в шее и не в спине, разумеется, Голубок отыскал ключик. Клодия была замужем. Муж ее, Тит Атрий, был на редкость добродушным и общительным человеком. А мать его, Домиция, свекровь Клодии, — сущей мегерой, которая, зная характер сына и не доверяя своей невестке, охраняла ее, как охраняют обличенных государственных преступников: ни шагу не давала ступить без присмотра, из дому почти не выпускала, стражей окружила и сама сторожила, вставая по ночам и рыская по дому в поисках злоумышленников и посягателей.
Это-то и стало приманкой как для Клодии, так и для Голубка — встречаться, несмотря на любые препятствия, возбуждаться от скоротечности свидания, от опасности в любое мгновение быть застигнутыми на месте преступления… В тот год как раз вышел закон о браке и прелюбодеянии. Так что риск еще более возрос, особенно для женщины… И Клодия страхом своим наслаждалась, от ужаса трепетала, как не трепещут от страсти. Чем ближе и сильнее была опасность, тем жарче становились их встречи. Потому как ответно оживлялся и распалялся Голубок. В одной из своих элегий он напишет:
К женщине часто влечет не краса, а пристрастье супруга:
Что-то в ней, видимо, есть, что привязало его…
Соврал. Тит Атрий, муж Клодии, особой привязанности к своей жене не испытывал. Связывала любовников свекровь Домиция. Жертва и ключик в том были, чтобы связанное развязать и как можно чаще, как можно изобретательнее развязывать.
— Более года, — продолжал Вардий, — более года Голубок играл в эту конспирацию и, как он утверждал, всё сильнее проникался любовным чувством к Клодии. Не думаю, что он себя обманывал. Слишком много стараний приходилось прикладывать и слишком много сил расходовать, чтобы не проникнуться.
Ну, сам посуди. Во-первых, стража, то есть слуги. Голубок, вообще-то, на редкость легко сходился с рабами и простонародьем, подкупал их не только деньгами, но ласковым обращением, умением сразу найти общий язык, вниманием к их заботам. Однако проклятая Домиция стражников-слуг подбирала, как правило, либо злобных и неподкупных, либо лживых и трусливых, к тому же часто меняла их, старых продавая и новых приобретая.
Пришлось разрабатывать хитрые шифры и различные способы передачи сообщений. Клодия, например, писала любовные письма, лишь когда, умываясь, оставалась одна. Доверенная рабыня — такую, после долгих и тщательных проверок, всегда находили — доставляла послания Голубку, подкладывая кусочек пергамента либо под пятку, либо под ремень, обвивающий ногу. Прочесть на этом листке неискушенный человек ничего бы не смог, так как послание писалось либо молоком, либо острием сочного льняного стебля. Дабы расшифровать «молочное» послание надо было сначала посыпать его золой, чтобы на листке выступили буквы. А как читать «льняное» послание я уже, право, забыл… Однажды служанка принесла послание, начертанное у нее прямо на спине!.. При этом и Клодия, и Голубок, когда писали друг к другу и договаривались о встрече, обязательно меняли почерк… Помнишь, в «Науке»?
Пусть навострится рука менять по желанию почерк
(Сгинуть бы тем, кто довел нас до советов таких!)… —
Они в этом изменении почерка тщательно тренировались.
И в той же «Науке»:
Если твоя госпожа, полулежа в открытых носилках,
Будет по улице плыть, ты подойди невзначай;
Но чтобы речи твои не попали в недоброе ухо,
Ты постарайся их смысл скрыть в двуязычный намек… —
Они сложнейший язык намеков изобрели, с каждым месяцем его все более и более совершенствуя и усложняя, так что никто из посторонних не только не мог понять эти намеки, но и не догадывался, что намек сделан и принят на вооружение.
Кстати, о носилках. Клодию сначала действительно носили в лектике. Но она стала оказывать знаки внимания проходящим мимо мужчинам. Свекровь Домиция носилки запретила и велела приобрести закрытую повозку. В эту повозку вместе с Клодией садилась старая рабыня, которая подкупу не поддавалась. Но в днище у повозки было вырезано тайное отверстие. В городской толчее Голубок забирался под днище экипажа, располагаясь между колес. Над ним оказывалась Клодия. Распил незаметно вынимался… Ты представляешь себе?.. Я сам себе это с трудом могу представить. Так как, говорю, рядом с Клодией восседала старая грымза!.. Но Голубок утверждал, что они несколько раз так общались друг с другом. Особого приапейства тут, разумеется, произойти не могло. Но изощренная непривычность общения, опасность, которой оба трепетно и восторженно подвергались…
Обычные встречи были для них невозможны. Обычно тайные любовники встречаются на женских праздниках и в общественных банях. Но в бани Домиция никогда Клодию не выпускала. На женские праздники всегда отправлялась с нею сама.
