XXIII. Сражение
Капитан Буридан распорядился забаррикадировать улицы Святого Спасителя и Убогих; то были мощные баррикады, составленные из балок, опрокинутых тележек, заполненных землей мешков; все это создало толстые, непреодолимые стены, кои невозможно было разрушить в момент сражения. Улица Вольных Стрелков, напротив, оставалась свободной, за тем лишь исключением, что на ней расположилось особое войско, сформированное из самых упрямых и стойких бродяг.
Эти крепкие и решительные парни, примерно с тысячу человек, продвинулись по улице так далеко, как это только было возможно, в результате чего их первая шеренга буквально уткнулась в первую шеренгу лучников.
Бродяги и лучники проводили время за тем, что задирали друг друга, обмениваясь потоками ругательств и оскорблений: сражению на пиках и топорах предшествовало сражение острословов.
Однако же в тех домах этой улицы Вольных Стрелков, что примыкали ко Двору чудес, всю ночь шла необычная работа.
Сотни нищих заполонили эти жилища и под руководством короля Арго с неутомимой активностью занялись странными приготовлениями.
Примерно в тот же час, когда между Мариньи, Мабель и Миртиль развернулась уже описанная нами сцена, Буридан и его товарищи собрались в большом зале дома, который был выделен им королем Арго.
Гийом Бурраск, Рике Одрио и Ланселот Бигорн мирно беседовали и строили планы.
– Что до меня, – говорил Рике, – то я сделаю вот что: попытаюсь очутиться лицом к лицу с Валуа, естественно, обезоружу его и, когда он окажется подо мною, приставлю к его горлу лезвие кинжала и скажу: «Монсеньор…»
– Кошелек или жизнь! – прервал его Бигорн.
– Кошелек – это слишком мало. «Монсеньор, половина вашего состояния – и я сохраню вам жизнь!» Валуа согласится, и тогда, после победы…
– А если нас поколотят? – вопросил Гийом.
– После победы, – продолжал Рике, пожимая плечами, словно подобное предположение было лишено смысла, – я отправлюсь в особняк Валуа, и он отсыплет мне половину своего состояния…
– Если только не прикажет тебя вздернуть!..
– Затем я удалюсь на покой. Куплю себе должность, стану нотаблем. Да и кто мне помешает купить дворянское звание? В общем, буду постепенно обрастать жирком, так как, слава Богу, я стал уже таким тощим, что едва нахожу себя, когда ищу. Такой вот у меня план, – скромно закончил Рике Одрио.
– А что нам мешает и вовсе отправиться после победы в Лувр? – спросил Гийом Бурраск.
– А если нас поколотят? – повторил Рике его же вопрос.
Настал черед Гийома пожимать плечами.
– Мы отправимся в Лувр, – продолжал он. – Став хозяевами Парижа, мы сделаемся и хозяевами Лувра, а потому и устроимся в этой королевской крепости. Обратим всех офицеров в поваров, а всех лучников – в поварят…
– А как же ты поступишь с королем Франции?
– Сделаю из него короля пирушек! Такого, который будет все время закатывать славные кутежи, что, согласитесь, ничем не хуже, чем проводить жизнь за сбором налогов! Словом, такой вот он – мой план.
– Мои же намерения, – молвил Бигорн, – гораздо более возвышенны. – В последний год предыдущего правления умер королевский шут, и сейчас это место вакантно. Когда мы победим, я попрошу нашего сира Людовика отдать его мне.
– Как! Ты перейдешь к врагу?
– Очень уж хочется отведать счастливой жизни, – сказал Бигорн. – Шут не может не быть счастливым, раз уж я вижу столько здравомыслящих людей, которые несчастны.
Бигорн явно говорил так неспроста, так как, слушая одним ухом Гийома и Рике, другим он прислушивался к разговору Готье д’Онэ и Буридана.
