XXII. Пропуск (продолжение)

Около пяти утра Буридану сообщили, что королевские войска движутся к баррикадам, то есть к улицам Святого Спасителя и Убогих, тогда как на улице Вольных Стрелков царили полнейшие тишина и спокойствие.

«Странно, – подумал Буридан. – Уж не ловушка ли это?»

Он поднялся в комнату Миртиль и обнаружил девушку подслушивающей у приоткрытой двери.

– Началось, не так ли? – спросила она.

– Да, – сказал Буридан.

Невыразимое волнение охватило его в эту минуту, когда он вынужден был расстаться с любимой – расстаться, возможно, навсегда. Он искал слова, чтобы успокоить Миртиль, но слова эти к нему не приходили.

Что до нее, то, бледная как смерть, она по-прежнему улыбалась той преисполненной отваги улыбкой, которая так воодушевляла Буридана. И заговорила именно она:

– Ступай же, раз того хотят наши судьбы. Буридан, в этот смертный час, когда, быть может, я вижу тебя в последний раз, помни, что я жду тебя, спокойная и верящая. Если ты вернешься, если избежишь вынесенного тебе приговора, если победишь, наконец, подумай о том, что отныне я иду ради тебя на единственную жертву, на которую могу пойти. Раз уж мой отец тебя ненавидит, раз уж между вами развернулась беспощадная война, раз уж ненависть моего отца несправедлива, а я тебя, Буридан, люблю, то я последую за тобой. И когда какой-нибудь священник благословит наш союз – подобный союз вообще может быть благословен, – ты увезешь меня из Парижа, из Франции, если Париж и Франция будут оставаться опасными для тебя территориями. Если же ты не вернешься, если на поле предстоящей битвы тебя настигнет смерть, умирай спокойно, мой дорогой жених, так как не пройдет и часа, как я присоединюсь к тебе на небесах.

Буридан внимал этим словам с благоговейным восхищением.

С трудом сдерживая рыдания, она продолжала с поразительным спокойствием:

– Теперь, когда я высказалась о тебе и обо мне, я должна сказать несколько слов и о том, кто приходится мне отцом, о той, которая приходится мне матерью.

Буридан вздрогнул.

– Если ты вернешься победителем, – промолвила она, – если уж, по воле несчастного случая, Ангерран де Мариньи падет под твоими ударами, тогда, мой возлюбленный, мы навсегда будем разделены кровью. Поклянись мне, Буридан, поклянись, что, если ты окажешься с ним лицом к лицу, твоя шпага его не коснется…

Буридан опустился на колени и сказал:

– Клянусь, что во мне больше нет никакой ненависти к Ангеррану де Мариньи, клянусь, что в сердце моем нет больше никакой смертельной мысли к отцу Миртиль. Клянусь, что, если случай этой схватки скрестит шпагу сеньора де Мариньи с рапирой Жана Буридана, рапира опустится, пусть даже шпага проткнет мне грудь. Ты довольна, Миртиль?

Изнемогающая и мертвенно-бледная, Миртиль поднесла свои белые руки к лицу Буридана и произнесла:

– Я благословляю тебя за то доказательство любви, которое ты мне даешь. Я благословляю тебя, мой дорогой возлюбленный, раз уж ты предпочел быть соединенным с Миртиль в смерти, нежели навсегда разлученным с ней пролитой кровью.

Буридан поднялся на ноги.

После секундного колебания Миртиль сказала:

– Я знаю, сколько зла она тебе причинила. Я знаю, что Маргарита Бургундская, королева Франции, могла быть обвиненной тобой и твоими товарищами в преступлении, и что обвинение это было бы справедливым. Это моя мать, Буридан! Что бы она ни сделала, что бы ни предпринимала против тебя и твоих друзей, это моя мать! Пощади же ее, Буридан, как ты поклялся пощадить моего отца.

На сей раз Буридан содрогнулся, но ответил сразу же и твердо:

– Да простит Господь Бог Маргариту Бургундскую! Если когда-нибудь ему и придется вложить в чью-либо руку карающий меч правосудия против той, которая приходится тебе матерью, то это будет рука Людовика, короля Франции, но не моя. Клянусь тебе, что – ни в словах, ни в поступках – я ничего не стану предпринимать против Маргариты Бургундской, королевы Франции…

Бесконечная радость озарила лицо Миртиль. Но, судя по всему, силы уже готовы были ее оставить, так как она пошатнулась и упала на руки Буридана, который с пылающим взором прошептал:

– Маргарита Бургундская! Ангерран де Мариньи! Я только что принес вашей дочери двойную клятву. Но остерегайтесь! Если она умрет, то убьете ее вы, отец и мать! И тогда, если я буду приговорен жить, у тела вашего дитя, я произнесу третью клятву, и вот какую…

Вероятно, эта клятва была бы ужасной, так как слова замерли на побелевших губах Буридана, словно испугав его самого.

