Глава 8

Рано утром пароход пришел в Эз-Зебуа.

С сияющим лицом, в шляпе с трепещущими широкими полями, одной из первых на берег устремилась Корнелия Робсон. Пренебрегать людьми было не в характере Корнелии. У нее было открытое, любящее сердце.

В отличие от аристократки мисс Ван Шуйлер, ее не шокировал внешний вид Эркюля Пуаро: белый костюм, розовая сорочка, черный галстук-бабочка и белый тропический шлем. На проспекте, обставленном сфинксами, она охотно поддержала светский разговор.

— Ваши спутницы не сойдут с парохода посмотреть храм?

— Понимаете, кузина Мари — это мисс Ван Шуйлер — не встает так рано. Ей надо очень, очень следить за своим здоровьем. А для этого надо, чтобы рядом была мисс Бауэрз — это ее сиделка. Потом, она говорит, этот храм не из самых лучших, но она страшно добрая, сказала, что я могу пойти и посмотреть.

— Очень мило с ее стороны, — сухо заметил Пуаро.

Бесхитростная Корнелия доверчиво согласилась с ним.

— Да, она очень добрая. Это просто замечательно, что она взяла меня с собой в это путешествие. Я такая везучая! Я ушам своим не поверила, когда она предложила маме отпустить меня с ней.

— И поездка вам нравится — да?

— Она чудесная! Я видела Италию — Венецию, Падую, Пизу — и еще Каир, хотя в Каире кузина Мари занемогла и я мало что видела, а теперь это чудесное плавание в Вади-Хапьф и обратно.

Улыбнувшись, Пуаро сказал:

— У вас счастливый характер, мадемуазель.

Он задумчиво перевел взгляд на молчаливую, хмурую Розали, одиноко шедшую чуть впереди них.

— Она прелестная, правда? — сказала Корнелия, перехватив его взгляд. — Только смотрит на всех как-то презрительно. Она, конечно, очень англичанка. Но миссис Дойл красивее. Другой такой красивой и элегантной женщины я просто не встречала. Ее муж боготворит землю, по которой она ступает, правда? А ваша седовласая знакомая — какая важная дама! У нее в родне, я знаю, есть герцог. Она говорила о нем вчера вечером, а мы рядом сидели. Но у нее самой титула нет — да?

Ее заставила умолкнуть скороговорка нанятого драгомана, велевшего всем остановиться:

— Этот храм был посвящен египетскому богу Амону и богу солнца Ра-Гарахути, чьим символом была голова сокола...

Он говорил как заведенный. Доктор Бесснер, глядя в бедекер, бормотал под нос по-немецки. Он предпочитал печатное слово.

Тим Аллертон не пошел с группой, зато его матушка пыталась разговорить замкнутого мистера Фанторпа.

Эндрю Пеннингтон, держа под руку Линит Дойл, слушал внимательно, проявляя сугубый интерес к цифрам, которые называл гид.

— Он говорит, шестьдесят пять футов в высоту? По-моему, меньше. А молодчага этот Рамзее! Хваткий, хоть и египтянин.

— Большого размаха бизнесмен, дядя Эндрю.

Эндрю Пеннингтон одобрительно скосился на нее:

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, Линит. А то я было забеспокоился: совсем с лица спала.

Обмениваясь впечатлениями, группа вернулась на пароход. Снова «Карнак» плавно двинулся вверх по реке. Смягчился и пейзаж: появились пальмы, возделанные поля.

И, словно откликаясь на эти внешние перемены, какая-то тайная подавленность отпустила пассажиров. Тим Аллертон преодолел свою меланхолию. Немного встряхнулась Розали. Повеселела Линит.

— Бестактно говорить с новобрачной о делах, — говорил ей Пеннингтон, — но есть пара моментов...

— Разумеется, дядя Эндрю. — Линит мгновенно приняла деловой вид. — Мой брак принес кое-какие перемены.

— Вот именно. Я выберу время, и ты подпишешь несколько бумаг.

— А почему не сейчас?

Эндрю Пеннингтон огляделся. Поблизости никого не было. Пассажиры в основном сгрудились на палубе, между салоном и каютами. А в салоне остались мистер Фергюсон — этот, насвистывая, потягивал пиво за центральным столиком, выставив напоказ ноги в грязных фланелевых брюках; месье Эркюль Пуаро, прильнувший к стеклу, созерцая движущуюся панораму; и мисс Ван Шуйлер, сидевшая в дальнем углу с книгой о Египте.