Эти двое тоже обсуждали то, чем они займутся в том случае, если удастся выйти со Двора чудес живыми. Буридан думал о матери и невесте, к которым он должен был присоединиться в деревушке Монмартр.
– Если нашей счастливой звезде будет угодно, чтобы мы выбрались из этой передряги целыми и невредимыми, – заканчивал он, – я покину Париж, оставаться в котором нам будет уже небезопасно. Заберу с собой Бигорна, который предан мне как брат, и которого, следовательно, я и люблю как брата…
При этом слове – «брат» – Готье вздрогнул, и его широкое сияющее лицо омрачилось.
– А вы, дорогой друг, – продолжал Буридан, – не желаете поехать с нами?
Готье покачал головой.
– Я останусь, – сказал он, – так как прежде всего я должен выяснить, что стало с Филиппом, спасти его, если он еще жив, или отомстить, если его убили… Признаюсь, Буридан, я рассчитывал, что вы мне в этом поможете. Я не говорю уж о Мариньи, которого мы договаривались сокрушить вместе. Я не говорю уж о Валуа…
– О Валуа, – прервал его Буридан, – мне теперь придется забыть…
– Я не говорю уж об этой проклятой Маргарите, по отношению к которой, согласитесь, мы все здесь должны питать некую злобу. Да, Буридан, если бы речь шла только о них, я бы вам сказал: вы абсолютно правы. Силы в той борьбе, которую мы ведем с ними, совершенно неравны, и рано или поздно они нас раздавят, так почему бы нам эту борьбу и не прекратить?.. Но в данном случае, Буридан, речь ведь идет о моем брате!..
Здесь Ланселот Бигорн весь обратился во внимание.
– От того, – прошептал он, – что ответит мэтр Буридан, зависит, стану я королевским шутом или же нет!..
А Буридан отвечал:
– Готье, когда я предложил вам поехать с нами, как вы могли подумать, что я предлагаю оставить Филиппа?..
– Прекрасно! – проворчал Бигорн. – Я отправляюсь в Лувр! Если король еще не передумал, бубенчики и шутовской жезл – мои!
– Значит, – произнес Готье, – без Филиппа вы не поедете…
– Разумеется, – сказал Буридан. – Разве вы видели, чтобы я когда-либо оставлял друга в беде?
– Все так, дорогой друг, но, черт возьми!.. вы любите, вы нашли вашу малышку Миртиль, и, пусть я и не склонен к подобного рода нежностям, я бы понял, если бы любовь в вас возобладала над дружбой. Увы! Филипп, с его благородным характером, гордым и независимым сердцем, ходит, как по струночке, за какой-то чертовкой-Маргаритой!
– Полноте! – промолвил Буридан. – Вскоре он утратит эти иллюзии.
– Если вы мне поможете, мы его, конечно же, спасем… если еще не поздно, и тогда…
– К оружию! – прокричал на улице чей-то голос.
– Ладно, – сказал Буридан, – вечером мы вернемся к этому разговору – здесь, или, как говорил Леонидас, в гостях у Плутона.
В то же время он вышел, а вслед за ним и Готье. Ланселот Бигорн также поспешил выбежать за дверь. Что до Гийома и Рике, то они только-только начали очередную партию к кости.
– Пять и шесть! – вскричал Рике. – Я выиграл.
– Ты проиграл! – воскликнул Гийом, выбрасывая две шестерки. – Все наши трофейные доспехи – мои!
Король Базоши и император Галилеи в три броска разыграли добычу, которую они рассчитывали собрать с трупов врагов.
Вытащив из ножен длинные рапиры, они тоже устремились к выходу.
