33

Полина

– Ну как? – спрашиваю я, оборачиваясь, когда Александр Федорович выходит на веранду.

Я часто сижу здесь вечерами.

От реки тянет влагой и прохладой, а в верхушках деревьев гулко шумит ветер. Природа в это время года совсем не ласкова, но меня подкупает ее суровость. Я чувствую себя такой же: циничной, злой, беспощадной. И безумно одинокой.

Иногда курю, чтобы успокоиться. И, прищурившись, смотрю, как поток воздуха подхватывает дым и уносит в темно-синее небо. Я не чувствую себя здесь, как дома. Этот домишко, стоящий обособленно, лишь конура, в которую мне пришлось временно забиться, чтобы дать затянуться кровоточащим ранам. Я здесь, чтобы выждать, чтобы выжить, а потом нанести решающий удар.

У меня больше нет дома, меня самой больше нет.

Я сворачиваюсь клубком в кресле и подтягиваю ноги к животу, чтобы согреться. Первые месяцы у меня не получалось расслабиться. Я сидела на этой веранде, вся в бинтах, глядя вдаль, и все ждала, что на подъездной дорожке появится автомобиль Загорского. Боялась, что он придет за мной. Боялась, что он заявится к дяде Саше и, точно зверь, учует мой запах. Найдет и растерзает.

Но после того, как Марк откупился от Александра Федоровича, немного успокоилась. Теперь чудовище думало, что никто из родственников не явится за ребенком или наследством, никто уже не встанет у него на пути. Он думал, что опять всех купил и остался безнаказанным. Но так случилось только потому, что это я позволила ему так думать. Просто его час еще не настал.

– Поля… – оседает на стул дядя Саша.

– Как? – спрашиваю. – Нравится?

Трясу головой.

– Непривычно, – признается он.

Тянет пачку сигарет и зажигалку со столика, «незаметно» прячет их в карман. Думает, это удержит меня от того, чтобы добровольно гробить остатки своего здоровья. Он не знает, что у меня в комнате лежит еще пара таких пачек. Я выкуриваю по одной каждый день, пока брожу вокруг усадьбы Загорского, прислушиваюсь, принюхиваюсь, приглядываюсь и изучаю распорядок дня всех, кто служит в доме.

– Хотела рыжий, – улыбаюсь я. – Думала, на светлых волосах он будет почти красным, а получился ореховый.

– Мне нравится, – скрипит его голос. – Но раньше было лучше.

– Раньше все было лучше, – горько усмехаюсь я. – Только мне это было невдомек. Все проблемы казались какими-то глобальными, неразрешимыми, а дело было лишь в том, что я не слышала себя и не хотела слышать других.

– Ты любила Вика? – хмурится мужчина.

Вижу, как он нервно трет друг о дружку сухие ладони.

– Конечно. – Передо мной опять встает испуганное лицо мужа перед выстрелом. – Он был такой… мальчишка.

– Глупый, – по-отечески ласково говорит дядя Саша.

– Да, но мы не рождаемся умными. – Я стряхиваю пепел с сигареты, затягиваюсь и выпускаю дым. – Мудрость приходит с опытом. Иногда через боль.

– Верно, – кивает он.

– Вик говорил, что ты любил его мать.

Александр Федорович на секунду меняется в лице, затем берет себя в руки.

– Да. Неудивительно, что все вокруг об этом знали. – Он улыбается. – Хотя я и не говорил ей. Никогда. Не хотел влезать меж ними, пытался строить свою жизнь: сначала одни отношения, затем другие, потом менял женщин, как перчатки… Наверное, просто нужно было сказать ей. Ну… чтобы знала. Хотя вряд ли это что-то изменило бы…

– Жалеешь?

– Может быть. – Мужчина пожимает плечами. – Наверное. – Он хмыкает. – Не знаю. А чего жалеть-то? Ничего не изменишь, жизнь уже прошла.

– У тебя-то? – Я оглядываю его с ног до головы. Воскресенский в том возрасте, когда мужчины уходят от своих жен к молоденьким любовницам, заводят с ними новые семьи, рожают детей, активно молодятся, занимаются спортом. – Ты еще полон сил, Александр Федорович.

Я видела, как он лихо колет дрова, как бегает в лесу по утрам, и это не может не вызывать уважения.

– Ну, раз я так молод, то не зови меня больше по имени-отчеству, – с печалью в глазах говорит он, – зови просто Сашей.