— Прекрасно, — сказал Пеннингтон и вышел из салона.

Линит и Саймон улыбнулись друг другу долгой, добрую минуту

расцветавшей улыбкой.

— Тебе хорошо, милая? — спросил он.

— Да, несмотря ни на что... Забавно, что я ничего не боюсь.

— Ты — чудо, — убежденно сказал Саймон.

Вернулся Пеннингтон. В руках у него была пачка густо исписанных бумаг.

— Боже милосердный! — воскликнула Линит. — И все это я должна подписать?

Лицо Пеннингтона приняло виноватое выражение.

— Я понимаю, какая это морока, но хорошо бы навести порядок в делах. Во-первых, аренда участка на Пятой авеню... потом концессии на Западе...

Он долго говорил, шелестя бумагами. Саймон зевнул.

С палубы в салон вошел мистер Фанторп. Незаинтересованно оглядевшись, он прошел вперед, к Пуаро, и также уставился на бледно-голубую воду и желтые пески по обе стороны.

— Вот тут подпиши, — заключил Пеннингтон, положив на стол документ и показав где.

Линит взяла бумаги, пробежала глазами страницу, другую, вернулась к началу, взяла авторучку, подсунутую Пеннингтоном, и подписалась: Линит Дойл.

Пеннингтон забрал документ и выложил следующий. Что-то на берегу заинтересовало Фанторпа, и, желая разглядеть получше, он перешел в их угол.

— Это трансферт, — сказал Пеннингтон, — можешь не читать.

Линит тем не менее заглянула в бумагу. Пеннингтон выложил очередную, и ее Линит внимательно прочла.

— Дела-то все простейшие, — сказал Пеннингтон. — Ничего особенного. Только изложены юридическим языком.

Саймон снова зевнул:

— Дорогая, ты что, собираешься читать всю эту пачку? Эдак ты провозишься до ленча, если не дольше.

— Я всегда все читаю, — сказала Линит. — Меня так учил папа. Он говорил: а вдруг там опечатка?

Пеннингтон неприятно рассмеялся:

— Ты страх какая деловая женщина, Линит.

— Мне никогда не стать таким сознательным, — рассмеялся в ответ Саймон. — Я просто не могу читать деловые бумаги. Мне говорят: подпиши где прочерк — и я подписываю.

— Страшная безответственность, — неодобрительно заметила Линит.

— Непрактичный я человек, — беспечно объявил Саймон. — И всегда такой был. Мне кто скажет: надо подписать — я и подписываю. Чего проще!

Задумчиво смотревший на него Пеннингтон помял верхнюю губу и суховато спросил:

— А не рискованно это, Дойл?

— Чепуха, — отвечал Саймон. — Я не из тех, кто думает, что весь мир собирается обхитрить их. Я доверчивый человек — и это окупается. Со мной еще никто не хитрил.

Тут, к всеобщему удивлению, к ним обернулся молчавший доселе мистер Фанторп и сказал Линит следующие слова:

— Простите мою бесцеремонность, но я не могу не выразить восхищение вашими деловыми качествами. По роду занятий я адвокат — мне приходится с грустью убеждаться, до какой степени непрактичны дамы. Не ставить подпись на незнакомом документе — это замечательно, просто замечательно!

Он уважительно склонил голову. Потом, зардевшись, отвернулся и снова устремил взгляд на нильский берег.

— М-м... благодарю вас, — растерянно проговорила Линит и прикусила губу, сдерживая смех. Молодой человек произвел необыкновенно глубокое впечатление: Эндрю Пеннингтон по-настоящему встревожился. А Саймон Дойл — тот не знал, тревожиться ему или смеяться.

У молодого же человека огненно пылали уши.

— Пошли дальше, — с улыбкой сказала Линит Пеннингтону.

А у того вдруг пропала охота продолжать.

— Отложим до другого раза, — решил он. — Дойл прав: если ты будешь читать все подряд, мы тут застрянем до ленча. И ничего не увидим вдобавок. Первые две бумаги — там действительно горящие дела. Так что поработаем как-нибудь потом.

— Здесь страшно жарко, — сказала Линит. — Давайте выйдем.