Во Дворе чудес стоял громкий шум. Разбившись на три роты, бродяги толпились у баррикад на улицах Святого Спасителя и Убогих. Третий отряд, менее многочисленный, выдвигался к улице Вольных Стрелков. Отовсюду неслись ужасные ругательства, изрыгаемые на всех языках мира, что весьма напоминало библейское смешение языков у Вавилонской башни. Стоя в дверях своих жилищ, причитали женщины. Старухи выкрикивали проклятия и рвали на себе волосы, заранее начиная петь отходную, молодые – более даже отважные, отчаянные, жестокие, чем сами нищие – смешивались с бойцами.
– Вперед, мазурики и деловые ребята, спасем наших детей и жен!
– Вперед, карманники и убогие! Смерть жандармам! Смерть лучникам!
Страшный гул поднялся на улице Убогих, затем, почти тотчас же, и на улице Святого Спасителя: лучники бросились на штурм двух баррикад…
На узких улочках они подталкивали друг друга, лезли друг другу на спины; опьяненные сражением, жаждущие убивать, они неслись вперед, словно стаи волков, одни – отправляя в воздух град стрел, другие – уже отбросив арбалеты, карабкались на баррикады с секачом или палицей в руке. Через несколько минут десятков пять самых неистовых возникли, с отчаянными криками, на верхушке баррикады улицы Святого Спасителя, где командовал Валуа. Нищие в страхе попятились, и лучники начали спускаться с баррикады.
И тут некая женщина, потаскушка – с распахнутой грудью, подобранным подолом платья, обнаженными руками – бросилась на нападавших, размахивая топором. Вслед за ней устремились и другие: две, три, десять женщин, а вслед за этими женщинами, с невообразимыми проклятиями, – уже и бродяги.
В общем, в следующую минуту на обеих сторонах баррикады люди карабкались, толкались, падали и снова вставали, чтобы лезть вверх. Вскоре криками огласилась уже верхушка баррикады: лучники против нищих, мужчины вперемешку с женщинами. Палицы со странным звуком ударялись о кирасы и шлемы, секачи отбрасывали на солнце тусклые отблески, и там, в этом ужасном кишении сплетенных тел, ударяющегося одно о другое оружия, стонов и воплей, твердо стоял среди трупов, отбросив в сторону рапиру, огромного роста безоружный мужчина – воплощение самого кошмарного сна! Однообразными, неспешными и точными жестами Гийом Бурраск опускал кулаки на головы бросавшихся на приступ лучников. Вот он схватил одного из них голыми руками – и в следующую секунду человек этот с приглушенным криком уже описывал в воздухе кривую, разбиваясь о мостовую в основании баррикады.
– Эй, дружище! – вопил Рике Одрио. – Это нечестно: так ты мне ни одного не оставишь!
– Две шестерки! – ревел Гийом Бурраск, набрасываясь на очередного лучника.
Рике рубил и колол рапирой налево и направо, прыгая с одного конца баррикады на другой с проворством обезьяны. Рядом с ними сражались порядка тридцати развратниц и бродяг…
Вскоре оживление на улице Святого Спасителя спало.
На баррикаде остались лишь Гийом и Рике.
Внизу, унося раненых и оставляя десятка полтора убитых, отступали лучники. Валуа собирал офицеров и, бледный от ярости, вопил:
– Тысяча экю тому, кто убьет этих двух мерзавцев.
– Эй, Валуа, – прокричал Рике, – дай эту тысячу экю мне, и я умру со смеху!
Вокруг друзей засвистели стрелы.
– Спускаемся! – спокойно сказал Гийом. – До завтра тут все будет тихо. Забава закончилась.
Они спустились и направились к баррикаде улицы Убогих.
Но в этот момент, перекрывая все прочие шумы Двора чудес, поднялся невообразимый гул на улице Вольных Стрелков.
Гийом и Рике бросились туда: теснимые войсками Мариньи, бродяги обратились в беспорядочное бегство.
Бурраск и Рике ринулись вперед, крича:
– Идем на помощь! Смерть жандармам!
– Куда вы, друзья? – промолвил некто, внезапно вырастая перед ними.
То был Бигорн.
– Разве не видишь, что наши отступают?