Миртиль потеряла сознание.

Буридан поднял ее на руки и перенес на кровать.

– Эй! Сеньор капитан! – прокричал в этот момент кто-то снизу.

Буридан узнал голос Ланселота Бигорна и сказал себе, что раз уж Бигорн его зовет, то штурм неизбежен.

– Прощай, Миртиль! – пробормотал он, подавляя рыдания.

Он наклонился и, запечатлев на этом девственном лбу долгий поцелуй, не оглядываясь, выбежал из комнаты.

В тот момент он был ужасен.

Вновь раздался голос Бигорна:

– Эй! Сеньор капитан, у нас тут пленник!

Буридан спустился вниз.

– Пленник? – спросил он.

– Или, скорее, пленница! – проговорил Бигорн голосом, в котором Буридан уловил странную дрожь. – Она здесь, – добавил Ланселот, указывая на большой зал первого этажа.

Буридан направился к двери.

Бигорн вдруг остановил его, схватив за руку.

– Чего тебе? – произнес Буридан. Он был так возбужден, что внезапно испугался некой неведомой катастрофы.

– Хозяин, – промолвил Бигорн с таким волнением, какого Буридан никогда еще за ним не замечал, – вспомните тот торжественный момент, когда вы подняли шпагу на человека, которого прижимали коленом к полу. Шпага уже готова была ударить. Человеку этому предстояло умереть. Тогда я схватил вас за руку, как сделал это только что, и сказал вам: «Не убивайте графа де Валуа, этот человек – ваш отец!»

Буридан вздрогнул и хриплым голосом спросил:

– А теперь что ты собираешься мне сказать?

– Вспомните, – отвечал Бигорн, – что я сказал вам далее. Я рассказал вам о женщине…

– О женщине, которая как-то вечером, на улице Фруадмантель, назначила мне свидание в Нельской башне, о женщине, которая затем заговорила со мной у подножия сторожевой башни Лувра и вновь для того, чтобы заманить меня в Нельскую башню! Ты сказал мне, Ланселот, ты сказал мне, что эта женщина…

Слова застряли у Буридана в горле. Он судорожно дрожал.

– Я сказал вам, что то была ваша мать! – промолвил Бигорн. – А теперь, Жан Буридан, а теперь, сын графа де Валуа и Анны де Драман, вы можете войти!

– Моя мать! – пробормотал Буридан.

И он вошел.

Мабель была одна в большом зале.

Буридан тотчас же увидел ее в полумраке. Он увидел ее столь бледной, с лицом столь измученным и в то же время сияющим, что у него подкосились ноги. Буридан был вынужден опереться о наличник двери.

– Матушка! – прошептал он.

Мабель нетвердой походкой двинулась ему навстречу.

Она хотела что-то сказать, но с губ ее не слетело ни единого звука.

Буридан хотел броситься к ней, но перед глазами стояла такая пелена, что он с трудом различал предметы. Пол начал уходить у него из-под ног. Он почувствовал, что падает, почувствовал, что сердце его разрывается на части… Он ощутил, как его подхватили женские руки, руки исступленные и нежные, ощутил, что голова его покоится на вздымающейся женской груди, в которой глухо бьется сердце; он словно вновь был ребенком, засыпающим в сладостной безопасности на материнской груди… На лицо его пролился теплый дождь, дождь слез матери… и смутно, теряя сознание, он разобрал такие слова:

– Мой Жан! Сынок! Наконец-то ты со мною!

Такие минуты не поддаются описанию. Там, где трепещут человеческие эмоции, благородные, святые, там путаются и теряются слова. Они еще могут хорошо звучать на театральных подмостках, в унисон с изображением чувств, но холодное письмо, письмо, которое передает лишь жалкое подобие эмоций, что-то лепеча и заикаясь – письмо бессильно.

Добавим, к тому же, что описание эмоций, каким бы интересным оно ни было, лишь замедлит наш рассказ, который, на правах скромного романиста, мы беремся благополучно закончить, оставляя бесчисленным гениям, из которых состоит современная литература, опасную честь описывать состояния души, абстрагируясь от самой сути.

