39

Полина

Я вхожу в свою комнату, бросаю сумку на пол и начинаю в ней рыться. Достаю мягкие джинсы, чистую рубашку, полотенце и иду в душ. Быстро сполоснувшись, одеваюсь и застегиваю воротничок рубашки под самое горло.

Беру очки, протираю их от чердачной пыли, надеваю и смотрю на свое отражение в зеркале. Чужое лицо выглядит усталым и испуганным, но мне плевать. Если зверь догадался о том, кто я, то без боя не сдамся.

Выхожу из комнаты и заглядываю в детскую. Ярослав сладко посапывает, лежа на боку. Я сдерживаю острый порыв наклониться и поцеловать его на ночь, и вместо этого осторожно запираю дверь и спускаюсь вниз.

Загорский на кухне.

Стоит ко мне спиной, занят мясом на сковороде.

Я замираю в дверном проеме и наблюдаю за тем, как его сильные руки, прикрытые тонкими рукавами футболки, порхают над плитой, как рельефные мужские плечи движутся в такт каждому движению.

Мне почему-то в этот момент очень хочется вспомнить всю ту боль, которую он мне причинил. Хочется видеть картинками из старых фильмов, как он склоняется надо мной у себя в квартире, как презрительно шепчет мне на ухо что-то мерзкое, как называет меня шлюхой и, словно борясь с раздражением, вдруг отталкивает от себя.

А вместо этого я вижу его жадные губы, с интересом исследующие мое тело, чувствую тяжесть его рук на своих бедрах, ощущаю адский жар, распространяющийся по коже и собирающийся в клубок в самом низу живота. Вот что я помню в этот самый момент, вот что не могу забыть.

– С кровью? – спрашивает он.

– Что? – Я испуганно расправляю плечи.

Как он почуял мое присутствие? Как узнал, что я стою здесь и наблюдаю за ним?

– Стейк, – поясняет он, поворачиваясь и глядя на меня вполоборота. Его взгляд касается меня так же бесцеремонно, как его пальцы однажды касались меня там, где никому не было позволено. – С кровью?

– А… – догадываюсь я. – Можно медиум. – Делаю пару шагов. – Но лучше прожарьте посильнее.

Загорский усмехается и отворачивается к плите.

– Одна моя старая знакомая тоже любила хорошо прожаренный стейк.

Черт…

Я судорожно вспоминаю, что и когда ела при нем. Столько званых ужинов, застолий, еще и новоселье. Марк знает обо мне не слишком много, но однажды он говорил, что хотел бы знать все, поэтому мне следует быть осторожнее.

– Вина? – Он резко оборачивается ко мне.

И я застываю возле стола, сжав руки в замок на груди.

– Нет, спасибо.

– Не отказывайтесь. – Загорский вытирает руки, достает бутылку и изящным движением открывает. – Терпкость, насыщенность и некоторая кислинка красного вина нейтрализуют жировые соединения, которыми так богато мясо. – Он ставит на стол два высоких бокала, наполняет их до середины и придвигает один из них ко мне. – Пробуйте.

Сейчас его глаза, лишенные привычной ледяной корки, смотрят на меня мягко и с интересом. Кажется, что этот человек совсем не опасен. Марк Загорский включил свое обаяние, и ему совсем не трудно поддаться.

– И часто вы готовите? – интересуюсь я, садясь на высокий стул и пробуя напиток.

Пригубив, ставлю бокал на стол.

– Редко, – улыбается он. – В основном потому что не для кого.

– Предыдущую няню вы тоже угощали ужином? – Я стараюсь придать голосу глухую хрипотцу.

– Никогда, – сознается он.

И смотрит на меня так, будто ждет какой-то реакции.

– Мне… стоит переживать? – Мой голос звучит сдавленным полушепотом.

– Ни в коем случае, – прищуривается Загорский.

– Значит, вы меня проверяете?

– Значит, вы особенная, – подмигивает он, закидывает полотенце на плечо, делает глоток из бокала, ставит его на стол и отворачивается к плите.

Я закидываю ногу на ногу и перевожу дух.

Когда-то в этой кухне я готовила для Вика, теперь же много изменилось. Сегодня я ощущаю себя здесь как на экзамене на выживание.

– Как вам в доме? Как Ярослав? – спрашивает чудовище.

Отвечать, не глядя в его лицо, мне гораздо проще.

– Мальчик чудесный, – отвечаю я, косясь на подставку с ножами. В случае чего мне до них не добежать. – Спокойный, принял меня хорошо. Да и в доме уютно, коллектив у вас собрался прекрасный.

– Анна Сергеевна тоже хорошо о вас отзывается. – Он пожимает плечами. – Не обижайтесь, я спросил о вас у нее сразу, как вернулся. Я доверяю Анне, поэтому мне важно ее мнение.

Понятно. Значит, на помощь Анны Сергеевны в случае чего лучше не рассчитывать. Ну, я и не собиралась заводить здесь друзей.

– Никаких обид, – говорю я. – Вполне логично, что вы хотите знать больше о человеке, который проводит все свое время с вашим сыном.

