41

Марк

– Прости меня, – шепчу я, ложась в ее постель. – Прости. Не знаю, что это, но я почти поверил, что она – это ты. Клянусь. Тот же запах, тот же взгляд, те же губы. Вкус. – Я закрываю веки и кусаю щеку изнутри до крови. – Я думал, что узнаю твой запах из миллиона, думал, что не перепутаю твой вкус ни с чьим другим. Я и не знал других. До тебя и не было никаких других. Никого не было.

Мое сердце колотится, пальцы впиваются в простыню, а голова готова взорваться. Ощущение такое, будто кто-то специально выкачал весь кислород из комнаты.

– До появления тебя я верил, что не способен испытывать никаких чувств – только боль. – Мой шепот растворяется в тишине темного пространства комнаты. – А теперь я хочу просыпаться и чувствовать тебя рядом. Но не могу. Все, что у меня осталось, это наш сын. Я винил себя, что не спас тебя, что не успел, считал, что мне незачем больше жить, но он каждый день доказывает мне, что это не так.

Смотрю в потолок, и тот будто опускается на меня все ниже.

– Прости, что я убил тех людей. Я тогда был безумен. Думал, что тебе станет легче, что мне станет легче, что я смогу вернуть тебя. – У меня челюсть сводит от боли, глаза застилает слезами. – Я не способен был здраво мыслить, не мог отпустить. Я знал, что Вик вел себя с ними некорректно, что хамил им, что оскорбил своими словами весь их народ, но я ощущал только свою вину. За то, что связался тогда с этими людьми, за то, что думал только о выгоде, хотя прекрасно понимал, что они не из тех, кто прощает даже малейшую оплошность. И я полагал, что, умыв их в крови, я почувствую облегчение, но… этого не произошло. Боли стало только больше.

Я стираю ладонями слезы.

– Прости, что плачу, как мальчишка. Но наш сын изменил меня, сделал уязвимым, сентиментальным. Я понимаю, что был для тебя настоящим монстром, но ты вернула мне человеческий облик. Ты вдохнула жизнь в мою пустую душу, научила чувствовать. Я позволил себе полюбить тебя, и… это было лучшим решением в моей жизни. Как бы я хотел все исправить, Полина… – Я выдыхаю так, будто эти слова обжигают мои внутренности. – Мне так хочется быть с тобой, любить тебя снова, хочется попробовать заново, ты не представляешь… Мне так сильно этого хочется, что у меня реально едет крыша…

Я открываю глаза лишь с рассветом.

Не сразу понимаю, отчего проснулся. Не сразу соображаю, где нахожусь. Медленно поднимаюсь с постели, оглядываю комнату, затем свою мятую одежду. Засыпать здесь в рубашке и брюках стало плохой привычкой, скоро по отпечатавшимся на щеке наручным часам можно будет определять, во сколько я встал.

Тяжело поднимаюсь с постели, поправляю покрывало и выхожу в коридор. Теперь, в полной тишине раннего утра, отчетливо слышу какие-то странные звуки. Стоны, всхлипы. Словно кто-то где-то скулит.

Открываю дверь в детскую и вижу спящего Ярослава. Сын лежит в позе морской звезды, забавно раскинув ручки и ножки в сторону. Его животик поднимается и плавно опускается: он спит. Так откуда же доносятся эти жалобные стоны?

Аккуратно прикрываю дверь и замираю у соседней двери. Прислушиваюсь, и вдруг звук повторяется. Он похож на скулеж или печальное стенание: то становится громче, то затихает. Словно кому-то там, за дверью, закрыли рот ладонью и не дают закричать. Я прислоняюсь ухом к двери и слышу какое-то копошение.

– Нет… нет… нет… нет! – нарастает крик.

Не знаю, что со мной происходит, но я словно узнаю этот голос. Толкаю плечом дверь и врываюсь. Шторы закрыты, и в полутьме я не сразу понимаю, что вижу. Но спустя секунду глаза привыкают, и очертания лежащей на кровати девушки становятся четче.

– Нет! – стонет она, тяжело выдыхая.

