Глава 40

Ему кажется, что он уже целую вечность едет от фермы до окраины Чепел-Крофт, хотя на старом белом указателе значилось всего пять миль.

Голова гудит от хереса (или, скорее, от того, что он выпил недостаточно), а лодыжка горит огнем. Он несколько раз останавливается, чтобы перевести дух и потереть щиколотку в тщетной попытке унять боль. Воспаление распространяется все выше, к голени. Багрово-фиолетовая плоть выпирает над носком. Но надо ехать дальше.

Одну из передышек он делает возле ограды с перелазом. По другую ее сторону виднеется поилка для овец. Перебравшись через ограду, он опускает лицо в воду и пьет. Вода коричневая и кислая, но относительно холодная и утоляет жажду.

Наконец, за длинным плавным поворотом он видит вдалеке белую часовню. Должно быть, это то, что он ищет. Его охватывает волнение. Так близко. Затем он замечает припаркованные на обочине полицейские машины, самих полицейских, оцепление.

Он опускает голову и проезжает мимо. Отъехав на безопасное расстояние, он останавливается, слезает с велосипеда, ставит его на подножку и приседает рядом. Делая вид, что возится с цепью, украдкой поглядывает на часовню.

И тут он видит ее. Впервые за четырнадцать лет. Она идет к дому вместе с пожилой женщиной, высоким мужчиной и девочкой-подростком. Ее дочь. Эмоции захлестывают его мощной волной. Шок. Ее дочь так похожа на нее в этом возрасте. Облегчение. Она здесь, и с ней все в порядке. Растерянность. Почему здесь столько полиции?

Это не может иметь отношения к тому, что он сделал на ферме. Прошло слишком мало времени. Но у него дурное предчувствие. Он наломал дров. Надо было просто оставаться в хлеву. Держаться подальше от людей. Тогда никто бы не пострадал. В настоящий момент его единственное преимущество заключается в том, что никто не знает, кто он и как выглядит. Но это ненадолго. Ему трудно оставаться незамеченным в грязной порванной одежде и с воспаленной лодыжкой. Необходимо найти место, где он смог бы отлежаться, собраться с мыслями, разработать план.

Ничего. Он ничего не боится. Он просто хочет, чтобы все было правильно. Все должно быть правильно. Или…

…она может снова тебя отвергнуть. Снова тебя покинуть?

Нет. Он поступил дурно. Он совершил ошибку. Но у нее было достаточно времени, чтобы его простить. Так же, как он простил ее.

Он снова садится на велосипед и едет дальше. На этот раз он не останавливается, пока деревня не остается позади. Дорога пустынна. По обе стороны лишь поля и коровы. Слева от него – ворота. Ржавые, запертые на амбарный замок. Наезженная, но заросшая травой грунтовка ведет в сторону от дороги, скрываясь в густых зарослях кустарника. Вдалеке, над спутанными ветвями виднеется конек ветхой крыши.

Он ведет велосипед к воротам. После секундного размышления перебрасывает его на другую сторону, затем перелазит сам.

В каждом городе, деревне или предместье есть заброшенные дома. Он усвоил это, живя на улице. Это места, в которых по какой-то причине никто не живет или, вероятно, было бы правильнее сказать, не хочет жить.

Даже в самых богатых кварталах всегда найдется жилище, которое не удается продать. Возможно, из-за юридических проблем, бюрократической волокиты или просто потому, что некоторые дома не хотят, чтобы в них жили. Их стены впитали в себя слишком много боли и несчастий. Они до краев переполнены этой болью. Она сочится из каждого треснувшего кирпича и каждой покореженной половицы. Заброшенные, негостеприимные дома. Не входите. Вас тут никто не ждет. Держитесь подальше.

В точности как этот дом.

Он смотрит на обветшалое жилище, а оно угрюмо темными глазницами окон смотрит на него. Просевшая крыша напоминает нахмуренный лоб. Дверь распахнута в безмолвном крике.

Он идет к ней по высокой траве. Заглядывает в дверной проем и делает шаг внутрь. Тут темно и мрачно. Несмотря на то, что солнце стоит высоко, свет не проникает в глубину комнат. Тени необычайно длинные. Засевшая тут тьма охраняет дом слишком упорно.

Его это не беспокоит. Как не мешает ему и запах, раздавленные банки и окурки на полу или странные граффити на стенах спальни.

Он улыбается.

Он дома.