37

Полина

Очень сложно сочинять на ходу, как проходил твой рабочий день на прежнем месте работы, и при этом следить за голосом и интонацией, чтобы не выдать себя, но мне приходится выкручиваться.

Нужно оставаться другой, быть чужой, быть новой, а внутри меня деревенская простушка опять вздрагивает от его немигающего взгляда. Загорский смотрит на меня как-то по-особенному: сквозь полыхающий в душе костер, через всех своих демонов, что давно обглодали до костей его предательскую, гнилую, беспощадную сущность. Он глядит мне прямо в душу и делает это так, словно хочет забрать ее себе.

Меня лихорадит.

Я на грани, и мне кажется, что он все понял, что сразу раскусил меня, и теперь я в ловушке. Мне плохо, хочется все бросить и убежать, но у меня на руках мой сын. Нельзя уходить без него, нужно бороться до конца.

Мы приходим в кухню, и там нас встречает какая-то женщина.

– Алла, – представляется она. Улыбается мне и повязывает себе на талию фартук.

– Алла – повар Марка Григорьича, – поясняет Ирина, – она приходит сюда каждый день, готовит обед и ужин для хозяина и остального персонала. А это Софья Андреевна, – представляет она меня, – новая няня.

– Здравствуйте, – киваю я. – Очень приятно.

Загорского в дверях кухни задерживает звонок сотового. Он отвечает, и я наконец-то узнаю прежние, нетерпимые нотки в его голосе. На какой-то момент мне показалось, что он неуловимо изменился, что его взгляд подернулся какой-то благородной печальной пеленой, но теперь я снова слышу жестокие нотки в его голосе, и меня это отрезвляет.

Враг. Убийца. Подлец!

Тот, кого нужно бояться. Тот, кто отнял у меня все, не моргнув и глазом. Это он!

– Можете посадить малыша сюда, – подсказывает мне повар, выкатывая к столу высокий детский стул на ножках со специальными креплениями. – А детское питание вот здесь. – Она открывает центральный шкаф, и я вижу целую батарею детских пюре и пачек со смесью.

Усадив Ярослава на стул и пристегнув, я отправляюсь мыть руки. Вижу, как Ирина поправляет прическу, и искоса смотрю на Загорского.

– Мне плевать, почему так получилось! – рявкает он в трубку. – Ты лично несешь ответственность и возместишь мне весь ущерб! – Марк поворачивается к нам. – Прошу прощения. – Отрывается от телефона. – Ира, срочно езжай в офис, нужно разобраться с ЧП на погрузочной. Собери всех в моем кабинете через час!

– Хорошо, – недовольно причмокивает губами девушка. – Удачи, – бросает мне и, быстро стуча каблучками, покидает помещение.

– Я приму душ, переоденусь и тоже приеду, – бросает ей вслед Загорский и снова смотрит на меня.

Мои щеки моментально вспыхивают.

– Надеюсь, вы справитесь. – Уголок его губ приподнимается в полуулыбке.

– Конечно, – бормочу я.

Стряхиваю воду с рук и тяжело выдыхаю. Нужно как-то быстро провернуть задуманное: я не протяну и суток в одном доме с монстром.

– Так, значит, вы здесь на неполный рабочий день? – спрашиваю я у Аллы, хотя и так прекрасно знаю ответ.

– Я прихожу утром, готовлю для персонала, – поясняет она, кружа у плиты. – Хозяин днем на работе, и о нем не нужно заботиться, но вечером он любит ужинать дома. Бывает, что и сам готовит, так что работы у меня немного, и она непыльная, а по выходным я и вовсе прихожу всего на пару часов. – Она начинает резать лук на разделочной доске, ловко орудует большим острым ножом. – Да и работает нас тут несколько человек, невелика задачка всех накормить.

– Ясно. – Я промываю бутылочку от смеси. – А где обедает персонал?

– Так здесь, – Алла указывает на широкий стол. – Все здесь едим. А в столовой ест хозяин и его гости, если кто-то приходит. – Она щелкает языком и подмигивает Ярику. – Ты тоже можешь малого в столовой кормить, все-таки тут угар, духота, да и опасно, когда я вожусь с горячим. Ангелина его то в столовой кормила, то в детской, там спокойнее, и мальчик не отвлекается.

– Приспособимся, – улыбаюсь я.

Поднимаю малыша со стула.

– И ты не стесняйся. Проголодалась, холодильник всегда в твоем распоряжении: первое, второе, бутерброды. Чай, кофе тоже всегда пожалуйста. Нюрка наша за всем следит. – Она вдруг решает пояснить: – Горничная наша, Анна. На самом деле, она всем хозяйством заправляет. Толковая женщина. Мужчины же, сама понимаешь, к жизни не приспособленные. Хозяин то одно купить забудет, то другое, а у Нюрки все по списку: следит, чтобы и мыло не кончалось, и продукты, и прочее. Так что, если что нужно, к ней обращайся.