Все трое вышли на палубу. Повернувшись, Эркюль Пуаро задумчиво оглядел со спины мистера Фанторпа, потом перевел взгляд на раскинувшегося в кресле мистера Фергюсона: тот, запрокинув голову, что-то тихо насвистывал.

Последней он зацепил взглядом мисс Ван Шуйлер, старательно прямившую спину в своем углу. Сама же мисс Ван Шуйлер испепеляла взглядом мистера Фергюсона.

С левого борта, толкнув дверь, стремительно вошла Корнелия Робсон.

— Ты очень задержалась, — накинулась на нее старуха. — Где ты пропадала?

— Извините меня, кузина Мари. Я не нашла шерсть, где вы сказали. Она была совсем в другой коробке...

— Тебя ни за чем нельзя посылать, моя дорогая. Я понимаю — ты не нарочно, но надо же хоть немного соображать и не копаться. А для этого надо сосредоточиться.

— Извините меня, кузина Мари, наверное, я просто глупая.

— Глупость — это когда не стараешься, моя дорогая. Я взяла тебя в эту поездку и рассчитываю на твою отзывчивость.

Корнелия залилась краской:

— Извините меня, кузина Мари.

— И где, наконец, мисс Бауэрз? Уже десять минут, как я должна была принять капли. Будь любезна отыскать ее. Доктор особенно настаивал, чтобы...

В эту самую минуту в салоне появилась мисс Бауэрз с мензуркой в руке.

— Капли, мисс Ван Шуйлер.

— Я должна принимать их ровно в одиннадцать, — заскрипела старуха. — Больше всего на свете ненавижу неточность.

— И правильно делаете, — заметила мисс Бауэрз, взглянув на ручные часики. — Сейчас как раз без одной минуты одиннадцать.

— По моим часам уже десять минут двенадцатого.

— Я полагаю, вам придется поверить моим часам. Они безупречно ходят. Никогда не отстают и не спешат. — Мисс Бауэрз держалась совершенно невозмутимо.

Мисс Ван Шуйлер залпом выпила содержимое мензурки.

— Я определенно чувствую себя хуже, — сказала она раздраженно.

— Грустно это слышать, мисс Ван Шуйлер.

Никакой грусти, однако, в ее голосе не слышалось. В нем было полное безразличие. Она не задумываясь произносила полагающиеся фразы.

— Здесь очень жарко, — продолжала накручивать себя мисс Ван Шуйлер. — Найдите мне кресло на палубе, мисс Бауэрз. Корнелия, возьми вязанье. Осторожнее, уронишь! Потом смотаешь мне клубок.

И вся эта компания удалилась.

Мистер Фергюсон вздохнул, пошевелил ногами и оповестил человечество:

— Придушить мало эту особу.

Пуаро заинтересованно спросил:

— Вам такие не нравятся, да?

— Еще как не нравятся. Кому и какой прок от этой женщины? Весь век не работала, палец о палец не ударила. Жила за чужой счет. Она — паразит, причем самого мерзкого разбора. На этом пароходе болтается много народу, без которого можно обойтись.

— В самом деле?

— Конечно. Взять хоть эту девицу, что подписывала тут бумаги и воображала себя главнее всех. Сотни тысяч бедолаг за гроши ломают спину, чтобы она разгуливала в шелковых чулках и вообще купалась в роскоши. Мне один говорил: чуть ли не самая богатая женщина в Европе; а ведь она для этого пальцем не пошевелила.

— Это кто же вам сказал, что она чуть ли не самая богатая женщина в Европе?

Мистер Фергюсон колюче взглянул на него:

— Мой собеседник не из вашей компании. Мой собеседник собственными руками зарабатывает себе на жизнь — и не стыдится этого. Не то что ваши разодетые в пух и прах бездельники.

Его взгляд неодобрительно задержался на пышной бабочке Пуаро, на его розовой сорочке.

— Что касается меня, то я зарабатываю на жизнь собственной -головой — и не стыжусь этого, — ответил на его взгляд Пуаро.

Мистер Фергюсон отозвался глухим рычанием.

— Расстрелять бы всю эту братию! — объявил он.

— Милый юноша, — сказал Пуаро, — откуда у вас эта страсть к насилию?

— А без насилия, скажите, что хорошего? Надо все сломать и порушить, а уж потом что-то строить.