Скажем лишь, что следующая пара часов стала для Мабель и Буридана, то есть для матери и сына, часами незабываемыми, теми моментами, когда человек, доживший до глубокой старости, с умилением вспоминает далекое прошлое, выискивая в нем иллюзии и находя последний лучик света, чтобы углубиться затем в сумерки смерти.

По истечении этих двух часов, которые были использованы матерью и сыном на то, чтобы узнать друг друга с той волшебной быстротой, которая становится доступна сердцу, Буридан совершенно забыл, что в мире существует некий Двор Чудес, и что он сейчас окружен всеми, какие только есть в Париже, лучниками. Но мать этого не забывала. Она явилась с намерением спасти сына, и это упорное намерение возобладало в данный момент в ней над всеми прочими мыслями.

– А теперь, – молвила она, продолжая разговор, который мы, в свою очередь, начинаем именно с этих слов, – теперь тебе нужно уходить…

– Уходить?..

– Разумеется. Если ты останешься здесь, ты обречешь себя на верную смерть. Я только что миновала колонну войск, и должна тебе сказать, их здесь очень много!.. Но войска – это не главное. Самое страшное, знаешь ли, то, что нельзя простить, нельзя победить… скрывается позади войск…

– И что же это, дорогая матушка? – спросил Буридан с улыбкой, которая должна была успокоить Мабель.

– Матушка! – повторила она, вздрогнув. – Скажи-ка еще раз это слово.

– Милая матушка! – с нежностью произнес Буридан и улыбнулся.

– Эти слова для меня – словно бальзам на душу; я их так давно не слышала! Как же мне повезло! Идя сюда, я боялась, что ты меня совершенно забыл, боялась, что увижу в своем ребенке только Жана Буридана, но нашла того, кого и хотела найти!

– Это потому, матушка, что я часто о вас думал, – серьезно сказал Буридан. – Потому, что мне всегда было больно указывать в реестрах Сорбонны: «рожден от неизвестных родителей»…

Мабель нахмурилась, сжимая руки в кулаки.

– Презренные негодяи! – пробормотала она. – Дорого же они заплатят… Но сейчас нужно думать о самом насущном. Ты должен бежать. Ты спрашиваешь, что скрывается позади лучников. Прежде всего, король, который хочет твоей смерти, потому что ты победил его в Нельской башне… Валуа, который тоже хочет твой смерти… потому что… Валуа! – прошептала она, едва не плача и, отогнав какую-то мысль, продолжила. – Затем, Мариньи, еще более ожесточенный… И, стоящая над всеми, закрывающая их своей зловещей тенью, подталкивающая своим смертельным дыханием, Маргарита Бургундская!.. Говорю же, нужно бежать!..

– Бежать! Даже если бы я этого хотел, матушка, даже если бы мог за счет трусости избавить вас от этих страданий, которые мне так тяжело видеть на вашем лице, как бы я смог?..

Мабель вынула спрятанный на груди свиток пергамента и протянула Буридану.

То был подписанный королем и заверенный королевской печатью пропуск, которым Маргарита снабдила Жуану.

Что до послания, предназначавшегося Буридану, то его Мабель порвала на мелкие кусочки, которые развеяла по ветру.

Буридан прочитал те несколько слов, в которых заключалось его спасение, и издал радостный вопль.

– Вот видишь! – вскричала Мабель, задыхаясь от надежды.

– Пойдемте, матушка, пойдемте! – отвечал Буридан и, протащив Мабель по лестнице до самой крыши, втолкнул в комнату Миртиль.

Указав Мабель на все еще находящуюся в состоянии прострации девушку, Буридан промолвил:

– Матушка, если вы хотите, чтобы я выжил, если вы хотите придать мне сил пройти вместе с товарищами сквозь всю эту армию, вот та, которую нужно спасти!..

Спустя час Мабель и Миртиль перелезли через одну из возведенных бродягами баррикад и вышли на улицу Убогих.

Условились так:

Миновав диспозиции королевских войск, Миртиль и Мабель двое суток ждут Буридана в Доме с привидениями кладбища Невинных.

Если по истечении этого времени Буридан не появится, они попытаются покинуть Париж, так как оставаться в вышеуказанном жилище будет уже небезопасно, ибо о существовании оного известно Карлу де Валуа.

Если покинуть Париж удастся, они должны укрыться в деревушке Монмартр и ждать новостей.

Миртиль отчаянно воспротивилась такой комбинации, и отбытию предшествовала душераздирающая сцена. Будь Буридан один, он бы не нашелся, что возразить невесте, но рядом была Мабель, и в этот час она была способна на всё, чтобы спасти Миртиль, так как, спасая ее, она спасала и Буридана. Мабель сыграла последнюю партию, привнеся в нее то ужасное хладнокровие игрока, который, нанося последний удар, знает, что его ждет одно из двух: либо фортуна, либо суицид.

