Снова и снова, иногда во сне, иногда наяву, Георгоса Арчамболта мучили воспоминания о том уже далеком летнем дне в Миннесоте, вскоре после того, как ему исполнилось десять лет. Во время школьных каникул мальчик отправился погостить в одну деревенскую семью, правда, он уже не мог точно припомнить, почему и как это произошло. Маленький сын хозяев и Георгос решили поохотиться в старом амбаре на крыс. Они жестоко убили нескольких крыс, буквально протыкая их вилами с острыми зубцами. Одного крупного грызуна удалось загнать в угол. Георгос помнил светящиеся глаза-бусинки. В отчаянии крыса подпрыгнула, вцепившись зубами в руку хозяйского сына. От боли мальчик вскрикнул. Но крысе было суждено остаться живой всего несколько секунд, потому что Георгос, взмахнув вилами, сбросил грызуна на пол и прикончил его. По какой-то причине Георгосу навсегда запомнился именно этот отчаянный крысиный прыжок за несколько мгновений до неизбежного конца. Сейчас, находясь в своем укрытии в Норд-Касле, он ощущал сходство с той крысой.

Прошло почти восемь недель с тех пор, как Георгос ушел в подполье. В плане ретроспективы его удивляло, как бежит время. Он не ожидал, что продержится так долго, особенно после разоблачения его самого и «Друзей свободы» вслед за взрывами в отеле «Христофор Колумб». Описание внешности Георгоса и его фотографии, обнаруженные в доме на Крокер-стрит, появились в газетах и на телевидении.

Из новостей ему стало известно, что для его поимки в Норд-Касле и других районах города проводилась массовая полицейская облава. С тех пор как Георгос ушел в подполье, он каждый день ждал, что его вот-вот возьмут, что того гляди ворвутся в квартиру, ставшую ему убежищем. Однако ничего подобного не произошло.

Вначале, когда счет шел на часы и дни, главным ощущением Георгоса было облегчение. Затем, когда дни переросли в недели, он уже стал задумываться о возрождении «Друзей свободы». Смог бы он найти новых последователей взамен погибших Уэйда, Юта и Феликса? Смог бы раздобыть деньги с помощью нового Бердсонга? Удастся ли им возобновить войну против ненавистного врага — истеблишмента?

Несколько дней он как во сне обдумывал эту идею. Потом, взвесив реальные трудности, он с неохотой отбросил ее. Возможности его иссякли. Никакого пути к возрождению «Друзей свободы» не осталось. Да и в собственное выживание Георгос уже не верил. А минувшие без малого восемь недель стали лишь неожиданной отсрочкой неотвратимой развязки. Вот и все.

Георгос понимал, что оказался в тупике. За ним гонялись все правоохранительные органы, и будут продолжать на него охотиться, пока он жив. Его имя и лицо были известны, его руки, сожженные химикатами, были описаны. Это было вопросом времени, прежде чем кто-нибудь где-нибудь узнает его. У него не осталось никакой опоры и надежды на помощь, ему было просто некуда идти. И самое ужасное заключалось в том, что почти кончились деньги, которые он прихватил с собой в укрытие. Поэтому его арест был неизбежным делом, если только Георгос не решится по-своему вызывающе уйти из жизни.

Как раз так он и вознамерился поступить. Подобно той крысе в уже далеком детстве, он даст еще один, последний, бой и, если потребуется, умрет, бросив вызов ненавистной ему системе. Георгос решил, что взорвет важнейшую часть электростанции «ГСП энд Л». Именно таким образом можно будет обеспечить максимальный эффект.

Его планы приобрели конкретные очертания. В основу их были положены те акции, которые он собирался предпринять с помощью других борцов за свободу еще до того, как Дейви Бердсонг подбросил идею устроить взрыв на съезде НИЭ в отеле «Христофор Колумб».

Теперь Георгос вернулся к первоначальному плану, только вот осуществлять его придется уже в одиночку. Еще в тот несчастный день, когда Георгос ушел в подполье в Норд-Касле, он уже, рискуя жизнью, сделал первый шаг к реализации этого плана.