Я подхожу ближе и наклоняюсь над ее постелью.

Простыня смята, одеяло перекручено в жгут, а ее пижама промокла насквозь от пота. Девушка мечется, не в силах открыть глаза, и ее лицо покрыто капельками пота. Сон словно специально изводит ее, не отпуская. Я вижу, как дергаются ее зрачки под веками, как шевелятся красивые губы, и снова слышу этот голос.

– Нет, нет, нет… нет… – рвано дышит она.

Я опускаюсь ниже, но не решаюсь взять ее за руку.

Свет из коридора падает на ее лицо, и меня завораживает это зрелище. Я вижу знакомую россыпь веснушек на носу и щеках. Вчера их не было, или не было видно под слоем макияжа, а теперь они на виду, и мне хочется поклясться, что я видел каждую из них раньше. У другого человека.

– Мм… – протяжно плачет она во сне.

А я, как истукан, разглядываю мелкие шрамы на ее лице. Неровности, стянутости на коже, тонкий рубец возле носа. Свет плавно перекатывается по ее лицу, словно специально обнажая для меня все эти несовершенства.

– Полина?.. – выдыхаю я едва слышно, ошарашенный собственным открытием.

И касаюсь пальцами ее мокрой руки.

У меня земля уходит из-под ног, голова идет кругом. Что это? Что происходит? Кто она?

– А? – подскакивает она, выныривая из сна.

Ее пушистые ресницы дрожат на свету, и меня парализует от того, что я вижу под ними: мои любимые янтарные глаза, наполненные невинностью и смятением. У меня снова нестерпимо ноет в груди.

– Что? Что вы здесь делаете, Марк Григорьевич? – сглотнув, хрипит она.

Отодвигается, ощупывает себя, тянет одеяло.

– Вы… – Я облизываю пересохшие губы и поднимаюсь на ноги. У меня не получается оторвать от нее глаз. – Вы кричали во сне… Софья Андреевна.

– Простите, – она отводит взгляд, прячет от меня свое лицо.

Я киваю, заставляя себя выдавить хоть слово.

– Если все в порядке, я пойду, – бормочу, пятясь к двери.

Разворачиваюсь и ухожу.

Мчусь в свой кабинет, вхожу внутрь и начинаю ходить из угла в угол.

Что за чертовщина? Что происходит? Что это? Что я только что видел?!

У меня кровь бурлит в венах от непонимания.

Я все еще думаю, что схожу с ума.

Останавливаюсь, упираюсь головой в стену. Дышу. Моя грудь вздымается высоко, воздух вылетает изо рта со свистом. Мне хочется вернуться и спросить ее в лоб. Узнать, зачем она так поступила, что задумала, но я не могу. Вдруг это не она? Вдруг примет меня за безумного? А я такой и есть. Я – спятивший, обезумевший от горя псих, который гоняется за призраками. Мне самое место в дурке.

Я пытаюсь отдышаться и вдруг замираю, потому что слышу ее шаги по коридору. Она ступает мягко, но торопливо. Спешит куда-то. Куда? По звукам понимаю, что в ванную. Точно так же она стучала однажды каблучками по каменному полу в ресторане, а я шел по ее следу диким зверем и сам не знал, зачем преследую.

Припадаю к двери, прислушиваясь к ее шагам, а затем, как в тумане, бреду к компьютеру.

Сажусь, открываю программу и запускаю специальный раздел, который ранее в доме никогда не использовался: активирую камеру, встроенную в один из светильников под потолком. После расправы над подручными испанцев я долго не мог расслабиться и все ждал, не придет ли кто за мной. Нанял охрану, обнес участок забором, велел нашпиговать весь дом камерами и датчиками слежения.

После того, как мы встретились с их представителем и расставили все точки над «i», и после того, как я удовлетворился сведениями о том, что убийство Вика – личная инициатива посредника испанцев в нашей стране, мы закрыли эту тему и разошлись.

Опасность миновала, и о камерах я забыл. Поэтому теперь мне приходится немного повозиться, чтобы активировать одну из них, но как только изображение появляется на экране компьютера, меня словно прошивает током – такое потрясение я испытываю.