Миртиль была закутана в плащ с капюшоном, скрывавшим ее лицо.

До баррикад Мабель еще поддерживала девушку под руку, но как только те были пройдены, отпустила. Миртиль покачнулась…

– Соберись, – сказала Мабель. – Если будешь колебаться, выказывать страх, дрожать или плакать, нам – конец, а узнав о твоей смерти, умрет и Буридан. Не забывай, что ты – моя служанка. Ты должна идти рядом со мной, а лучше – в паре шагов позади меня, без боязни, даже беспечно. Распрямись и вытри слезы, моя девочка. Если стучит сердце, приглуши его биение. Если дрожишь, успокой свои нервы. Иди с той верой, которая позволяет Господу Богу ступать по воде, как по твердой земле…

Мабель устремилась вперед.

Миртиль последовала за ней.

Тот, кто знал, что происходит в душе этой женщины и этой девушки, посмотрел бы им вслед не столько с жалостью, сколько с восхищением.

У Мабель было такое же спокойное и безучастное лицо, с каким она представала в Лувре перед Маргаритой. Даже самый пристальный взгляд не уловил бы в облике Миртиль и намека на испуг или волнение. Она шла словно во сне…

Внезапно Мабель повернулась к ней и ужасным взглядом выразила последнее предупреждение – они подходили к первым рубежам лучников.

– Эй, потаскушки! – ухмыльнулся командир поста. – Стоять!

Мабель подошла к позволившему себе такой тон офицеру и – глаза в глаза, поставив на кон всё – промолвила:

– Вы оскорбили двух женщин, находящихся в услужении у королевы. Ваше имя?

– Уж не сошла ли ты с ума, милейшая?.. – пробормотал офицер, совершенно сбитый с толку. – Эй, арестуйте-ка…

– Ваше имя? – повторила Мабель, сунув под нос офицеру королевский пергамент.

Офицер побледнел…

Поклонившись едва ли не до земли, он пролепетал:

– Я не знал… Умоляю, не требуйте мое имя и простите меня…

– Хорошо. Я прощаю. Прикажите сопровождать меня, пока мы не выйдем за кордоны…

– Десять человек эскорта! – прокричал офицер, переведя дух. – И смотрите мне: ни единого неподобающего слова, ни единого непристойного взгляда в присутствии этих женщин, не то – кандалы!..

Десять человек, на которых пал его выбор, выстроились в шеренгу и зашагали по улице. Мабель и Миртиль последовали за ними. Количество лучников увеличивалось по мере продвижения; они были во всех домах, обитатели которых были вынуждены уступить свои жилища солдатам. Те же из лучников, которые не нашли себе крова, разбивали лагерь на извилистых улицах, пользуясь кухонной утварью из оставленных хибар. Одни жарили мясо на костре, другие играли в кости. Эти жандармы разговаривали между собой на французском, итальянском, немецком и фламандском языках, так как королевская армия и войска сеньоров набирались везде, где это только было возможно. Словом, улица Убогих выглядела, как часть завоеванного города. Эти люди смеялись, пели и пили, словно рейтары в момент битвы. Отовсюду неслись ругательства и угрозы, и все это смешивалось в единый, оглушительный вопль; но никто не смел заговорить с двумя женщинами, проходившими мимо под защитой внушительного эскорта.

Внезапно, свернув в один из многочисленных закоулков, Мабель поняла, что где-то рядом находится штаб какого-то высокопоставленного офицера. Действительно, жандармов в этом месте было больше, чем где-либо еще, да и на самой улочке царила мертвая тишина. У одного из домов несла вахту двойная шеренга алебардщиков.

Мабель была сильной и отважной, но тут ей стало не по себе: на груди у этих алебардщиков был выбит герб Ангеррана де Мариньи!

– Ускорьте шаг, – сказала она не дрогнувшим голосом командиру эскорта, – так как королева ждет ответ, который я должна ей доставить.

В этот момент зазвучали трубы.

Из дома выбежали несколько офицеров, среди которых был статный, с суровой физиономией и мрачным взором, мужчина.

– Мариньи!.. – прошептала Мабель.

Инстинктивно она отвернулась и приобняла Мабель за талию, словно для того, чтобы защитить ее, но Мариньи их уже заметил.

– Что это за женщины? – спросил он. – Почему их сопровождают, и откуда они идут?