– Ба! – сказал Бигорн, подмигнув. – Ну и пусть себе!..
* * *
Что же происходило на улице Вольных Стрелков? Туда Мариньи бросил свои основные силы, и не только потому, что там не было баррикад, но и потому, что через эту, более широкую улицу можно было провести массированное наступление. Первый министр лично командовал атакой. За первыми отрядами лучников, расположившимися так, чтобы идти один за другим, взобравшись на бочку напротив генштаба Мариньи, издали, восторженно стуча ногами, наблюдал за сражением король. Рядом с ним находился Валуа, который только что присоединился к Людовику, сообщив, что баррикада на улице Святого Спасителя оказалась неприступной. Вскоре подоспел и Шатийон, заявивший, что у баррикады на улице Убогих, которую также не удалось взять приступом, королевская армия потеряла пятьдесят бойцов.
– Неважно! – кричал Людовик. – Эти бродяги не знакомы с искусством войны. Видите: главный проход они оставили свободным, и сейчас мои храбрецы зададут им жару! Смерть Христова! И почему только я не могу сам…
– Сир, – промолвил Валуа, – сражаться против сборища нищих было бы недостойно Вашего Королевского Величества…
– Это так, мой дорогой дядюшка, но плевать я хотел на это величество!..
Людовик был искренен. Он бы с удовольствием в этот момент послал свою корону ко всем чертям; Мариньи и прочим сеньорам из королевской свиты с трудом удалось убедить его в том, что королю Франции не пристало сражаться против всякого сброда.
Итак, он злился, но утешал себя тем, что присутствует при главной атаке, которую планировалось провести через улицу Вольных Стрелков. Его шевалье, сеньоры, все, что было самого ужасного из жандармов, шли первыми, таща за собой лучников. И нужно сказать, что ни один из этих благородных сеньоров не вытащил из ножен шпагу, ни один не вооружился секачом или палицей; одни держали в руке обычный кинжал, другие – короткий нож, третьи и вовсе были без оружия.
Возглавлял это шествие сам Мариньи.
Он был мрачен, и во взглядах его сверкали молнии, подобные тем, что распарывают в грозу черные тучи. Отцовская боль преобладала в нем над всеми прочими чувствами. Вероятно, он надеялся «поймать» первую же выпущенную бродягами стрелу. Он шел один, далеко впереди всех, походкой тяжелой, но уверенной. В руке он держал кнут, коим подгоняют гончих; то было его оружие. Позади него, в три или четыре шеренги, маршировали сеньоры – молчаливые, преисполненные презрения…
Позади сеньоров – лучших из лучших при дворе Людовика Сварливого, – вопя во все горло в предвкушении кровавой сечи, бесформенной массой шли лучники, копейщики и алебардщики. Все это производило внушительное зрелище и сопровождалось громогласными проклятьями.
Приблизившись к первым шеренгам нищих, Мариньи рявкнул:
– Назад, собаки!
– Вперед! Вперед! – взревели голоса лучников.
И тогда случилось невообразимое: Мариньи пошел на этих бродяг, словно желая в одиночку подавить этот великий мятеж. Казалось, что человек этот одним своим видом пугает весь этот нищий сброд; он был само воплощение власти, могущества, высшего командования!
И эта толпа нищих – да-да! – отступила под его взглядом!
Шеренги сеньоров разразились громким хохотом.
– Ура! Ура! – завопили уже готовые броситься вперед лучники.
Мариньи поднял руку, сдерживая их, заставляя идти ровным шагом, словно хотел заставить нищих бежать под огнем его глаз.
Где-то вдали нетерпеливо топал ногами король.
Побледневший от ярости, Карл де Валуа наблюдал за этим непомерным триумфом, который мог вернуть его сопернику всю славу и силу.
Мариньи по-прежнему шел вперед, перед ним пятились карманники, домушники, убогие, все эти жулики, по которым плачет виселица. Он же лишь ворчал:
– Назад, собаки!