Поднимаю глаза от бокала, а Марк уже сверлит меня своим жестким взглядом.

– Я хочу, чтобы вы знали, – четко произносит он. – Я – требовательный наниматель. Мне важно, чтобы все мои сотрудники находились в комфортной атмосфере. Плачу я им щедро, но и спрашиваю с них много.

– Это логично, – бормочу я, стараясь сохранять остатки спокойствия.

Делать это, находясь под его взглядом и слыша этот властный голос, по-прежнему очень трудно.

– Да, – кивает Марк.

Молчание затягивается. Я вижу, как высоко вздымается его грудь – будто он рвано дышит после бега. Вижу бугрящиеся под его кожей мышцы и начинаю переживать, не последует ли за этими переменами вспышка гнева? Но Загорский не спешит открывать мне своих секретов.

– Почему вы так смотрите на меня? – не выдерживаю я.

В его глазах появляется хитрая, но с долей печали усмешка.

– Вы напоминаете мне кое-кого.

– Да?.. – застываю я. Мне хочется почесать лицо, убрать за уши волосы, сглотнуть, встать, убежать – да что угодно. Просто хочется спастись от этого пробирающего до костей взгляда убийцы.

– Да. – Уголок его губ дрожит. – Кого-то из прошлой жизни. – Щелк, и серьезность в его лице сменяется вежливой улыбкой. – Знаю, что это невозможно, но не могу не замечать.

– Этот кто-то… – пытаюсь предположить я.

– Этот человек был мне дорог, – говорит он и ударяет в ладоши. – Ну что ж. Мясо готово, овощи тоже! – И быстро отворачивается к плите.

Я выдыхаю, закрыв глаза.

Черт подери…

Через полминуты Марк ставит на стол дощечки с нарезанным мясом и выложенными с края овощами. Он доливает нам обоим вина и садится напротив меня.

– Мне интересна ваша личность, Софья Андреевна, – признается Загорский, придвигая ко мне вилку. – Чем вы занимались до работы няней?

Мой мозг судорожно шерстит остатки воспоминаний, почерпнутых из анкеты Поповой.

– Я начала подрабатывать няней еще в период обучения на психолога, поэтому вряд ли в моей биографии найдется хоть что-то интересное для вас. Все довольно обычное, ничем не примечательное. Наверное, поэтому я и посвятила свою жизнь воспитанию детей – хотела, наконец-то, стать полезной кому-то, почувствовать себя нужной.

– А у вас самой детей никогда не было?

– Нет, – вру я.

– А хотели бы?

У меня ком встает в горле.

– Простите, – чудовище вдруг вспоминает про правила приличия. – Некорректный вопрос. – Он смотрит на след от кольца на моем пальце. – Я забыл про вашего жениха. Соболезную…

– Спасибо, – прячу взгляд.

Некоторое время мы едим молча, но Марк не отрывает от меня глаз. У меня не получается нормально жевать, потому что я под его взглядом, как под рентгеном – вся на виду.

– Марк Григорьевич, скажите, – вдруг решаюсь я. Во избежание дальнейших расспросов о своей жизни лучше всего заставить его самого говорить. – Как мне лучше укладывать спать вашего сына?

– Что вы имеете в виду? – Он отпивает вина из бокала.

– Некоторые родители просят положить ребенка в кроватку и уйти. Их не волнует, что малыш захлебывается в слезах. Если честно, мне не близка такая позиция.

– А какая позиция вам ближе? – прищуривается он.

Я внимательно смотрю на него.

– Если вы настаиваете, то я могу укладывать Ярослава в постель, садиться рядом, качать кроватку, гладить его по спинке и петь песни, но…

– Я слушаю вас внимательно.

– Мальчик в таком возрасте… – Я набираю в легкие воздух и медленно выдыхаю. – Я ведь могу укачивать его на руках?

Загорский перестает жевать.

– Хорошо, – наконец говорит он. И после паузы спрашивает: – Вам говорили, почему я воспитываю ребенка один?

Я медленно сжимаю вилку в пальцах. На скулах Марка играют желваки.

– В общих чертах, – тихо отвечаю я.

– Я считаю нужным рассказать вам, – выпрямляется он и промокает свои красивые, пухлые губы салфеткой. – Этот дом принадлежал моим друзьям. Полгода назад они погибли. – Его пальцы сжимаются в кулаки. – Это я… виноват в их смерти, но мальчика взял себе не поэтому. Я даже рад, что ближайший родственник отказался от опекунства над ним, потому что никто не подарит Ярославу лучшей жизни, чем я. Искренне в это верю.

Дыхание рвет мою грудную клетку на части. Ощущение такое, будто я сейчас не выдержу и взорвусь. «Да как он смеет?! Сволочь!» – кричит мой мозг, и я стараюсь не отразить этот крик на своем лице. Мои пальцы начинают мелко дрожать.

– Возможно, это покажется вам странным, но я попрошу вас не заходить в комнату хозяев на втором этаже. Для меня важно чтить память о них, Софья Андреевна, и я хочу, чтобы вы поняли мою просьбу правильно.

– Я понимаю, – хрипло шепчу я.