Жестом быстрым, как молния, Мабель передала командиру эскорта королевский пергамент и шепнула ему на ухо:

– Отвечайте. Получите пятьдесят золотых экю, если нас здесь не задержат надолго. Это от королевы.

– Монсеньор, – промолвил солдат, разворачивая пергамент, – у этих женщин есть пропуск, и их ожидают в Лувре.

Мариньи мельком посмотрел на пропуск и безразличным жестом приказал дать дорогу. Но тут его взгляд остановился на лице первой из женщин. Министр вздрогнул, побледнел и шагнул к ней на встречу.

– Мабель! – проговорил он глухо.

– Да, монсеньор, это я, – отвечала Мабель, которой каким-то чудом удалось сохранить всё свое спокойствие. В то же время она крепко, до боли, сжала запястье Миртиль.

– Ты идешь со Двора чудес?

– Да, монсеньор.

– Кто тебя туда посылал?

– Кто же, если не королева?

В этот момент она почувствовала, что Миртиль находится на грани обморока, и вновь приобняла ее, чтобы поддержать.

Ситуация была ужасной.

«Если она потеряет сознание, – подумала Миртиль, – нам конец, и мой сын умрет».

Мабель не колебалась.

Движением столь стремительным и ловким, что никто не успел заметить, что она делает, она выхватила небольшой кинжал, который носила на поясе и, притянув к себе девушку за шею, дважды уколола ее острым концом в горло.

Миртиль издала легкий крик.

Но физическая боль произвела нужный Мабель эффект; она на секунду подавила моральную боль этой девушки, которая стояла перед своим отцом и говорила себе, что ей ни в коем случае нельзя себя обнаружить.

Невероятным усилием воли Миртиль заставила себя распрямиться.

– Что ты делала во Дворе чудес? – продолжал расспрашивать Ангерран де Мариньи умоляющим голосом. – Послушай! Мне не нужны ни твои секреты, ни тайны королевы, я не спрашиваю у тебя, что за письмо Маргарита Бургундская просила тебя отнести Буридану. Но если ты сжалишься надо мной чуть больше, чем в тот вечер, когда я тщетно умолял тебя в Лувре, ты скажешь, видела ли ты мою дочь, – только и всего… Ох! Ты не знаешь, не можешь знать, что творится на сердце у отца, когда…

В этот момент с губ Миртиль сорвался отчаянный стон. Она дернулась в руках Мабель, и капюшон упал на плечи.

– Черт побери! – вскричал Мариньи. – Да это же Миртиль!

В тот же миг перед толпой изумленных лучников, с криком, в котором была как неистовая радость, так и неприкрытый вызов, он схватил девушку своими могучими руками, оторвал от земли и, изнемогающую, потащил в дом.

– Проклятие! – воскликнула Мабель, устремляясь вслед за Мариньи.

Тот уже уложил Миртиль на большое канапе, посреди горы подушек, и, повернувшись на шум, который произвела Мабель, входя, пронзил камеристку королевы испепеляющим взглядом. Мариньи двинулся прямо на нее – ужасный, почти величественный. В эту минуту его физиономия выражала двойное чувство – бесконечной отцовской радости и боли.

– Так вот, – прорычал он свирепо, – что ты искала во Дворе чудес! Вот что должна была доставить Маргарите Бургундской! Я знал, что ты жестока, так как ты не сжалилась надо мной в тот вечер, когда одно твое слово могло помочь мне спасти дочь! Я угадал твои хитрые замыслы, так как десятки раз замечал в твоих глазах и на твоих устах заставлявшие меня содрогнуться радость и улыбку! Я знал как то, что Маргарита – демон на этой земле, так и то, что ты беззаветно предана этому демону. Мне были известны все ваши гнусные тайны, так как я расспрашивал камни Нельской башни, и эти камни мне отвечали дьявольским смехом оргий или ужасной мольбой тех, чьи смерти им довелось увидеть, но до всего этого мне не было никакого дела. Но вот до чего мне есть дело, так это до моей дочери. Сейчас она у меня – у меня и останется. Ступай скажи своей хозяйке, что она может попытаться забрать наше дитя у Ангеррана де Мариньи! Ступай, демон! Убирайся! Избавь меня от своего присутствия, или, клянусь Всевышним, я раздавлю тебя этим кулаком, который никогда не бил женщину!..

Ангерран де Мариньи вскинул огромный кулак, который дрожал, уже готовый упасть на голову Мабель.

– Оглянись, Мариньи, – сказала Мабель.