И они действительно походили на огромную свору собак, которых доезжачий держит на расстоянии при помощи своей плетки.
Бродяги отступали, бросались врассыпную… Они осыпали его градом ругательством – что было, то было! – но отступали, толкаясь и спеша укрыться во Дворе чудес…
И Мариньи входил во Двор чудес, изо всех углов которого неслись мольбы о пощаде!.. А вслед за Мариньи – сеньоры. А вслед за сеньорами – две тысячи лучников!..
Все это войско оказалось в царстве Арго!
Все двери лачуг поспешно открывались, и повсюду бродяги, подобные ищущим норы зайцам, бросались в аллеи, исчезали…
Лучники выстроились в боевом порядки посреди Двора чудес…
Мятеж был подавлен!..
– Тем, кто хочет сохранить себе жизнь, советую признать себя побежденными и сдаться! – прокричал Мариньи громоподобным голосом, который перекрыл всю эту остервенелую суматоху.
В этот момент на улице Вольных Стрелков раздался оглушительный грохот.
Тотчас же, раз за разом, громыхнуло еще дважды или трижды, затем эти бухания уже и вовсе перестали поддаваться подсчету, тогда как в глубине улицы, темно-серыми завитками, начало подниматься густое облако пыли.
Лучники, офицеры, шевалье, сеньоры – все повернулись к тому месту, где возникла эта непроглядная завеса, внутри которой, словно в грозовой туче, гремел гром, и все издали ужасный крик, все бросились или хотели броситься назад… Слишком поздно!
В ту же секунду нищие, убогие, деловые парни, карманники, весь этот невероятный люд, казалось, бежавший перед плеткой Мариньи, все эти грязные, свирепые оборванцы, которые укрылись в аллеях, закапываясь в землю, словно огромное семейство зайцев, захваченных врасплох охотником, все эти вооруженные секачами, пиками, рапирами и кинжалами мужчины и женщины, все они, будто по сигналу, высыпали из своих норок и ринулись на войско Мариньи, толкаясь, бросая страшные проклятия, каждое из которых сопровождалось ударом в грудь или в голову… То была орущая толпа демонов, четырех- или, быть может, пятитысячная, и весь этот огромный водоворот закружился вокруг лучников, которые в страхе бросали оружие, вокруг неподвижных и бледных, ожидающих смертельного удара сеньоров, наконец, вокруг оцепеневшего от ужаса Мариньи.
Улица Вольных Стрелков оказалась перегороженной. Или, скорее, от улицы Вольных Стрелков осталась лишь та часть, что примыкала ко Двору чудес.
Лачуги – с обеих сторон – теперь представляли собой лишь груды развалин. Войти во Двор чудес больше не представлялось возможным.
Ангерран де Мариньи, пятьдесят шевалье и сеньоров, две тысячи лучников и офицеров оказались пленниками бродяг и нищих…
По слухам, король Людовик Сварливый, словно Приам при виде разграбленной Трои, рвал на себе волосы от отчаяния.
– Мои отважные шевалье! – вопил он.
– Сир, – произнес рядом с ним чей-то голос, похожий на шипение змеи, – затребуйте их по примеру Цезаря Августа, который потребовал у Вара свои потерянные легионы! Затребуйте от Ангеррана де Мариньи, который завел их в эту ловушку.
Король обернулся и увидел Валуа.
– Мы их освободим! – проревел он. – За мной!..
Бросившегося с вытянутой вперед шпагой Людовика едва остановили; для того, чтобы сделать улицу проходимой, потребовалась бы неделя работы, при условии, что рабочие смогли бы заниматься своим делом, не опасаясь стрел бродяг!