– А где она?

– Да, может, ближе к обеду придет, комнату тебе твою покажет. Ты вещи взяла?

– Нет еще. Потом съезжу, – теряюсь я.

– Вот ты вечером и отпросись. Марк Григорьич сам любит с сыном играть после работы, так что будет у тебя время домой сгонять.

Слух снова режет слово «сын»: когда Загорский впервые назвал так моего Ярослава, я готова была разорвать его на части собственными руками.

– Хорошо, спасибо, – спокойно говорю я. – Пойду я, осмотрюсь.

– Давай. – Она отворачивается к плите.

Мы с Ярославом выходим из кухни и идем по коридору. Я внимательно оглядываю дом. В столовой почти ничего не изменилось, лишь мелкие детали, в гостиной тоже. Занавески, картины на стенах, чехлы на подушках – все сделано моими руками.

– Какой красивый комод, – говорю я сыну. Провожу ладонью по поверхности мебели.

Мои пальцы помнят каждый мазок кисти и каждое мгновение, проведенное мной за работой.

Я иду дальше и замираю у стеллажа с книгами.

– Боже… – шепчу тихо.

Время в этом доме словно остановилось. Все такое же теплое, уютное, родное, только меня уже нет в живых.

Провожу подушечками пальцев по корешкам, и ребенок, стремясь повторить мое движение, тоже тянется к книгам.

– Заблудились? – Низкий голос Загорского заставляет меня застыть на месте.

– Немного, – говорю я, отдергивая руку и оборачиваясь.

На нем дорогой деловой костюм, белоснежная рубашка и узкий черный галстук. Строгие линии только добавляют его образу мужественности и силы, и у меня это вдруг вызывает противоположные чувства: с одной стороны, я боюсь его еще сильнее, и меня почти ощутимо трясет, с другой стороны – еще сильнее хочу его наказать за то, что он натворил.

– Пойдемте, я покажу вам сад, – сдержанно говорит он. И меня обдает волной знакомого парфюма, от которого начинают подкашиваться ноги. Марк указывает на выход: – Гулять с ребенком будете только здесь, на территории усадьбы. Все вылазки за пределы участка, а также выезды в город согласовываются лично со мной и проходят при сопровождении как минимум двоих охранников, это ясно?

– Ясно, – соглашаюсь я.

Под его пристальным взглядом следую по указанному направлению. Ярик отталкивается от меня, едва завидев Загорского, тянется к нему на руки, но я игнорирую его желание: мне дико обидно, что за время моего отсутствия чудовище смогло расположить моего сына к себе.

Мы выходим на застекленную веранду.

– Не пугайтесь, это Граф, – зачем-то говорит мой враг.

И я не сразу понимаю, о чем он. И только когда справа мелькает что-то темное, я инстинктивно прижимаю к груди ребенка и выставляю вперед локоть.

– Не бойтесь, он еще щенок, – добавляет Загорский.

И тут мой страх сменяется облегчением. Большое темное пятно оказывается здоровенным черным водолазом, который добродушно виляет хвостом и бросается обнюхивать мои ноги.

– Вы уверены, что он еще щенок? – сглатываю я, продолжая приподнимать Ярика выше.

– Конечно, – совсем по-мальчишески смеется Марк. Наклоняется и треплет собаку по голове. – Это ньюфаундленд, он будет в два раза крупнее, когда подрастет.

Ярослав начинает дергаться, тянет ручки к собаке и дергается почти всем телом.

– А он нас не съест?

– Нет, – уверяет Загорский. – Собаки этой породы совершенно лишены агрессии к людям.

– Тогда зачем вы его завели? Разве не для охраны?

Он выпрямляется и смотрит на меня с интересом.

– Для охраны у меня вон те двое, – он указывает на стоящих возле ворот сотрудников, – с оружием. А Граф – для души.

«Считает, что у него есть душа. Ха-ха».

– Все ясно. – Я с опаской продолжаю смотреть на пса.

– Возьмите в гараже коляску, она стоит у входа. Если катать ее по дорожке, Ярик быстро засыпает, а потом долго и глубоко спит. У вас будет возможность отдохнуть, почитать книжку или что-то в этом роде. – Марк не сводит с моего лица своих диких глаз. Изучает каждую черточку, каждую морщинку, каждый мелкий шрамик, обильно покрытый тональным кремом. – Станет теплее, и можно будет стелить плед и отдыхать на траве, а пока лучше одевайтесь теплее. Вся одежда сына в шкафу в его комнате.

– Хорошо, – говорю я, глядя на замершего словно в ожидании подачки пса в своих ногах.