Мариньи инстинктивно обернулся и увидел Миртиль, которая, сложив руки в умоляющем жесте, приближалась к нему нетвердой походкой.

– Ангерран де Мариньи, – продолжала Мабель, – спроси у своей дочери, чего она хочет: остаться с отцом или же последовать за проклятой Мабель.

Кулак медленно опустился, и Мариньи растерянно пробормотал:

– Что это значит?.. Так она тебя не принуждала? Ты пошла за ней по собственной воле?.. Говори!.. Понимаю, – добавил он, хлопнув себя по лбу, – Маргарита Бургундская – твоя мать, и, бедное дитя, ты хочешь воссоединиться с матерью!.. Ох! Доченька, дорогая, ты не знаешь и, надеюсь, не узнаешь, какую участь уготовила тебе твоя мать!.. Когда, счастливая и доверчивая, ты ожидала моих возвращений в Ла-Куртий-о-Роз, когда я был для тебя лишь мэтром Клодом Леско, торговцем, когда я усаживал тебя к себе на колени и ты расспрашивала меня о моих долгих странствиях, зачастую твои невинные вопросы вынуждали меня бледнеть. И когда ты спрашивала, почему я так бледен, почему не решаюсь тебе ответить, сердце мое разрывалось от боли. Страх и ужас окутывали мою душу при мысли о том, что когда-нибудь тебе удастся вырвать из меня ту опасную тайну, с которой я жил все эти годы, и узнать, что Клод Леско – это Ангерран де Мариньи, а твою мать, доченька, зовут Маргарита Бургундская!.. Эту тайну, эту двойную тайну, которую я хотел унести с собой в могилу, тебе открыла сама судьба. Что ж, я вынужден буду пойти до конца! Всю правду о той, которая произвела тебя на свет, я поведать тебе не могу, но скажу вот что: когда ты находилась в одной из камер Тампля, к тебе приходила женщина. То была Маргарита Бургундская. Маргарита знала, что ты – ее дочь, клянусь тебе в этом Богом, который нас слышит и судит; да, Маргарита знала, что колдунья Миртиль – ее дочь, Маргарита могла спасти ее всего одним лишь своим словом, но Маргарита собственноручно заперла железную дверь, за которой страдала ты, ее дочь!.. А теперь, Миртиль, дорогая доченька, забудь на секунду о том, что с тобой говорит первый министр. Помни лишь, что я для тебя по-прежнему Клод Леско, которого ты так любила. Вспомни, как ты обвивала мою шею руками и с нежностью мне шептала: «Батюшка, когда же настанет день, что вы всегда будете рядом со своей дочерью?..» А теперь, Миртиль, скажи мне: ты хочешь пойти к Маргарите Бургундской или хоть немного сжалишься над моим истерзанным сердцем?.. Ну так как, Миртиль: останешься с отцом или последуешь за Мабель, ненавистной исполнительницей приказов твоей матери?.. Отвечай!..

Миртиль упала на колени, схватила Мабель за руку и произнесла всего четыре слова:

– Батюшка, это – мать Буридана…

Ангерран де Мариньи пошатнулся. Он поднес руку к лицу, из горла его вырвалось рыдание, закончившееся раскатом ужасного смеха.

– Буридан! – прорычал он. – Я уж и забыл о нем в этой безумной радости. Да, безумной, так как я забыл, что когда в девичьей голове поселяется сумасбродство гнусной любви, в душе у нее не остается больше места ни для дочерней жалости, ни для человеческого уважения. Какое ей теперь дело до свидетельств отцовской заботы, тех лет, что я провел в хлопотах и переживаниях, бессонных ночах и глубоких расчетах ради того, чтобы дочь моя была счастлива! Стоит какому-то щёголю лишь щелкнуть пальцами – к черту пожилого отца! Значит, ты любишь?! И среди стольких достойных дворян, между которыми колебалось мое сердце, ты выбрала – кого?.. Разбойника! Человека, который своими оскорблениями и презрением унизил твоего отца на глазах у всего Парижа!..

– Батюшка! – простонала Миртиль, тогда как Мабель, неподвижная и прямая, словно статуя античного рока, присутствовала при этой сцене, от которой зависела участь ее сына.