Она раздевается спешно, будто боится куда-то опоздать. Дрожащими руками снимает очки, устраивает их на краю раковины. Снимает пижамные брюки. И я вижу, как подрагивают ее плечи. Она всхлипывает. Затем девушка обхватывает пальцами низ кофты и резко тянет ее вверх. Мое сердце проваливается в пятки, когда я вижу на ее груди розоватый шрам. Мое дыхание сбивается.

Я вскакиваю и отхожу от компьютера.

Мне плохо, мне хорошо, я злюсь, и меня тошнит.

Тело дрожит, будто в лихорадке, а перед глазами все плывет.

Девушка снимает белье, забирается в ванну и сжимается в комочек. Я смотрю, как она беззвучно рыдает, направляя себе в лицо струи воды, и медленно пячусь назад.

Это не то, что я вижу.

Это не может быть правдой.

Это не оно.

Не Она.

Это…

Господи…

Я больше не могу дышать.

Я ее вижу, это Полина, это…

Мои мысли путаются. Мне так страшно, так дико, так хорошо. И…

И я ничего не понимаю. Что за бред?

Девчонка воет, обхватив руками свои колени, а я выбегаю из кабинета и несусь не к ней, а почему-то в обратную сторону. Хватаю ключи, телефон, бегу в гараж. Завожу машину, открываю дверь с кнопки, охранники едва успевают открыть мне ворота, как я проношусь мимо них.

– Алло, Артем! – Мой голос дрожит. – Просыпайся, твою мать! Артем, вставай, срочно найди мне любую информацию по Поповой Софье Андреевне. Нет, меня интересует фото. Любое. Со школы, института, соцсетей. Любое реальное фото. И еще. Свяжись с Федорычем, найди мне его даже из-под земли, у меня к нему разговор. Жду тебя в офисе.

Я отбрасываю от себя телефон и бью ладонью по рулю. Черт! Мои пальцы дрожат, но я снова нащупываю телефон на сиденье, поднимаю его и отыскиваю в справочнике номер следователя, который вел дело об убийстве Вика. Мне плевать, если придется убить и его, но я должен знать, кого я, мать вашу, похоронил!

Полина

Успокоившись, я переодеваюсь в привычную одежду, подхватываю пижаму и спешу к себе в комнату. По пути проверяю сына: тот еще спит. Пользуясь моментом, старательно наношу на лицо тон и косметику, надеваю очки, расчесываю волосы. Может, Загорский ничего и не понял в темноте, но я была на грани провала. А значит, стоит поторопиться с приведением своего плана в действие.

Когда Ярослав просыпается, я уже сижу рядом с его кроваткой. Мы совершаем все утренние процедуры, а затем спускаемся вниз.

– Доброе утро. А где Марк Григорьич? – спрашиваю я у Аллы.

– Уже умчал в офис, – сообщает она.

«Отлично».

Мы болтаем о погоде, обмениваемся ничего не значащими фразами, затем я развожу смесь, и мы с сыном поднимаемся наверх. Я оставляю бутылочку в детской, и мы удаляемся в спальню, где нам никто не может помешать.

– Ты уже проголодался, мой сладкий, – улыбаюсь я.

Ярик нетерпеливо теребит ворот моей рубашки.

Я сажусь в кресло-качалку, устраиваю его удобнее на своих коленях, расстегиваю рубашку и обнажаю грудь. Малыш хватает ее и принимается активно сосать. Минут через пятнадцать я меняю грудь. Ярослав кушает, а я глажу его волосы и негромко напеваю песенку. Он улыбается мне, не отрываясь от груди, и меня это забавляет.

Наверное, именно эта идиллия и заставляет меня потерять бдительность. Я не слышу, как во двор въезжает иномарка Ирины, не слышу, как она поднимается наверх и ищет нас по комнатам. Я поднимаю взгляд и замечаю ее присутствие лишь тогда, когда она замирает в дверях с открытым ртом, а через секунду ошарашенно произносит:

– Это еще что такое?!