— Так, конечно, проще, больше шума и есть на что посмотреть.

— А чем, собственно, вы занимаетесь в жизни? Готов спорить — ничем. Или тоже кому-нибудь бумаги носите подписывать.

— Ну зачем же, я — сам себе хозяин, — раздражаясь, отвечал Эркюль Пуаро.

— Так кто же вы?

— Я — детектив, — объявил Эркюль Пуаро с той скромностью, что приличествует заявлению: «Я — король».

— Боже милостивый! — Молодой человек был несказанно поражен. — То есть эта девица держит при себе еще и сыщика?! Это она так дрожит за свою драгоценную шкуру?

— Я никоим образом не связан с супругами Дойл, — отрезал Пуаро. — Я просто отдыхаю.

— Судебные каникулы, ага?

— А вы — разве вы здесь не на отдыхе?

— Отдых! — фыркнул мистер Фергюсон и загадочно пояснил: — Я изучаю обстановку.

— Очень интересно, — обронил Пуаро, легким шагом выходя на палубу.

Мисс Ван Шуйлер перехватила себе лучшее место. Перед ней на коленях, распялив на вытянутых руках шерстяную пряжу, стояла Корнелия. Мисс Бауэрз, тщательно следя за осанкой, читала субботнюю «Ивнинг пост».

Пуаро неспешно шествовал по палубе с правого борта. На корме он едва не наткнулся на женщину, обратившую к нему перепуганное лицо — смуглое, смазливое, романского типа. На ней было ладно сидевшее черное платье, и о чем-то она беседовала с плотным, в форменной одежде мужчиной — механиком, судя по всему. Странное выражение было на их лицах — испуганное и тревожное. Любопытно, о чем они там беседуют, подумал Пуаро.

Обогнув корму, он перешел на левый борт. Вдруг распахнулась дверь каюты, выбежавшая миссис Оттерборн едва не упала ему на руки. Она была в пунцовом шелковом халате.

— Ах, извините, — вскрикнула она, — извините меня, милейший месье Пуаро. Это из-за качки. Я никудышный моряк. Когда же он встанет, этот пароход... — Она ухватила его за руку. — Совершенно не переношу качку... Море не моя стихия... И при этом часами сижу одна. Чтобы родная дочь не жалела, не понимала старуху мать, которая жизнь на нее положила... — Миссис Оттерборн залилась слезами. — Работала ради нее как каторжная... до кровавого пота. Мне, может, grand amour была написана на роду, а я всем пожертвовала... И никому до меня никакого дела! Но я всем скажу... прямо сейчас скажу, как она со мной обращается, какой она тяжелый человек, вытащила меня в эту поездку, когда мне все опостылело... Пойду и скажу всем...

Она попытались уйти. Пуаро мягко удержал ее:

— Я пришлю ее к вам, мадам. Вернитесь к себе. Так будет лучше...

— Нет, я хочу всем сказать... пусть все знают...

— Сейчас опасно, мадам. Море неспокойно. Вас может смыть за борт.

Миссис Оттерборн недоверчиво смотрела на него:

— Вы так думаете? Вы так думаете?

— Да.

Это решило дело. Поколебавшись, миссис Оттерборн вернулась в каюту.

У Пуаро дрогнули крылья носа. Он утвердительно кивнул своим мыслям и, пройдя дальше, увидел Розали Оттерборн — та сидела между миссис Аллертон и Тимом.

— Ваша матушка спрашивала вас, мадемуазель.

Разом оборвался ее счастливый смех. Лицо омрачилось. Бросив на него подозрительный взгляд, она спешно ушла.

— Не пойму я эту девочку, — сказала миссис Аллертон. — Ее не угадать. Сегодня она само дружелюбие, завтра — отъявленная грубиянка.

— Просто капризная злюка, — сказал Тим.

Миссис Аллертон покачала головой:

— Нет, не думаю. Мне кажется, она несчастна.

Тим пожал плечами:

— Да всем хватает своих неприятностей. — Он жестко это сказал, резко.

Послышался гул множества голосов.

— Ленч! — обрадованно воскликнула миссис Аллертон. — Я проголодалась.

В тот вечер, отметил Пуаро, миссис Аллертон подсела к мисс Ван Шуйлер и завела с ней беседу. Когда он проходил мимо, она подмигнула ему.