– До вечера, – произносит Загорский и наклоняется.

Меня едва не парализует, потому что я понимаю, что он наклоняется ко мне, чтобы поцеловать, но… тут же приходит облегчение – мужчина берет руку Ярика в свою и нежно целует.

Я как завороженная наблюдаю за этим и не понимаю, что чувствую. Когда он касается своими губами тонких пальчиков моего сына, мне хочется кричать от боли, но я держусь.

– До вечера, Софья Андреевна, – говорит Марк, выпрямляясь. Его взгляд сжигает меня до костей. – Карточку с моим номером телефона я оставил вам на столе в гостиной. Анна Сергеевна, моя горничная, вот-вот придет и покажет вам вашу комнату, я ей уже позвонил. Располагайтесь.

– Д-до вечера… – бормочу я.

А он разворачивается, толкает стеклянную дверь и уходит. Пес бежит проводить его до ворот.

Мы с Ярославом обходим весь дом.

Я несу его на руках, что-то весело говорю ему, а сама верчу головой, стараясь подмечать каждую деталь. Наблюдаю в окна за охранниками, говорю сыну, чтобы посмотрел на птичек. Пока ребенок колотит ладошкой по стеклу, я обнаруживаю взглядом камеру, устроенную под потолком в углу.

Ясно.

Загорский держит все под контролем.

Значит, где-то в будке охраны или в его личном кабинете должна стоять записывающая аппаратура.

Я несу Ярика дальше, болтаю какую-то ерунду, рассказываю присказки одну за другой: то «гуси-гуси», то «кисоньку-мурысоньку» – все, что осталось в памяти с детства, а сын завороженно следит за моими губами. Обнаруживаю камеры под потолком и на полках с книгами. Подмечаю, что они не в каждом помещении. Внимательно запоминаю зоны, где обзора камер нет. Рискуя показаться подозрительной, открываю по очереди каждую дверь на втором этаже.

А что? Я же тут новенькая. Может, я детскую ищу?

Замираю у двери нашей с Виком спальни. В коридоре камер вроде нет, никто и не узнает, что я сюда входила.

– Зайдем? – спрашиваю я.

Ярослав тянется, словно соглашаясь. И я толкаю дверь.

Широкая кровать с пестрым покрывалом, книги на полках, кресло-качалка, шкаф, туалетный столик. В просторной комнате много света, и ничего не изменилось. Ни одной детали. Даже недочитанная мной книга так и лежит с закладкой на середине с того злосчастного дня. Только в вазе – живые цветы. Интересно, кто поставил их сюда?

Я делаю шаг, ступаю в комнату, и мое сердце пускается вскачь. Те же запахи, тот же скрип старого паркета, который мы отреставрировали, но почему-то не захотели менять. Я смотрю на отражение в зеркале и вижу чужого человека в неказистых очках. Незнакомка держит на руках моего сына и криво улыбается мне. У нее хотя бы есть шанс быть с ним, есть возможность держать его на руках, целовать его. А у меня нет. Я давно уже мертва.

Подхожу к шкафу и дергаю створку. Застываю, увидев внутри свою одежду. Эти простецкие цветные тряпки как отголосок прошлой жизни – они даже пахнут ею, и я в ужасе захлопываю шкаф. Долго осматриваю комнату: кажется, камер нет. Не позвонить ли мне дяде Саше? Он, наверное, переживает, как там у меня все прошло…

– Софья Андреевна? – окликает меня женский голос.

Я оборачиваюсь.

– Здравствуйте, – крепкая, низкорослая женщина лет сорока с небольшим входит в комнату и протягивает мне руку. – Я – Анна, руковожу хозяйством, слежу за порядком в доме.

– Здравствуйте, – жму ей руку.

– Марк Григорьевич позвонил, предупредил, что нужно помочь вам освоиться здесь. Вижу, вы заблудились. – Она переключает внимание на ребенка. – Привет, Ярик, привет, мой сладкий, мой хороший!

И сын начинает подаваться вперед.

– Позволите? – спрашивает женщина. – Я на секундочку. – Берет его на руки и аккуратно пританцовывает с ним на руках. – Какой сладкий мальчишка! Так бы и съела! – Чмокает его в щеку и отдает обратно мне. – Хозяин не любит, когда сюсюкают с мальчишкой, – объясняет она. – Матери у малыша нет, и Марк Григорьевич не хочет, чтобы он сильно привязывался к кому-то. Видите, как вышло с Ангелиной? Была, и нет ее, уволилась. Ладно, парень еще совсем кроха, ничего не понимает. А так, привык бы, да скучал. – Анна наклоняется и целует Ярика в ручку. – А как с ним не сюсюкать? Как такого не любить? Да и неправильно это без материнской-то ласки, да, Софья Андреевна?

– Да, – тихо произношу я.

