42

Полина

Меня на пару секунд охватывают смятение и ужас.

– Это как понимать?! – проморгавшись, взвизгивает девушка.

Ярик вздрагивает от ее крика, отпускает сосок, и я сразу прихожу в себя. Лихорадочно прячу грудь под ткань рубашки и поднимаюсь с кресла.

– Ирина Валерьевна… – бледнея и заикаясь, произношу я.

– Это что сейчас было? – пятится она на шаг назад. – Ты что сейчас такое делала, я спрашиваю?! – Затем словно трезвеет и делает рывок вперед: – Дай сюда, дай мне ребенка!

– Нет, – я начинаю судорожно покачивать малыша, – он только уснул, не надо, пожалуйста. – Закрываюсь от нее плечом, отворачиваюсь.

– Давай сюда ребенка, сумасшедшая! – краснеет Ирина, протягивая руки. – Не знаю, что происходит, но не зря он велел мне вместо офиса сюда гнать, чтобы присмотреть за тобой! Больная! Ребенка сюда давай! – Ее длинные пальцы тянутся к моему сыну.

Но я отворачиваюсь.

– Не надо, я все объясню. Я могу объяснить!

Ярослав начинает ворочаться во сне, кряхтеть.

– Сейчас тебе охрана все объяснит! – вспыхивает Ирина. – Сейчас я позвоню Марку, и он тоже тебе все объяснит, мерзавка!

Она разворачивается и спешит к двери.

По моему телу пробегает дрожь. Нельзя этого допустить. Я делаю то, что кажется мне единственно верным на данный момент: кладу ребенка на кровать, вынимаю свежие цветы из вазы, беру вазу за горлышко и выбегаю за девушкой в коридор.

Ее противные каблучки торопливо стучат по полу.

– Ирина Валерьевна, пожалуйста, выслушайте меня!

Но в этот момент в ее руке появляется телефон, она хочет набрать какой-то номер, и у меня не остается выбора. Я переворачиваю вазу, и вода выплескивается на пол. Ирина начинает оборачиваться, чтобы понять, что это за звук, но не успевает – я обрушиваю вазу прямо на ее затылок.

– Прости… – шепчу я, подхватывая ее на руки.

Девушка обмякает, ее ноги подкашиваются, а глаза закатываются.

Я тяжело дышу, придерживая ее за предплечья, а потом аккуратно опускаю на пол. Оглядываюсь, сглатываю, а затем беру Ирину под мышки и с трудом волоку в сторону кладовки. Надеюсь, мы не наделали много шума, и у меня на пути никто не встанет.

– Прости, но другого выхода нет, – бормочу я, затаскивая ее в тесную комнатку без окон, заставленную всяким хламом. Опускаюсь на колени, обшариваю ее карманы и нахожу в одном из них ключ от машины. – Спасибо, ты нам очень помогла.

Забираю ключ, выхожу, запираю дверь на замок и бегу в свою бывшую спальню. Ярик спит, лежа посреди широкой кровати, он даже ничего не понял.

– Мой хороший… – У меня перехватывает горло. Я начинаю метаться по комнате, не зная, как лучше поступить. – Мой маленький…

Выбегаю, несусь в комнату для няни. Толкаю дверь, хватаю сумку, закидываю в нее вещи и беру телефон. Набираю номер Александра Федоровича.

– Алло, дядь Саш, – выпаливаю в трубку, едва он отвечает на звонок, – это я!

– Мне звонил Загорский, что происходит, Поль? – Его голос звучит тревожно.

– Что он сказал?

– Я не ответил на его звонок.

– Отлично. – Я пытаюсь отдышаться. Смахиваю рукой в сумку все, что стоит на тумбочке. – Отлично! Дядь Саш, бери скорее все документы, вещи и приезжай за нами! Машину останови, где договаривались. Поторопись, пожалуйста!

– Что случилось, Поль? Что происходит? – хрипло спрашивает он.

– Мы бежим отсюда, Ярик у меня! Это все. Это наш единственный шанс, дядь Саш, пожалуйста, не подведи…

Я сбрасываю звонок и швыряю телефон в сумку.