— Разумеется, — говорила она, — в Калфрисском замке... душка-герцог...

Получив передышку, на палубу вышла Корнелия. Она жадно внимала доктору Бесснеру, не без апломба просвещавшему ее в египтологии по бедекеру.

Облокотившись на поручень, Тим Аллертон говорил:

— А вообще жизнь — дрянная штука...

На это Розали Оттерборн отвечала:

— Она — несправедливая... Кому-то все достается.

Пуаро вздохнул. Как хорошо, что он не молод.

Глава 9

В понедельник утром палуба «Карнака» огласилась восторженными криками. Пароход пристал к берегу. В нескольких сотнях ярдов от них сверкал на солнце вырубленный в скале величественный храм. Из глубины веков взирали на Нил, приветствуя всходившее солнце, четыре каменных колосса.

Путаясь в словах, Корнелия Робсон говорила:

— Ах, месье Пуаро, разве это не изумительно? Такие великаны, а сколько в них покоя, и когда смотришь, то чувствуешь себя совсем крохотной, вроде букашки, и всерьез уже ничего не волнует, правда?

Стоявший тут же мистер Фанторп обронил:

— Очень... м-м... впечатляюще.

— Грандиозно, да? — сказал проходивший Саймон Дойл. Уже одному Пуаро он доверчиво признался: — Мне, знаете, от храмов и всяких достопримечательностей ни тепло ни холодно, но такое вот место — поймите меня правильно — кого хочешь проймет. Замечательные ребята были фараоны.

Соседи отошли. Саймон продолжал, понизив голос:

— Я безумно рад, что мы отправились в эту поездку. Все как-то встало на место. Вроде бы — с чего? — но это факт. К Пинит вернулось самообладание. Она говорит — потому, что наконец занялась делом.

— Весьма возможно, — сказал Пуаро.

— Она говорит, у нее сердце оборвалось, когда она увидела Джеки на пароходе, — и вдруг это стало ей безразлично. Мы договорились больше не прятаться от Джеки. Наоборот — пусть видит, что ее дурацкое упрямство нас ни капельки не волнует.

Человек не умеет себя вести — только и всего. Она думала, что вконец затравила нас, но с этим покончено. Пусть сама убедится.

— Конечно, — сказал задумавшийся Пуаро.

— Замечательная идея, правда?

— Да-да.

На палубе в светло-оранжевом платье появилась Линит. Она улыбалась. Без особой радости, прохладным кивком поздоровавшись с Пуаро, она увела мужа с собой.

Пуаро позабавила мысль, что его настороженное отношение уронило его в глазах Линит. Та привыкла к тому, чтобы ее слепо обожали. Эркюль Пуаро посмел не примкнуть к свите обожателей.

Подошедшая миссис Аллертон сказала негромко:

— Ее просто не узнать! В Асуане — какая была затравленная! А сейчас вся светится от счастья, как бы не на свою голову ей это веселье.

Пуаро не успел ей ответить: группу призвали к тишине. Драгоман, главный их распорядитель, повел всех берегом к Абу-Симбел.

Пуаро поравнялся с Эндрю Пеннингтоном.

— Вы впервые в Египте, да? — спросил он.

— Почему же, нет — я был здесь в двадцать третьем году. То есть не здесь именно, а в Каире. Но в верховья Нила действительно еще не поднимался.

— Из Америки вы плыли на «Карманике», по-моему, — миссис Дойл мне так говорила.

Пеннингтон настороженно стрельнул глазами в его сторону.

— Да, это так, — подтвердил он.

— А вы, случайно, не встречались с моими друзьями, они тоже плыли на «Карманике», — с Вашингтоном Смитом и его супругой?

— Нет, ни с кем эта фамилия у меня не связывается. Пассажиров было множество, погода — скверная. Мало кто выходил на палубу, и потом, за такой маленький срок не успеваешь разобраться, кто там с тобой плывет.

— Да, это совершенная правда. Какой приятный сюрприз, что вы встретили мадам Дойл с мужем. Вы не знали, что они женаты?

— Не знал. Миссис Дойл мне написала, но письмо гуляло за мной следом, я получил его только в Каире, через несколько дней после нашей неожиданной встречи.

— Вы, насколько я понимаю, знаете ее много лет?