– Попробую привыкнуть, – я затягиваюсь дымом и гляжу на него с прищуром, – Саша. – Мне становится смешно, и я закашливаюсь. – П-прости. Непривычно до ужаса.

– Как и твоя новая стрижка! – сознается мужчина, еще раз вглядываясь в мой новый облик.

Торчащие в разные стороны каштановые пряди придают мне возраста, но очень идут этому чужому, новому лицу со странной ухмылкой.

– Нам нужны будут документы, – говорю я, ввинчивая окурок в пепельницу, и придаю лицу серьезный вид.

– Поль, ты понимаешь, что проблема не в деньгах? Тех средств, что дал Загорский, хватит надолго, даже если умчать вдвоем в Венесуэлу. Я бы хоть сейчас все сделал, но ведь ты уперлась, что хочешь забрать сына.

Я стискиваю челюсти.

Никто не знает, как часто мне снилось, будто я прихожу в дом чудовища и требую отдать мне моего ребенка. Сколько раз эти сны заканчивались тем, что Загорский смеялся, всаживая пулю мне в лоб. Если бы он знал, что я жива, давно пришел бы и завершил то, что не смог довести до конца еще в тот страшный, дождливый день.

– Я заберу Ярика, мы сфотографируем его, ты заплатишь своему старому знакомому, и он сделает нам новые документы, – говорю я, ощущая на языке противную горечь. – Мне и моему сыну.

– Как ты его заберешь, Поль? Как? – придвигается ко мне дядя Саша. – Мы ведь это уже сто раз обсуждали. – Он берет мои ледяные ладони в свои руки и крепко сжимает. – Я не престарелый коммандос, чтобы войти в дом, перестрелять всех и унести малыша на руках.

– Я понимаю. – Мой голос срывается от одной только мысли о сыне. – Но я уже все рассчитала. Раз в месяц няня возит Ярика на осмотр в клинику. С ними всего два охранника: один остается в машине, другой поднимается на этаж. Если мы отвлечем его, если я останусь наедине с этой женщиной, то…

– Как ты собираешься отнять у нее ребенка? Силой? А что, если малыш пострадает?

– Ты просто не хочешь мне помочь!

– Хочу! – Его руки сжали мои ладони до боли. Мужчина внимательно посмотрел в мои глаза. – Хочу. Но нам нужен серьезный, обстоятельный план, а не вот это твое «зайду с ней в туалет, отниму ребенка и побегу»! Нужно дождаться, когда малыш пойдет в ясли или школу, нужно…

– У меня нет этого времени, Саш! – вспыхиваю я. – Я не могу больше. Для меня каждый день без него как пытка. Я хочу быть с Ярославом, хочу быть рядом, у меня никого, кроме него, не осталось. И если Загорский встанет у меня на пути, я убью его без колебаний! – Я вырываю ладони и трясу ими перед его глазами. – Вот этими руками убью!

– Давай сделаем так, чтобы ребенок не пострадал, ладно? – миролюбиво успокаивает меня мужчина. – Сделаем все по уму, чтобы Марк тебя потом не нашел. Иначе, сама знаешь…

– Знаю, – киваю я и зажмуриваюсь. – Но я… я больше не могу так… Я устала ходить за ними тенью. Прислушиваться к каждому слову, которое няня говорит моему сыну, гуляя по парку в субботу. Стоять под деревом за забором и слышать, как она зовет моего малыша по имени. – Открываю глаза и смотрю на дядю Сашу. – Это все мое. Это то, что Я, как мать, должна делать. То, чего меня лишили. Ярослав – заложник Загорского, всего лишь инструмент, который дает Марку доступ к деньгам Вика. Но однажды он поступит с моим сыном так же, как со своим другом, поэтому я должна торопиться.

Я съеживаюсь от воспоминаний, но ощущаю внезапный прилив внутренних сил. Когда больно, проще ненавидеть. Я больше не помню хорошего, что было между мной и чудовищем. Этого больше нет, и никогда не было. Оно существует лишь в каком-то неправильном параллельном измерении прошлого, куда обратной дороги уже нет. Я видела все своими глазами, я слышала его угрозы, запомнила каждое слово. И готова вернуть ему все с лихвой.

– Я помогу тебе, – глядя на поднимающийся дым от тлеющего окурка, произносит Александр Федорович. – Но я поеду с вами. С тобой и Ярославом. Завтра заплачу за новые документы.

– Спасибо. – Позволяю ему себя обнять.

Чувствую, как сильные руки обнимают мою спину, и закрываю глаза.