44

Полина

Я иду, ускоряя шаг. Ярослав открывает глаза и внимательно смотрит на меня. Мне нечего ему сказать, я и сама не знаю, что делаю и куда иду. Я не была готова к такому развитию событий.

Где-то в вышине ухает птица. Ветер шумит в верхушках сосен, а я иду, выдыхая боль и вдыхая смолистый запах хвои.

Какого черта? Ну зачем он все это сказал? Почему я поверила?

У меня ни сумки, ни одежды.

Все осталось там.

Я – никто, и меня не существует. Ни денег, ни работы, ни документов. Я уношу сына из дома Загорского и ухожу в никуда. Я бреду, точно в тумане, по узкой дороге, бреду, чтобы узнать ответы на все вопросы, которые мучили меня все эти месяцы.

– Слава богу! – выбегает мне навстречу из машины Александр Федорович. – Я чуть с ума не сошел, пока тебя ждал!

Я останавливаюсь и внимательно смотрю на него.

– Ты плакала? Что случилось? Где Загорский?

Я перевожу взгляд на машину, спрятавшуюся среди деревьев на обочине, затем на его лицо.

– Что такое, Полина? – Он смотрит на меня.

Этому мужчине и дела нет до моего ребенка. Он даже не взглянул на него ни разу.

– Это Ярослав, познакомься, – говорю я.

– Привет, – теряется дядя Саша, заглядывая в лицо мальчику.

– Наш с Марком сын, – добавляю я, следя за его реакцией.

Александр Федорович внимательно смотрит на меня, затем снова на ребенка и снова на меня.

– Но вы и так догадывались, правда? – усмехаюсь я. – Вы видели, что происходит между нами, поэтому не удивлены.

– Это все неважно, Полина. – Мужчина бросает взгляд на часы. – Может, поедем? Нужно торопиться.

– Боишься, что он нас поймает? – улыбаюсь я. – Что тогда с тобой будет, дядь Саш, а?

– Тогда нам обоим не поздоровится, – нервничает он.

– Это так, – киваю я. – Но что он сделает с тобой? Ведь он же убийца, да? – Я вижу, как бегают его зрачки. – Или нет?

– Да, – неуверенно кивает дядя Саша.

– Я полгода мучилась с молокоотсосом, Александр Федорович. Я делала все, чтобы сохранить молоко для своего сына, а ты все это время знал, что я могу быть рядом со своим ребенком, не опасаясь за свою жизнь. Ты знал, но молчал. Почему?!

Мужчина бледнеет, мотает головой, а затем тянет ко мне руки, но я делаю два шага назад.

– Почему?! – кричу я.

Ярик вздрагивает и начинает хныкать. Я прижимаю его к своей груди.

– Это был мой единственный шанс уберечь тебя от них двоих, – растерянно говорит Александр Федорович. – Ни мой племянник, ни этот зверь Загорский – они не были тебя достойны, не понимали, какая ты. Я просто… просто хотел…

– Поэтому ты решил обмануть меня? Решил оставить меня себе?! – тяжело дышу я.

Да этот человек настолько безумен, что его не остановил ни страх перед Марком, ни необходимость врать мне, ни опасность того, что его разоблачат еще на этапе подкупа работников морга и подмены тел. Да он просто болен, тронут на всю голову!

– Полечка, – он снова тянет руки, а я уворачиваюсь. – Поля, ты не понимаешь. Я ведь поехал тогда спасти Вика и тебя. Знал, что те люди хотят сделать. Подъехал, побежал к обрыву, увидел людей Загорского, а потом подошел к краю и увидел тебя лежащей на земле на скользком уступе. Пока они суетились, все заволокло дымом, я спустился и вытащил тебя. Я ведь просто знал, что этот негодяй никогда тебя просто так не отпустит, понял, что нельзя говорить ему, что другого шанса у меня не будет…

– Ты отнял у меня полгода жизни, – я больше не скрываю от него звучащих в моем голосе слез. – Полгода жизни! И моего сына!

– Я думал, так будет лучше! – Он тянет ко мне дрожащие руки. – Я ведь люблю тебя, Полечка! Люблю так, как никто не любил. Давай уедем? Позволь мне искупить мою вину! Позволь…

– Ты никого не любишь, Александр Федорович, – мотаю головой я. – Никого! Тебе столько лет, а встретить старость не с кем, вот и все. Я-то думала, что ты мне помогал, а ты просто эгоист…

– Полечка!

Я останавливаю его жестом.

– Тебе лучше исчезнуть немедленно, – горько усмехаюсь я. – Загорский все знает. Если он доберется до тебя, то тебя ждет участь тех киллеров, которые расправились с Виком. Ты ведь видел, что он с ними сделал, да? – Я качаю головой. – Он сказал, что ты был там.

Мужчина дрожит, а я показываю кивком головы на машину. Пусть бежит, пусть уезжает, пусть берет остатки денег Загорского и всю жизнь прячется по углам, как крыса, и ждет возмездия.