Забегаю в детскую, беру одеяльце. Все, что нам необходимо, мы сможем купить, когда вырвемся отсюда, а сейчас главное – выехать за ворота.

Мчусь в спальню, аккуратно поднимаю с кровати сына, кутаю в одеяльце, забрасываю спортивную сумку на плечо и бросаюсь к лестнице. Внимательно прислушиваюсь к звукам. Не хватало мне сейчас нарваться на кого-нибудь из персонала. Осторожно спускаюсь по ступенькам, вхожу в кухню и беру из подставки острый нож. Прячу его в сумку.

Из коридора слышится голос Аллы, и я прижимаюсь к стене.

Решаю рискнуть и делаю рывок в сторону гостиной. Ее шаги приближаются, поэтому мне тоже приходится поторопиться: покачивая малыша, я прячусь за деревянный уступ. Женщина, напевая под нос, проходит мимо нас и входит в кухню.

Мое сердце колотится с бешеной силой, и его удары слышны, кажется, даже на улице, но, к счастью, мне удается пробежать незамеченной через гостиную к двери, ведущей в гараж. Я отворяю ее и просачиваюсь внутрь. Свет загорается автоматически. Стены в гараже высокие, а в воздухе стоит холодный, влажный запах бетона, и он неприятно щекочет ноздри.

Я подхожу к машине, открываю заднюю дверцу, достаю нож, закидываю сумку на заднее сиденье и замираю. Люльки-автокресла нет, куда положить ребенка, непонятно. Меня охватывает паника. Что же делать? В любой момент Ирина может очнуться и поднять шум.

Наконец я решаюсь и сажусь на водительское сиденье вместе с Ярославом. Нож кладу рядом – на пассажирское. Отодвигаю немного сиденье, чтобы мы могли уместиться вдвоем, устраиваю малыша на своих коленях и завожу мотор.

Мои ноги едва достают до педалей, и мне хочется расплакаться, но меня сдерживает желание скорее оказаться там, за воротами, на свободе. Нужно только доехать до поворота, а там, у проселочной дороги, меня будет ждать дядя Саша. В крайнем случае, спрячу машину в лесу и буду ждать его. Не дождусь – пойду пешком. Буду идти, пока не выбьюсь из сил.

Я нажимаю кнопку, и гаражная дверь медленно отползает вверх. Вик давал мне несколько уроков вождения, но среди них был всего один о движении задним ходом, поэтому мне приходится взять себя в руки, чтобы вспомнить все, чему он меня учил.

– Ну, давай же, не подведи… – шепчу я, переключая рычаг.

Машина медленно подается назад, а я стараюсь держать руль прямо. Мои пальцы дрожат, а на лбу выступает испарина. Ярослав сладко сопит на моих коленях, и я вытягиваю шею, глядя в зеркала, чтобы в нужный момент вывернуть руль вправо.

Мне очень страшно, что мои маневры выглядят со стороны нелепо, ведь Ирина управляет автомобилем уверенно, но выхода у меня нет: я разворачиваю машину и направляю в сторону ворот, как умею.

Иномарка крадется к стоящим у забора охранникам, как большой хитрый аллигатор. Покрышки медленно пожирают асфальт, а у меня сердце бьется уже где-то в горле, и пульс зашкаливает.

Один из охранников подходит ближе и склоняет голову, чтобы бросить взгляд через лобовое стекло, и моя рука начинает дрожать, готовая в любой момент схватиться за нож. Но мужчина лишь взмахивает ладонью на прощание и дает сигнал второму охраннику, чтобы тот открыл ворота.

Я выдыхаю и притормаживаю.

Жду, когда массивное полотно ворот откатится в сторону. Моя нога нервно дергается на педали, от выступившего пота спина прилипает к сиденью. Мои поджилки дрожат, и я перестаю дышать, когда охранник подходит ближе.