– Ты любишь Буридана! – продолжал Ангерран де Мариньи громоподобным голосом. – Ничего удивительного – ты ведь дочь Маргариты Бургундской!.. Ха! А вот, значит, и мать этого бандита! – добавил он, рассмеявшись. – Что ж, мне следовало догадаться! Каков сын – такова и мать! Мать – воплощение мерзости, сын жить не может без грабежей и насилия! Мать – смиренная и гнусная служанка коронованной развратницы, сын выслеживает в темных переулках прохожих, дабы обобрать их до нитки, подкарауливает девиц в глубине палисадников, чтобы вскружить им голову!.. Что ж, клянусь язвами Христовыми: отныне я здесь не отец, который плачет и умоляет, но министр, который приказывает и вершит правосудие! Мать Буридана, ты арестована! И преступление твое в том, что ты приходишься матерью человеку, который командует восставшими против королевской власти разбойниками. Дочь Маргариты Бургундской, ты арестована! И преступление твое в том…

В этот момент, пока Мариньи, вне себя от гнева, бормотал и поднимал судорожно сжатые руки, словно для того, чтобы схватить одновременно и Мабель, и Миртиль, в этот момент, повторимся, на улице поднялся оглушительный шум фанфар.

Далекий гул нарастал, быстро приближаясь, донося до Мабель тысячи раз повторяемые крики: «Да здравствует король!»

Мариньи ничего не слышал, но вот Мабель услышала.

Подскочив к окну, она подняла раму.

– Что ж, – выкрикнула она, – раз уж дочь Маргариты Бургундской арестована, пусть об этом узнают все! Пусть весь этот испуганный люд узнает, что королева Франции была любовницей Ангеррана де Мариньи! Пусть король узнает, что его первый министр арестовал дочь его супруги!

Мариньи застыл на месте, словно пораженный молнией.

– Король! – пролепетал он, озираясь по сторонам налившимися кровью глазами.

– Да здравствует король! Да здравствует король! – слышались с улицы голоса.

Внезапно шум стих, и до Мариньи поднялся радостный голос Людовика Сварливого.

– Да, дети мои, – кричал король, – нас ждет сражение. Еще немного терпения, мои отважные псы, и мы отдадим вам всех этих кабанов на растерзание. Я лишь переговорю с моим верным Мариньи, и приступаем. Битва! Клянусь смертью Христовой! Нас ждет битва!

– Да здравствует король! Битва! Смерть разбойникам!

На лестнице раздались шаги Людовика Сварливого и его эскорта.

– Вот и король, – громко сказала Мабель. – Ну что, монсеньор, попросить мне у супруга Маргариты пощады для дочери Ангеррана де Мариньи?

– Замолчи, женщина! – прорычал Мариньи.

– Позвольте нам уйти, монсеньор, или, клянусь Богом, которого вы только что вспоминали, король все узнает.

– Замолчи! – пробормотал Мариньи, у которого на голове встали дыбом волосы.

– Так мы свободны? Если да, то я умолкаю, если же нет…

Подбежав к двери, Мариньи открыл ее или, скорее, выбил ударом ноги.

Дверь выходила на двойную лестницу – там было полно солдат.

Мариньи наклонился и голосом, похожим на хриплый стон, прокричал:

– Приказ короля: пропустить…

Мабель схватила Миртиль в охапку и с пылающим взором начала спускаться по лестнице…

– Король, – объявил громкий голос у другой двери.

Мариньи с искаженным лицом, нетвердой походкой двинулся навстречу Людовику.

– Сир, – пробормотал он, кланяясь скорее как человек, подавленный внезапно свалившимся на него горем, нежели как приветствующий короля сеньор.

– Ну, Мариньи, – промолвил Людовик Сварливым веселым голосом, – вы, вероятно, слышали, что мои храбрецы требуют битву. Мы готовы?

– Да, сир, готовы! – отвечал Мариньи, распрямляясь, и на сей раз с такими ужасными интонациями, что ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в том, что разбойники будут разбиты наголову. – Готовы, и горе бунтовщикам!..

– Идем же сражаться! – вскричал Людовик.

Мабель и Миртиль прибыли к Дому с привидениями кладбища Невинных. Первым делом мать Буридана позаботилась о том, чтобы забаррикадировать дверь. Затем она присела рядом с девушкой, которая после всей этой сцены выглядела совершенно разбитой и подавленной.

Миртиль молча плакала.

– У меня никогда не было матери, – наконец прошептала она, – а теперь нет и отца…

– Судьба этого человека находится в Божьих руках, – промолвила Мабель с некой торжественностью, которая заставила девушку содрогнуться. – Куда он идет?.. К какой катастрофе?.. Этого я не знаю… но он помечен, над ним нависла опасность…

– О батюшка!..