Я смачно плюю ему под ноги и ухожу.

– Поля! – с досады кричит он.

– Забудь меня, – отвечаю я.

Его не нужно уговаривать.

Он садится в машину и ударяет по газам. Автомобиль со свистом проносится мимо нас.

Я кашляю, глотая пыль, и опускаю взгляд на сына. Он хнычет. Чувствует мое напряжение, надувает губки и собирается расплакаться. Я и сама больше не могу терпеть, из моих глаз потоком льются слезы, но я улыбаюсь. Он – мой свет, мое дыхание, он – вся моя жизнь.

– Ну, не плачь, – говорю я, взяв его удобнее и прижав к груди. – Не плачь.

Я не знаю, куда иду и зачем.

Мне хочется уйти от самой себя. Хочется все исправить.

Меня с головой затапливает чувством вины и отчаянием.

Ярослав делает обиженный всхлип, а затем хнычет громче. И громче.

Я продолжаю идти вдоль дороги, приближаясь к тому месту, где оборвалась жизнь Вика.

– Пожалуйста, не плачь, – прошу я. – Я и сама не знаю, что нам дальше делать.

Почему-то слезы такие горячие, что обжигают кожу.

Я все это время ненавидела Загорского, представляла, как убью его, что даже забыла о том, как сильно его люблю.

Люблю это чудовище. Резкое, грубое, искреннее даже в самых обидных своих словах и поступках. Мое чудовище… Не хочу, но люблю…

Ярослав уже заливается криком, а я беспомощно покачиваю его, подхожу к краю обрыва и осторожно опускаю взгляд вниз. Очень высоко. Далеко внизу бежит, извиваясь, река.

Я представляю, как все это было в тот день. В темноте. Я даже вижу тот уступ, на краю которого могло болтаться мое тело. Представляю, как Александр Федорович добрался туда, спустившись по тропинке правее. Понимаю, что Загорский был прав: он не мог видеть меня с этой точки. Если он бросился вниз отсюда, если стал спускаться с того места, где я стою, то просто не заметил меня, выпавшую при падении и отброшенную в сторону.

Я отшатываюсь назад от края обрыва и зажмуриваюсь. В висках снова гудят глухие звуки выстрелов. Они как щелчки пальцев – раз, и отняли жизнь, раз, и отняли жизнь. По моим щекам бегут слезы, Ярик надрывается от крика, а я только вижу черное рыло пистолета, направленное мне в лицо. Щелк…

И чьи-то руки вдруг обнимают мою спину.

Щелк…

И мое сердце перестает биться.

Меня трясет от рыданий, но это слезы облегчения.

Я оборачиваюсь, и теперь мы с Яриком оба тонем в его объятиях.

– Я здесь, я с тобой, – шепчет Марк, целуя мое лицо.

Он смешивает свои поцелуи с моими солеными слезами, касается губами каждого сантиметра кожи на моем лице. Целует щеки, нос, лоб, губы.

Загорский шел за мной весь этот путь от дома. Александр Федорович был прав: Марк ни за что бы меня не отпустил.

Даже Ярослав успокаивается.

Ему уютно в этом коконе между нами. Он шарит ручкой по лицу отца, и Марк улыбается ему в ответ. Теперь я плачу оттого, что понимаю, как сильно боюсь их обоих потерять еще раз.

Загорский поддевает пальцем мой подбородок и заставляет посмотреть ему в лицо. Он стирает мои слезы ладонью и прижимается лбом к моему лбу.

– Я так по тебе скучал, – шепчет он мне в губы.

Даже не передать, как это звучит. Даже лучше его «люблю». Просто окрыляет, вдыхает в меня жизнь.

Марк обнимает меня за плечи и притягивает к себе.

Я плачу и смеюсь, стараясь не раздавить в объятиях нашего сына. Льну к груди Загорского и щедро орошаю слезами его рубашку.

– Очень скучал, – повторяет Марк. – Каждый божий день, каждую минуту.

Между нами больше нет препятствий.

В объятиях этого мужчины так тепло и хорошо, что горе, которое заполняло меня изнутри, рассыпается, уступая место всепоглощающей любви.

Я больше не хочу его отталкивать. Я ему верю, я хочу быть с ним. Я так сильно его люблю, что хочу родить еще парочку детей, так сильно похожих на него.

Я стискиваю его руками, а он поддерживает на весу нашего сына. Мы стоим на краю обрыва, и Марк горячо целует меня в макушку.

Какой же дурочкой я была, думая, что он не узнает меня. Какой же наивной была, когда думала, что смогу его убить!

Мы целуемся, и мое сердце трепыхается в груди от радости. Целуемся так сильно и так долго, что даже губы начинают неметь. Мы отстраняемся друг от друга только тогда, когда я начинаю смеяться, потому что Ярик успешно осваивает расстегивание пуговиц на моей рубашке и добирается до выреза топа. Приходится взять его удобнее и приложить к груди. Все правильно – обед должен быть по расписанию.