— Да уж больше некуда, месье Пуаро. Я знал Линит Риджуэй вот такой проказницей. — Он показал рукой. — Меня с ее отцом было не разлить водой. Редкий он был человек, Мелиш Риджуэй, и до чего везучий.

— Она вступает в обладание солидным состоянием, насколько я понимаю... Или, pardon, бестактно об этом говорить?

Эндрю Пеннингтон чуть повеселел:

— Да кто же об этом не знает! Конечно, Линит богатая женщина.

— Нынешний спад, я полагаю, коснется всех капиталов. Как вы считаете, выдержим? — спросил Пуаро.

Пеннингтон помедлил с ответом.

— В определенном отношении вы правы, — сказал он. — Время сейчас и впрямь трудное.

— Впрочем, мне представляется, — заметил Пуаро, — что у мадам Дойл ясная, здравая голова.

— Да, это именно так. Ума и хватки ей не занимать.

Все встали. Гид принялся толковать о храме, который воздвиг великий Рамзее. Четыре гигантские статуи фараона, высеченные в скале, — по две с каждой стороны входа, — взирали на сбившихся в кучку туристов.

Пропуская мимо ушей объяснения драгомана, синьор Рикетти приник к рельефам у подножия скульптур-близнецов, где изображались пленные нубийцы и сирийцы.

Потом все вошли в храм, и сумрачный покой объял их. Еще не погасли краски на рельефах, но группа уже не ходила гурьбой за проводником.

Доктор Бесснер, зычно огласив по-немецки кусок из бедекера, тут же переводил его прилипшей к нему Корнелии. Однако учение было недолгим. Опираясь на руку безучастной мисс Ба-уэрз, явилась мисс Ван Шуйлер, скомандовала: «Корнелия, сюда!» — и наука прекратилась. Лучащимися за толстыми стеклами глазами доктор Бесснер потерянно глядел ей вслед.

— Прелестная девушка, очень, — объявил он Пуаро. — И не такая отощавшая, как другие. Прелестные формы, да. И слушать умеет, вникает, учить ее — одно удовольствие.

«Такая, видно, у нее судьба, — мельком подумал Пуаро, — ее либо шпыняют, либо учат — ив том и в другом случае она только слушатель, а не собеседник».

Востребованная Корнелия тут же сменила мисс Бауэрз, и та, став в самом центре храма, с холодным равнодушием огляделась. Она сдержанно высказалась о чудесах древности:

— Гид сказал, что кого-то из этих богов — или богиню? — звали Мут. Можете себе представить?

В святилище несли вечную стражу четыре сидящие фигуры, дивно величавые, холодно-равнодушные.

Перед ними стояли Дойлы. Держа мужа за руку, Линит смотрела на них глазами новой цивилизации — глазами умными, пытливыми и не помнящими родства.

— Пойдем отсюда. Мне не нравятся эти ребята — особенно тот, в высокой шапке, — сказал вдруг Саймон.

— Это, должно быть, Амон. А это Рамзее. Почему они тебе не нравятся? Такие видные.

— Даже очень видные, до жути. Пошли на свет.

Линит рассмеялась и уступила.

Они вышли из храма на солнце, ступили на теплый золотистый песок. И тут Линит снова рассмеялась. Пугающе лишенные тела, торчали из песка рядком несколько нубийских мальчишеских голов — прямо у них под ногами. Вращая глазами, головы мерно качались из стороны в сторону, губы возглашали здравицу:

— Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Очень хорошо, очень красиво. Большое спасибо!

— Какая чушь. Как они это сделали? Они во весь рост зарыты?

Саймон достал из кармана мелочь.

— Очень хорошо, очень красиво, очень дорого, — передразнил он их.

Два малыша, ответственные за «цирк», благовоспитанно приняли деньги.

Линит и Саймон пошли дальше. Возвращаться на пароход не хотелось, от достопримечательностей они устали. Привалившись спинами к скале, они подставили лица палящему солнцу.

«Какое чудо — солнце, — думала Линит. — Как тепло... как покойно... Какое чудо — быть счастливой... Быть собой, быть Линит».

Она закрыла глаза. В полудреме ее мысли струились, как песок — сыпучий, летучий.

У Саймона, наоборот, глаза были открыты. В них тоже светилось довольство. Какой он был дурак, что запаниковал в первый вечер. Не из-за чего было паниковать... Все очень славно. В конце концов, на Джеки можно положиться...