Очевидно, он заинтригован тем, почему Ирина не опускает стекло, чтобы махнуть ему на прощание. Он склоняется ниже и ниже, почти приникает к стеклу, а я гипнотизирую взглядом ворота: еще пара секунд, и путь будет открыт.

– Эй… – неуверенно произносит охранник.

И его голос эхом раздается у меня в ушах.

– Эй! – повторяет он, спохватившись.

Видимо, разглядел мои очертания сквозь тонированное стекло.

Дверь почти отползла на нужную ширину, и я вдавливаю газ в пол. Машина делает рывок! И… я с силой жму на тормоз, потому что перед капотом машины вырастает большое темное пятно.

Черт!..

Прямо передо мной с визгом тормозит автомобиль Загорского.

Он преграждает мне путь.

Мое сердце обрушивается вниз, и я лихорадочно пытаюсь сообразить, что делать. Путь перекрыт, позади только охрана и замкнутое пространство двора.

Я в ловушке, мне некуда бежать.

Единственное, что я сейчас могу, это заблокировать все двери. Жму на кнопку, и центральный замок блокирует их. Через мгновение охранники уже колотят по кузову машины и дергают за ручки, но все тщетно – мы с Ярославом заперты изнутри.

Я всхлипываю, ощущая, как глаза заволакивает слезами. Глушу мотор. Моя рука нащупывает нож, пальцы до боли сжимаются на рукояти.

Я неотрывно слежу за тем, как открывается дверца черного внедорожника. Перестаю дышать, когда из него выходит Загорский. Не свожу с него глаз.

– Не трогай! – приказывает он охранникам.

И те послушно отходят в сторону.

Марк приближается, и меня начинает лихорадить все сильнее. Я понимаю, что это конец. Чудовище видит меня и сквозь тонированные стекла, оно узнает меня в любом обличье, найдет меня по следу, по запаху, оно не оставит меня в живых. Оно заберет у меня мое дитя, оно убьет меня. Оно не пощадит…

– Отойди, я сам, – слышится его голос.

Я моргаю, и большие капли слез падают с моих ресниц на щеки. Фигура Загорского приближается и останавливается перед машиной. Я вижу, как он ставит ладони на капот, как наклоняется, как сверлит меня своим диким взглядом.

Я всхлипываю и опускаю взгляд на сына.

Тот улыбается во сне. Пухлые губки складываются в аккуратное сердечко, на щеках появляются милые ямочки. Он такой красивый, такой хороший. Мне так не хочется его отдавать. Плевать, если я умру, но чем он заслужил такую жизнь? Почему мой сын должен воспитываться без матери? Что ему даст этот монстр? Деньги? Никакие деньги никогда не заменят материнского тепла.

– Полина! – раздается голос Марка.

И я вздрагиваю всем телом.

Мое имя из его уст ударяет больнее хлыста.

Я чувствую, как по щекам катятся слезы, и медленно поднимаю взгляд. Моя грудь вздымается и опускается от тяжелого дыхания. Я напряжена и готова к бою. Я убью его, но не отдам ему своего сына.

Моя рука дрожит, сжимая рукоять ножа, лезвие которого тускло поблескивает в редких, с трудом пробивающихся через тонированное стекло лучах.

– Открой, – говорит Загорский, подходя к окну с водительской стороны.

Мои плечи ходят ходуном. Я смотрю в одну точку, а мои слезы капают на одеяльце.

– Полина, открывай. – Его ладонь ложится на стекло, а я все еще смотрю перед собой, будто застывшая статуя.

Нельзя. Нельзя отнимать ребенка у матери. Никогда.

Эта уникальная связь больше, чем просто связь. За эти дни я поняла это еще отчетливее. Я чувствовала, что Ярослав проснулся, потому что у меня приходило молоко. Я научилась понимать, чего он хочет или не хочет, хотя он не мог выразить это словами. Я ощущала любое изменение его настроения лишь по тону голоса. Мы снова стали единым целым. Неужели можно лишить моего мальчика всего этого?

– Полин. – Голос Загорского звучит глухо. Он наклоняется и пытается разглядеть меня через стекло. – Не делай глупостей, это же я.