Прежде всего Георгосу потребовались колеса. Ведь ему пришлось бросить красный грузовик службы противопожарной безопасности, потому что его засекли. И вот теперь надо было что-то придумать. О покупке автомобиля каким-либо путем не могло быть и речи. Во-первых, это было чересчур рискованно. Во-вторых, у него не хватило бы денег, потому что основная часть средств из кассы «Друзей свободы» осталась в доме на Крокер-стрит. Так что единственной возможностью было вернуть «фольксваген», который еще не был обнаружен этими свиньями.

Он держал свой фургон в частном гараже неподалеку от Крокер-стрит. Осознавая, чем рискует, но стремясь опередить полицию, Георгос в то же утро пошел в гараж, стараясь идти в основном переулками. Он добрался до места без происшествий, заплатил положенное хозяину и вывел фургон на улицу. Никто его ни о чем не спрашивал, никто не останавливал при возвращении в Норд-Касл.

Еще до полудня «фольксваген» был надежно запаркован в запирающемся гараже, примыкавшем к тому самому дому, где скрывался Георгос.

Ободренный успехом, Георгос рискнул выбраться из дома, когда уже стемнело, чтобы купить продукты и вечерний выпуск «Калифорния экзэминер». Из газеты он узнал, что репортер по имени Нэнси Молино дала описание его «фольксвагена» и что полиция ищет его. На следующий день в газетах появилась заметка. В ней говорилось, что полиция наведалась в гараж всего через полчаса после того, как его покинул Георгос. Зная, что описание фургона разослано повсюду, Георгос не осмеливался даже приближаться к гаражу. Теперь он сядет в машину только однажды — чтобы выполнить свою, видимо, уже самую последнюю миссию.

Имелись еще кое-какие причины, по которым ему был необходим этот «фольксваген». Одна из них заключалась в том, что под полом в фургоне имелось потайное отделение. В нем тщательно упакованная в пенорезину для предотвращения вибрации лежала дюжина цилиндрических бомб, каждая с водно-гелиевой взрывчаткой и часовым механизмом.

В фургоне была также маленькая надувная лодка в плотной упаковке, в которой Георгос и купил ее в магазине спортивных товаров месяц назад или раньше вместе с аквалангом, купленным примерно в то же время. Все это требовалось для смелой атаки, которую он теперь замышлял.

После того как Георгос отогнал фургон с Крокер-стрит, он редко покидал квартиру, да и то после наступления темноты, чтобы купить продукты. При этом он никогда не заходил в один и тот же магазин дважды. Кроме того, он надевал легкие перчатки, чтобы никто не видел его руки.

Пытаясь слегка изменить внешность, Георгос сбрил усы. Газетные сообщения о «Друзьях свободы» и о взрывах в отеле представлялись ему важными не только потому, что он любил читать о себе, но и потому, что позволяли быть в курсе действий полиции и ФБР. Несколько раз упоминался брошенный грузовик службы противопожарной безопасности, обнаруженный в Норд-Касле. Вместе с тем высказывались предположения о том, что Георгосу каким-то образом удалось ускользнуть из города и что теперь он на востоке. В одном сообщении утверждалось, что он был замечен в Цинциннати. Хорошо! Все, что отвлекало внимание от того места, где он действительно находится, было ему только на руку.

Читая «Экзэминер» в тот первый день, он с удивлением обнаружил, как много было известно о его собственных действиях репортеру Нэнси Молино. Продолжая знакомиться с этими материалами, он понял, что именно Иветта каким-то образом разузнала о его планах и предала его. Не случись этого предательства, сражение в отеле «Христофор Колумб» (он так воспринимал устроенные взрывы бомб) обернулось бы славной победой «Друзей свободы», а не бесславным их разгромом. За это Георгос должен был ненавидеть Иветту. Однако ни тогда, ни позже он не ощущал ненависти. Более того, хотя ему было стыдно из-за собственной слабости, иногда Георгосу было жаль Иветту, сведшую счеты с жизнью на Одиноком холме (об этом тоже было написано в газетах).

Невероятно, но ему недоставало Иветты. Георгос размышлял — наверное, потому, что истекало ему самому отпущенное время, он становился сентиментальным. Его утешала лишь мысль о том, что никто из его друзей-революционеров никогда не узнает об этом.

Газеты сделали еще кое-что — они глубоко копнули его биографию. Один предприимчивый репортер разыскал в Нью-Йорке запись о рождении Георгоса. Так удалось выяснить, что он был незаконнорожденным сыном бывшей греческой кинодивы и богатого американского плейбоя по имени Уинслоу, внука зачинателя автомобильной промышленности США.