Мне кажется, что его взгляд вытесняет все пространство между нами. Кроме этого взгляда ничего больше нет.

– Я рад, что Ирина вас нашла, и надеюсь, что мы с вами поладим.

Упоминание Ирины почему-то задевает меня. Эта вертихвостка однажды была в моей комнате, и Анна рассказывала об этом сегодня. И вообще, она чувствует себя в этом доме как хозяйка, и меня это выводит из себя. И…

– Она ваша девушка? – вдруг выпаливаю я.

– Кто? – удивляется Марк. На его лице такое выражение, будто этот вопрос его оскорбляет. – Ирина Валерьевна? – Он разом сникает, на его лбу появляются продольные складки. – Нет, у меня не может быть никакой девушки, Софья Андреевна, – тихо говорит он и встает.

После ужина я возвращаюсь к себе. Долго хожу из угла в угол, а затем ложусь в постель. Мое сердце стучит как заведенное, дыхание никак не хочет приходить в норму.

Я опять словно в паутине: из его запаха, из его слов, из взглядов, из улыбок. Он как сильнейший наркотик, из плена которого невозможно выбраться. Ты понимаешь, что он разрушает тебя, но хочешь еще и еще. Ненавидишь его всеми фибрами своей души и мечтаешь о новой дозе. Ощущаешь себя слабым, жалким и безвольным, но с радостью снова и снова отдаешься его власти.

Это замкнутый круг.

Я не хочу. Не хочу. Не хочу так!

Закрываю глаза и слышу его тяжелые шаги по коридору. Они замедляются и наконец стихают – возле моей двери. Я перестаю дышать, ожидая, что Загорский сейчас постучит или войдет совсем без стука, я почти верю, что это сейчас произойдет, но этого не случается.

Я слышу его дыхание по ту сторону двери, слышу биение собственного сердца в тишине комнаты, весь мир замирает в ожидании, а потом он… просто уходит.

И я проваливаюсь в сожаление и в чувство вины. Я должна его ненавидеть, но жалею, что он ушел! Внутри меня осторожно растет радость, что он приходил, но она тут же сменяется грустью, что он приходил не ко мне, а к Софье… И наконец я вновь ощущаю ненависть: ему все равно с кем, лишь бы утолить свою похоть, ведь он просто зверь!

Марк

Я просматриваю в кабинете файлы видео, на которых новая няня играет с Яриком. Меня завораживают эти короткие фильмы. Со мной она держится сдержанно, а с ним будто расцветает. Ее лицо светится, глаза искрятся. Она словно приоткрывает какую-то завесу внутри себя, невидимую для посторонних.

Я закрываю файлы, встаю с кресла и нервно подхожу к окну. Мне неуютно от самого себя. От того, что чувствую, от того, что пялился на нее сегодня на кухне. От того, что впервые за полгода почувствовал к кому-то интерес, захотел провести вместе время, поговорить. За то, что улыбался ей.

Я будто виноват перед тем, кого уже нет…

Спускаюсь во двор и закуриваю.

Иду вдоль дорожек, выпускаю из вольера пса. Тот бодает меня лбом в руку, путается в ногах и сопровождает до клумб, где я срезаю самые лучшие цветы. Еще какое-то время мы сидим с ним в вечерней мгле, смотрим на верхушки сосен, считаем появляющиеся на небе звезды и дрожим от пронизывающего ветра.

А потом я прощаюсь с Графом и захожу в дом.

Поднимаюсь наверх и вхожу в ее комнату. Убираю старые цветы, ставлю на стол новые. Беру книгу, открываю на том месте, где она заложена яркой закладкой, и пробегаю глазами по странице. Вот что было в ее мыслях, когда она еще была жива. И меня радует возможность погрузиться в них и хотя бы частично понять и почувствовать их.

Я нетвердым шагом подхожу к шкафу. Вещи Вика давно убраны подальше, а ее висят на прежнем месте. Я открываю створку, и меня сбивает с ног от любимого запаха. Впиваюсь головой в ряды тряпок и вдыхаю его, вдыхаю. Безысходность и невозможность все исправить в очередной раз режут меня, словно острым ножом, но мне нужна эта боль, лишь она доказывает, что я все еще здесь. И что я нужен моему сыну.

В тот день, когда мне хотелось уйти следом за ней, именно его плач остановил меня, он подарил мне надежду.

Я медленно опускаюсь на колени, глажу пальцами подол ее платья и прислоняю его к лицу.

– Прости. Прости меня…

Глаза жжет от слез, а дыхание с болью застревает в горле.

Я встаю, срываю с вешалки это платье, сажусь в кресло-качалку и прижимаю тонкую, нежную ткань к груди. Эта жалкая тряпка не вернет мне Полину, но мне так хочется в это верить, что я готов подписать договор хоть с самим Сатаной, лишь бы почувствовать ее рядом, увидеть, услышать ее голос. Чтобы хоть на минуту почувствовать и себя живым.

– Знаю, что это невозможно, – тихо шепчу я, прижимая ткань платья к своей щеке, – но я все еще жду, когда ты вернешься, Полина.

И закрываю глаза.