Случилось же вот что:
Пять или шесть домов, с каждой стороны улицы, были заминированы, подкопаны, разрушены у оснований, пока человек пятьсот или шестьсот нищих, под командованием герцога Грошового, на протяжении двух суток сдерживали лучников, отвечая на ругательства угрозами, а на оскорбления – проклятиями. Словом, в то время как люди герцога Грошового забавлялись таким образом с лучниками короля, в то время как королевские войска мало-помалу сосредоточивались, в то время как командиры решали нанести основной удар именно по этой улице, где, как они думали, мятежники попросту не успели возвести баррикаду, Буридан занимался подземной работой. Изнутри заминированные дома были подперты балками, к основанию каждой балки привязана длинная веревка.
Когда прошел Мариньи, а вслед за ним – и его шевалье, а затем и возглавляемое им войском, Буридан протрубил в рог.
То был сигнал.
Десять человек одновременно потянули за веревки… Балки рухнули… обрушились стены, осыпались крыши… из груды камней и развалин, усыпавших улицу футов на пятнадцать в высоту, образовалась баррикада.
Вот только баррикада эта, вместо того чтобы быть воздвигнутой до штурма, выросла после оного.
Сопровождаемый Ланселотом Бигорном и Готье д’Онэ, Буридан вернулся во Двор чудес.
Готье выхватил кинжал и пошел прямо на Мариньи.
Буридан положил руку ему на плечо. Готье остановился.
Вокруг них раздавались громкие вопли, носились туда и сюда нищие, бегали испуганные лучники; в воздухе стоял оглушительный шум, состоящий из стонов и пронзительных криков женщин, призывающих своих мужчин убивать и резать.
– Куда ты? – выдохнул черный от пыли Буридан.
– Хочу с ним покончить, – прорычал Готье.
– Нет! – сказал Буридан.
– Это наш пленник! – проскрежетал зубами Готье.
– Это мой гость! – промолвил Буридан.
Готье поднял к небу пылающие глаза и взвыл от ярости.
– Готье, – тихо проговорил Буридан, – я поклялся Миртиль, что сохраню ему жизнь… Поклялся, слышишь? А теперь, поступай, как знаешь!
Готье разломил кинжал надвое и отбросил обломки его в сторону.
Буридан устремился в самое сердце Двора чудес. Какой-то шевалье ударил его кинжалом, ранив в плечо. В ту же секунду шевалье без чувств упал наземь, оглушенный кулаком Гийома Бурраска.
Буридан вскочил на помост, что стоял рядом со знаменем мятежников, и оттуда протрубил в рог.
Тут же на помост обрушился град стрел, но ни одна из них его не задела.
Буридан протрубил во второй раз.
– Снять его! – возопил Мариньи. – Озолочу того, кто убьет этого человека.
Десятка два лучников бросились вперед, но у самого помоста они наткнулись на группу нищих с ужасными лицами: то была почетная стража капитана Буридана.
Буридан протрубил в третий раз.
В ту же секунду во всех частях Двора чудес упали секачи, кинжалы были возвращены в ножны, копья опустились, волнения стихли…
Слышались лишь стоны раненых, напоминавшие шипение пены после того, как волна с оглушительным шумом разобьется о скалы.
Сражение закончилось.
Каждого из сеньоров окружали трое или четверо бродяг.
Толпа еще боеспособных лучников была оттеснена в один из углов Двора чудес.
Буридан спустился с помоста, подошел к Мариньи и поклонился. Затем придвинулся еще ближе и, бледный, едва слышно прошептал:
– Монсеньор, ваша дочь приказала мне пощадить вас.
– Сучий выродок! – прорычал Мариньи.
– Монсеньор, вы прощаете свою дочь?..
– Будь она здесь, я бы собственноручно заколол ее кинжалом! – взревел министр.
– Монсеньор, – продолжал юноша, – вы согласны отдать вашу дочь Миртиль мне в жены?
– Будь ты проклят! – прохрипел Мариньи.
– Тогда я заберу ее у вас сам! – сказал Буридан.