Шаг за шагом докапывались до всего. Кинобогиня никак не хотела признать, что у нее есть ребенок из опасения навредить своему уже сложившемуся кинообразу юной девушки. Плейбой же думал только о том, как бы избежать ответственности и ненужных осложнений. Поэтому Георгоса старались кому-нибудь сплавить. В разные периоды детства у него последовательно была то одна, то другая приемная родительская пара, но он никого из них так и не полюбил. Фамилию Арчамболт он получил от какого-то родственника по материнской линии. К девяти годам Георгос только однажды видел отца и всего три раза мать. Больше они не встречались.

В детстве его тянуло к родителям, но они из эгоистических соображений предпочитали его не замечать. Оглядываясь назад, можно было утверждать, что мать Георгоса оказалась более совестливой, чем отец. Она по крайней мере посылала Георгосу немалые суммы через афинскую юридическую фирму, что позволило ему поступить в Йельский университет, получить ученую степень, а впоследствии финансировать «Друзей свободы». Бывшая кинозвезда, внешность которой теперь была далеко не божественной, испытала потрясение, когда услышала от репортеров, на какие цели пошла часть ее денег. Парадоксально, но ей вроде бы льстило то внимание, которое проявили к ней теперь из-за Георгоса. Скорее всего потому, что, как кинозвезда, она, погрузившись в неизвестность, проживала в заштатной квартире в окрестностях Афин и много пила. Она также была больна, но не желала обсуждать природу своего недомогания. Когда ей в деталях описали деяния Георгоса, она ответила:

— Это не сын, а дикий зверь.

Тем не менее, когда женщина-репортер спросила ее, не считает ли она, что Георгос стал таким из-за пренебрежения им со стороны матери, бывшая актриса плюнула журналистке в лицо.

На Манхэттене постаревший плейбой, отец Георгоса, несколько дней избегал встречи с прессой. Когда же один репортер обнаружил его в баре на Пятьдесят девятой улице, он сначала отрицал любую связь с греческой кинозвездой, в том числе и свое отцовство. Когда же ему показали документальные подтверждения того, что Георгос — его сын, он только пожал плечами и проговорил:

— Мой совет полицейским — пристрелить этого ублюдка на месте.

Георгос как должное воспринял комментарии своих родителей. Ничто не удивило его, однако оба высказывания только усилили ненависть ко всему окружающему.

В последнюю неделю апреля Георгос решил, что настало время действовать. Он отдавал себе отчет, что ему не удастся бесконечно долго отсиживаться в своем укрытии. Два дня назад, отправившись за продуктами в маленький супермаркет, он ощутил на себе чей-то более чем просто любопытный взгляд. Георгос спешно покинул магазин. В то же время он учитывал и другое обстоятельство: те, кто слышал о нем и видел его фотографию, к этому времени должны были несколько забыть его внешность.

План, который разработал Георгос, заключался в том, чтобы взорвать огромные водяные насосы системы охлаждения на электростанции «Ла Мишен». Речь шла о той самой станции, где примерно год назад в форме Армии спасения он взорвал бомбу, повредившую энергоблок, который газеты называли Большим Лилом.

О существовании этих насосов он узнал, когда изучал справочники по энергетике, чтобы определить, где «ГСП энд Л» может оказаться наиболее уязвимой. Кроме того, он посетил инженерно-техническую школу Калифорнийского университета в Беркли. Там он выяснил, что к чертежам «Ла Мишен» и других электростанций может получить доступ любой желающий.

Будучи реалистом, Георгос понимал, что у него почти не было шансов, как это ему удалось однажды, проникнуть на «Ла Мишен» еще раз, поскольку охрану станции наверняка усилили. Хорошенько все продумав и при большой доле везения он все же мог бы проникнуть в насосное помещение. Одиннадцать находившихся там массивных мощных насосов имели ключевое значение для пяти энергоблоков, включая Большого Лила. Разрушив их, он на месяцы вывел бы из строя всю электростанцию. Это было бы все равно что перерезать «дорогу жизни».