Обычно любовник пробирается к своей возлюбленной ночью. Спускается с крыши, или влезает через окно, или, подкупив привратника и спальницу… Но ночью мегера Домиция выставляла особенно мощный и бдительный караул, и, стало быть, ночь для них была недоступна.
А потому свиданились, как правило, днем и чуть ли не у всех на глазах.
Голубок довольно быстро сошелся с Титом Атрием, мужем Клодии. Тот был близким другом Азиния Кестия. Азиний, в свою очередь, дружил с Фабием Максимом, который, как я уже рассказывал, часто заглядывал в нашу аморию… Несложно было познакомиться и сойтись, учитывая общительный и гостеприимным нрав Тита Атрия… Так вот, пируя с Титом Атрием, Голубок иногда выходил по нужде, и в одной из кладовок, охраняемая доверенной рабыней, его ожидала дрожавшая от нетерпеливого ужаса Клодия. Они запирались и начинали вместе дрожать. А рабыня их сторожила, прислушиваясь к каждому шороху.
Однажды во время дневного пира Голубок, который сам напросился в распорядители, так сильно напоил хозяина и некоторых гостей, что выпроводить их было невозможно и пришлось уложить отсыпаться. Тита вдруг стало выворачивать наизнанку. Перепуганная Домиция послала за врачом и не выходила из спальни сына, выдворив из нее Клодию. А наш Голубок, который лишь прикидывался пьяным, воспользовавшись всеобщей сумятицей, увлек свою возлюбленную — представь себе: в спальню свекрови!..
Он мне как-то признался: «Наши встречи с Клодией — словно вспышки во мраке. Но сколько их потом вспоминаешь! Как сладостно их предвкушаешь и к ним готовишься! Такой долгожданной любви я еще не испытывал. Да здравствует трепетная Клодия! Слава Протею!»
…Мы все ожидали, что рано или поздно их застукают, обличат и накажут по всей строгости нового Августова закона.
Но завистливая Фортуна придумала для них иное наказание.
Скоропостижно умерла Домиция, злобная мегера, мать Тита и свекровь Клодии!.. Ты представляешь, какое несчастье для Клодии и Голубка?!.. Я объясню: никто теперь не сторожил Клодию. Вернее, некоторое время еще охраняли ее, что называется, в силу инерции. Но скоро инерция иссякла, и сторожить бросили. Ибо Тит Атрий жене своей не то чтобы доверял, но мало ей интересовался, предпочитая ее скучному обществу веселую компанию друзей и приятелей.
Отныне Клодия и Голубок могли свиданиться чуть ли не ежедневно и почти не таясь. И не было уже вспышек во мраке — было то, что Голубок стал называть «долгой копотью старой лампы», от которой глаза щиплет и в горле першит. Дабы защитить свое любовное чувство, Голубок стал прибегать к различным ухищрениям: приапил ее в тайных и неприспособленных для этого занятия местах. Но чувство, трепетное и упоительное чувство эротической дерзости, таяло, несмотря ни на что, причем в обоих.
И тогда Голубок решился на крайний шаг. Он написал элегию. Элегия начиналась так:
Если жену сторожить ты, дурень, считаешь излишним,
Хоть для меня сторожи, чтобы я жарче пылал!
Вкуса в дозволенном нет, запрет возбуждает острее;
Может лишь грубый любить то, что дозволит другой.
А заканчивалась:
Предупреждаю тебя: коль верить слепо супруге
Не перестанешь, моей быть перестанет она.
Представь себе, еще до того, как элегия распространилась по Городу, он прочел ее Титу Атрию, когда они остались наедине. А тот, придя в восторг от стихов, созвал друзей и стал упрашивать Голубка, чтобы он и им прочел свое сочинение. И некоторые строки, смакуя, вновь и вновь повторял. Например, вот эти:
Скучно становится мне от любви беспрепятственной, пресной:
Точно не в меру поел сладкого — вот и мутит.
А в довершение воскликнул: «У всех из нас, конечно же, есть любовницы! И все мы, я не сомневаюсь, готовы подписаться под этими умнейшими стихами! Ай да Публий! Ай да сукин сын!»
А сукин сын от досады чуть не разрыдался…
Гней Эдий тяжело и обиженно смотрел на меня. И вдруг закричал громко и злобно:
— Если они у тебя грести не умеют, пусть дудит в свою дудку! Слышишь, что я говорю?! Язви вас фурия, пусть лучше по ушам бьет, чем по заднице!
И, дождавшись, когда снова заиграла корабельная флейта, продолжал:
— Клодию он скоро оставил. И выбрал себе Цезонию Орестиллу.