– Ты должна свыкнуться с мыслью, что твой отец умер в тот самый день, когда ты в последний раз видела Клода Леско… А что до Ангеррана де Мариньи, то ты его слышала! Будь же, что будет… А что касается той, которая приходится тебе матерью… вскоре сюда явится тот, кто сможет поведать о ее участи. Он явится в полдень.

– И кто же это? – спросила Миртиль.

Мабель не ответила. Она погрузилась в раздумье.

В полдень тот, кого она ожидала, не пришел: несчастный Роллер был далек от того, чтобы явиться; он, как говорится, свое получил. Был ли он мертв или же каким-то чудом остался в живых, это мы еще в свое время увидим. Как бы то ни было, Мабель не могла даже вообразить, почему его нету, но, признаться, не очень-то об его отсутствии и жалела.

Действительно, человеческое сердце подобно растениям, которые распускаются и дают цветы, испускают запахи, когда находятся на открытом воздухе и на солнце. Находясь в тени, они начинают чахнуть и даже каменеть.

Но как только возвращается свет, к ростку возвращается его сила, его красота.

Все беды идут от мрака. В нем рождаются мысли злобы и ненависти.

Как только возвращается счастливый, то есть солнечный лучик, эти убивающие мысли исчезают, и человек поражается, что еще пару минут назад он мог желать зла живому существу. Если бы на земле не было горя и страданий, на ней не было бы и зла.

Мабель покидала сумерки ненависти. Она только что вновь обрела сына. В руке ее лежала рука той, для которой жил ее сын. Она выходила на свет.

В раздумьях своих Мабель с удивлением замечала, что эта ненависть, которая до сих пор была смыслом ее жизни, отходит на задний план, уступая место заботам. Она ловила себя на мысли, что королева, быть может, выглядит в ее глазах уже и не такой преступной, как прежде.

Ее охватила необъяснимая апатия. Теперь возмездие уже не было для нее вопросом жизни или смерти. Получит Маргарита Бургундская заслуженное наказание или же продолжит жить в могуществе и славе, было для нее уже не так и важно.

В течение тех двух дней, что она провела в этом доме на кладбище, она думала о многом, не принимая, однако же, никаких решений. Миртиль мало-помалу приходила в себя. Она тоже возвращалась к жизни.

Вечером второго дня Мабель вышла. Вероятно, ходила навести справки. Когда она вернулась, глаза ее блестели. На все расспросы Миртиль ответила лишь следующее:

– Полагаю, теперь мы можем перебраться в Монмартр, где вскоре к нам присоединится Буридан… Отъезжаем завтра утром.

С рассветом женщины уже были готовы к отбытию.

Мабель думала о Вильгельме Роллере, который так и не появился.

«Похоже, мне больше не стоит беспокоиться о судьбе Маргариты, – сказала она себе. – Бумаги здесь… Эти обвинительные документы докажут королю всю низость Маргариты. Должна ли я их уничтожить? Но зачем? Забрать с собой?.. Нет! Если я что и должна сделать, так это ни во что больше не вмешиваться!.. Бумаги останутся там, где они и находятся! Если Роллер все-таки явится и найдет их… что ж, тогда Маргарита будет наказана! Если же он не придет или, придя, не обнаружит документы… тогда Маргарита будет прощена Богом, как, возможно, она была прощена мною! Оставим же все в руках Божьих!»

Это соглашение, в котором присутствовал некий фатализм, всецело отвечало представлениям тех далеких времен.

Мабель и Миртиль отправились в дорогу. Накануне Мабель купила осла, которого собственноручно, с неожиданной для пожилой женщины ловкостью, покрыла двойным вьючным седлом. Подхватив Миртиль на руки, она усадила девушку сзади, поместив спереди суму, содержащую различные предметы, в том числе – и громоздкую шкатулку. Шкатулку была доверху набита золотыми экю.

Вот так Миртиль и покинула Париж.

Спустя два часа мать и невеста Буридан прибыли в деревушку Монмартр, состоящую из нескольких жалких хижин, разбросанных вокруг небольшой часовенки. В одной из этих лачуг они и устроились. И так как над верхушками деревьев, коими были покрыты соседние склоны, вдали виднелись крепостные стены и башни Парижа, Миртиль обратила свой взор к той точке, где, по ее представлению, находился Буридан.

Но она видела лишь вздымающиеся остроконечные крыши и – далеко, очень далеко – большие башни Лувра, а еще дальше – уединенную башню, которая то расплывалась в густой сероватой дымке, то возникала из нее, словно внезапно восставший из недр земли призрак.

– Матушка, – спросила она, – что это за странная, одинокая башня вдали?

Мабель вздрогнула и промолвила:

– Это Нельская башня!