Моя душа расходится трещинами. Я слышу хруст, с которым распадаюсь на части. Мне больно почти так же, как и в тот день, когда он меня убил.

– Пожалуйста, открой. Возьми ребенка, и давай пройдем в дом? – Его ладонь ласково гладит стекло, уговаривает, затем ударяет, еще и еще. Решительнее, настойчивее. У чудовища никогда не хватало терпения, он всегда брал желаемое силой. – Полина! – Его голос срывается. – Что с тобой? Почему ты боишься?

И я зажмуриваюсь, ощущая, как стучит от страха моя челюсть. У меня зуб на зуб не попадает.

– Тебе все равно придется выйти и все объяснить мне. Тебе некуда бежать… да и не нужно, Полин…

Я почти верю его интонациям. Это же Загорский. Он может быть милым и обходительным, когда это нужно. Может очаровывать и сводить с ума. Может заставлять мое тело трепетать под его губами и ладонями. Может свести с ума и внушить, что он не так уж и опасен – все только ради своих целей. Но стоит сделать ему наперекор…

– Полина! – повторяет он.

И я втягиваю носом воздух.

В любом случае выход только один, по-другому мне не сбежать.

Я беру нож, прижимаю к груди и крепче обнимаю ребенка. Щелкают замки, но Марк не спешит тянуть на себя дверь. Ждет, когда я сделаю это сама. Не думаю, что он изменился и обзавелся терпением, скорее всего, просто боится навредить Ярославу, ведь тот является для него ключом к наследству Воскресенского.

Наконец я дергаю рычаг и толкаю дверь.

– Это ты… – выдыхает Загорский.

Я осторожно выбираюсь из салона и застываю перед ним. Гляжу на Марка исподлобья, готовая в любой момент достать нож и вонзить лезвие в его грудь, – пусть только попробует тронуть моего сына.

– Марк Григо… – осекается Алла, выбежав из дома и застав странную картину.

Следом за ней из дверей, держась за затылок, вываливается и Ирина.

– Марк Григорьевич, да что ж такое… – начинает причитать повар, глядя то на нас, то на личную помощницу с ушибленной головой.

– Уйдите все! – приказывает Загорский. – Пошли вон! – орет он на охранников.

Те отходят к посту. Женщины, спохватившись, тоже удаляются обратно в дом, подальше от его гнева.

Марк поворачивается ко мне.

Его глаза изучают мое лицо. Каждую черточку, каждую морщинку. С интересом, с испугом, с удивлением. Бережно. Воздух вокруг нас застывает, мир останавливается, и это переплетение взглядов завораживает. Я перестаю понимать, что происходит. Я не дышу.

– Нам… – Его рука осторожно поднимается и тянется к моему лицу, а глаза продолжают будоражащую прогулку по моим губам, щекам, носу. – Нам нужно поговорить обо всем этом, – тихо говорит он.

Я вижу, как его палец медленно поднимается к уголку моего рта, и облизываю губу. Мне страшно. Кожу покалывает от близости прикосновения, хотя он даже еще не дотронулся. Мне так страшно!.. Ведь я теряю контроль над собой каждый раз, когда смотрю в его глаза, каждый раз, когда слышу его голос. Я забываю, кто он, забываю, зачем пришла…

– Не надо, – шепчут мои губы.

И его рука замирает на полпути.

– Хорошо. – Его кадык дергается, глаза заволакивает печалью. – Пойдем в дом.

Я молча киваю. Загорский жестом показывает на дверь.

Делаю глубокий вдох и иду. Непослушные ноги не чувствуют земли. Я покачиваюсь, но сохраняю вертикальное положение. В моих руках мой сын, и без него я отсюда не уйду. Даже если мне придется убить чудовище, я сделаю это. Так же хладнокровно и беспощадно, как он однажды сделал это со мной.

– Положи ребенка, – говорит Марк, когда мы оказываемся в гостиной. Он придвигает ко мне люльку на электроуправлении. – Положи его, и мы поговорим спокойно. Не нужно никуда бежать.