Подобраться к насосам легче всего было бы со стороны Койот-ривер. «Ла Мишен» возвели непосредственно на берегу реки, что обеспечивало водозабор для системы охлаждения с последующим сбросом воды в реку.

Георгос планировал добраться до самой электростанции на надувной лодке. После этого он воспользуется аквалангом. Уж здесь-то ему не было равных — взрывным подводным работам его обучили на Кубе. Георгос определил по картам, что на фургоне он сможет подъехать почти вплотную к «Ла Мишен». Затем на пустынном берегу, в полумиле от станции, он подготовит лодку. А дальше ему поможет течение реки.

С большими трудностями будет связано возвращение к фургону по окончании операции, но об этом этапе он старался пока не думать.

Итак, он подберется к насосам под водой через металлическую решетку и две заградительные проволочные сети. Инструменты, чтобы проделать в них отверстия, хранились вместе с подводным снаряжением. Цилиндрические бомбы предполагалось закрепить на поясе.

Проникнув внутрь, он легко и быстро установит бомбы в корпусах насосов. Это был блестящий план, каким он и представлялся с самого начала. Оставался один-единственный вопрос — когда начинать операцию. Сегодня была пятница.

Взвесив все «за» и «против», Георгос решил — в следующий вторник. Он покинет Норд-Касл, как только стемнеет, проедет на «фольксвагене» примерно пятьдесят миль до «Ла Мишен» и сразу же станет готовить лодку. Теперь, когда решение было принято, у него стало тревожно на душе.

Квартира, маленькая, мрачная, скудно обставленная, напоминала тюремную камеру, особенно в дневное время. Но Георгос понимал, что появляться на улице просто для прогулки — глупый риск. Пожалуй, он посидит в четырех стенах до воскресного вечера, когда надо будет сходить в магазин за продуктами.

Георгос чувствовал, что ему недостает интеллектуальных упражнений для мозга, потому что враги захватили его старый дневник, а на то, чтобы завести новый, у него уже не было ни вдохновения, ни сил. Теперь ему оставалось только одно — кружить по трем тесным комнатам квартиры.

На кухне его взгляд остановился на конверте, лежавшем на газовой колонке. В нем была так называемая потребительская анкета, которая пришла по почте несколько недель назад. И откуда — из проклятого «Голден стейт»!

Письмо было адресовано некоему Оуэну Грейнджеру — под этим именем Георгос снял квартиру. Он внес квартплату за три месяца вперед, чтобы избежать неприятных вопросов о кредите. Георгос всегда все счета оплачивал немедленно, чтобы не привлекать к себе внимания. Неоплаченные счета возбуждали излишний интерес.

Один из пунктов этой вонючей потребительской анкеты настолько разозлил его, что он швырнул в стену чашку, оказавшуюся у него в руках. Чашка разлетелась вдребезги. Этот пункт гласил:

Тогда же Георгос сел и написал яростный ответ:

Строчки не помещались на отведенном для ответа листке, и Георгос взял еще один лист бумаги, чтобы окончить свой яркий ответ этим свиньям. Он собирался отправить свое послание во время одной из ночных вылазок и уже чуть было не вложил заполненную анкету в оплаченный почтовый конверт, который прилагался к анкете. Но внутренний голос подсказал ему: а вдруг тебя заманивают в ловушку? И он оставил уже заполненный вопросник на том же месте, где его и взял. Конверт был не заклеен, и Георгос вынул свой ответ.

«И все же написано здорово, — подумал Георгос. — Почему бы не отправить письмо? В конце концов, оно ведь останется анонимным».

Он уже оторвал и выбросил ту часть анкеты, на которой значилось имя Оуэна Грейнджера и еще адрес квартиры. Георгос сразу же смекнул, что все было напечатано на компьютере. Значит, вопрос был обезличенный, как и все компьютерные распечатки. Кто-то должен был прочитать написанное им. Кто бы это ни был, равнодушным он не останется, что уже хорошо. Одновременно нельзя не восхищаться высоким интеллектуальным уровнем автора послания.

Изменив свое первоначальное решение, Георгос заклеил конверт. Он опустит его в почтовый ящик, когда выйдет из дома в воскресенье вечером за покупками.

Он возобновил свое бесцельное хождение по квартире, и против всякого желания ему на ум снова пришла давняя картинка из детства, связанная с загнанной в угол крысой.