Грудь больно сдавливает.

– Ну, пойдем, – Анна кивает на выход. – Покажу вам вашу комнату, детскую, чай попьем, познакомимся. – Мы выходим, и она плотно прикрывает дверь. – Вы, кстати, ничего не трогали там? – обеспокоенно спрашивает она. – А то Марк Григорьевич не любит, когда туда входят посторонние. Ирину Валерьевну в прошлый раз так отчитал, что она чуть не заплакала. Я даже уборку там делаю очень аккуратно. Все предметы потом расставляю строго по местам. Ему очень дорога память бывших хозяев.

– Так это комната родителей мальчика?

– Да, – подтверждает женщина, увлекая меня за собой по коридору. – Виктор Андреевич был ему как родной брат.

Я стискиваю челюсти и с трудом сглатываю рвущийся наружу всхлип.

– Вы только не переживайте, – добавляет Анна. – Хозяин – человек сложный, но справедливый. Без дела бранить не будет, да и платит хорошо.

– А почему я должна переживать? – интересуюсь я.

– Так вспыльчивый он очень. И раньше-то, говорят, тяжелый характер у него был, а теперь, после гибели друзей, и вовсе испортился. То несколько дней молчит, из комнаты не выходит, то кричит да мебель крушит в доме, то потом опять недели две-три ходит нормальный. – Она виновато улыбается мне. – Только нормальность-то эта… тоже ненормальная у него. Как робот он: не живет, а существует. Все по друзьям скорбит.

Я понимающе киваю, а в душе зарождается ураган. «Скорбит он, как же». Чудовище просто неспособно скорбеть по кому-то.

– А это ваша комната, – говорит Анна, толкая дверь рядом с детской. – Я сейчас соберу вещи Ангелины, сделаю здесь уборку, а потом можешь обустраиваться.

– Вам помочь? – спрашиваю я.

И женщина смотрит на меня, как на инопланетянку.

– Ну что ты, нет! Это моя работа! – Она переводит взгляд на Ярика, и ее лицо заполняет улыбка. – Иди лучше с наследником поиграй. – Анна делает несколько шагов, толкает дверь в детскую, берет из корзины у входа какое-то одеяльце и разворачивает его. – Вот, гляди, развивающий коврик, я вчера только его постирала. Тут разные всякие штучки, гляди. Дуги, погремушки, шуршашки, звеняшки. Ярику нравится.

Она расстилает его на полу, и я кладу сына на животик. Тот сразу вцепляется в какую-то привязанную к коврику погремушку и тянет ее в рот.

– Чистая? – спрашиваю я.

– Конечно, – улыбается женщина. – Тут все чистое, в меру. Марк Григорьевич не разрешает нам стерильность разводить, но за порядком лично следит. Он вот тут, лежа на полу, каждый день с сыном играет.

– Да? – недоверчиво переспрашиваю я.

– А то. Ярослав у него – одна радость в жизни, считай. – Анна начинает поочередно открывать все ящики под пеленальным столиком. – Вот, смотри. Тут крема, салфетки, подгузники, тут шапочки, тут носочки, тут…

Она все говорит, а я будто теряю способность соображать. Злюсь на саму себя за то, что не получается ненавидеть Загорского. И вроде умом все понимаю, но сердцем – не могу. Не складывается мозаика. Марк всегда был честен, он просто не умел играть: все, что внутри, то и снаружи – во взгляде, в походке, в словах и движениях. И каким бы безжалостным ни был этот убийца, похоже, он действительно любит моего сына.

Или это только игра?

– Так что, считай, что ты счастливый билет вытянула, Софьюшка, – вещает Анна. – Место хорошее, работа непыльная, коллектив у нас замечательный. Живи, да радуйся. – Она заглядывает мне в лицо. – Да выдохни ты уже, зажалась вся. Первый день, понимаю, но нельзя же так нервничать! Видишь, и маленький тебя принял, и хозяину ты понравилась. Он до Ангелины целых две недели кандидаток гонял, все ему не так, и все не то, а тебя сразу взял. Работай в свое удовольствие, ребенок спокойный, не проблемный.

– Да, – я стараюсь выдавить улыбку, – перенервничала я просто на его собеседовании.

– Все позади, Софья Андреевна, все позади, – придерживает меня за плечо женщина. – Ну, я пойду, в комнате приберу, а потом мы чаю с тобой попьем, хорошо?

– Хорошо, – киваю я.

Сажусь на пол и подаю сыну шуршащую игрушку. Тот хватает ее, и в свете солнечных лучей, освещающих комнату, я четко вижу коричневую окантовку и темные вкрапления на радужке его глаз. Медленно поднимаю свой взгляд вверх.

В углу, под потолком висит камера.

«Все самое сложное еще впереди», – думаю я.