Он услышал крик: к ним, размахивая руками, бежали, кричали.

Саймон оторопело смотрел на бежавших. Потом он отлепился от скалы и дернул за собой Линит.

И очень вовремя. Сверху сорвался и грохнул у них за спиной огромный валун. Замешкайся Линит — от нее бы осталось мокрое место.

Без кровинки в лице они стояли, вцепившись друг в друга. Подбежали Эркюль Пуаро и Тим Аллертон.

— Ма foi, madame, вы чудом спаслись.

Все четверо, как по команде, задрали головы. Но что там увидишь? Правда, на самой вершине утеса вилась тропка. Пуаро вспомнил, как, впервые сходя здесь на берег, он видел на ней бредущих туземцев.

Он бросил взгляд на супругов. Линит еще не стряхнула дремотного оцепенения и смотрела озадаченно. Саймон же был вне себя от ярости.

— Черт бы ее побрал! — выдохнул он. Взглянув на Тима Ал-лертона, он тут же взял себя в руки.

А тот сказал:

— Просто жуть! Интересно, он сам оттуда сверзился или какой-нибудь болван его столкнул?

На Линит не было лица. Она с трудом выговорила:

— Какой-нибудь болван, наверное.

— Он бы вас как пить дать укокошил. Но врагов же у вас нет, Линит?

Но, даже сглотнув и раз и другой, Линит не нашла в себе сил поддержать шутливый тон.

— Давайте вернемся на пароход, мадам, — вставил Пуаро. — Вам нужно принять что-нибудь взбадривающее.

Все заспешили в обратный путь. В Саймоне клокотала ярость, Тим балагурил, стараясь отвлечь Линит от мыслей о пережитой опасности, Пуаро хмурился.

Они уже подходили к сходням, когда вдруг Саймон пораженно замер на месте. Его лицо выражало изумление.

С парохода спускалась на берег Жаклин де Бельфор. На ней был простенький льняной костюм, в котором она выглядела совершенным подростком.

— Господи, — прошептал Саймон, — так это в самом деле была случайность.

Его лицо просветлело. Выразившееся на нем чувство невероятного облегчения озадачило Жаклин.

— Доброе утро, — сказала она. — Боюсь, я проспала все на свете.

Она кивнула всем, ступила на землю и направилась к храму.

Саймон схватил Пуаро за руку. Тим и Линит уже поднимались на пароход.

— Боже, какое облегчение. Я-то думал... я думал...

Пуаро кивнул:

— Да-да, я знаю, о чем вы думали. — Самого его не покидала хмурая озабоченность. Обернувшись, он внимательно вгляделся в разбредшихся пассажиров.

Опираясь на руку мисс Бауэрз, плелась в их сторону мисс Ван Шуйлер.

Чуть дальше миссис Аллертон смеялась над торчавшими из песка нубийскими головками. Рядом с ней стояла миссис Оттер-борн.

Остальных не было видно.

Пуаро помотал головой и следом за Саймоном медленно поднялся на борт.

Глава 10

— Мадам, вы сказали недавно: как бы не на свою голову ей это веселье. Что это значит?

Миссис Аллертон слегка призадумалась. Они с Пуаро неспешно брели к утесу, с которого открывался вид на Второй порог. Другие пассажиры отправились на верблюдах. Пуаро отговорился тем, что с него достаточно корабельной качки. А миссис Аллертон сочла неприличным расслабляться.

В Вади-Хальф прибыли накануне вечером. Утром два баркаса доставили сюда, ко Второму порогу, всех пассажиров, кроме

синьора Рикетти, в одиночестве отправившегося в местечко под названием Семне, которое, по его словам, представляло исключительный интерес, будучи во времена Аменемхета III воротами в Нубию, Что подтверждала и тамошняя стела с надписью, обязывавшей темнокожих платить дань, въезжая в Египет. Проявление самостоятельности со стороны синьора Рикетти пытались пресечь, однако без успеха. Синьор Рикетти был настроен решительно и отмел все возражения, как-то: 1) поездка не стоит того, чтобы ее затевать; 2) поездка невозможна, потому что туда не пройдет автомобиль; 3) тут негде достать автомобиль; 4) автомобиль будет стоить чудовищно дорого. Высмеяв пункт 1, высказав недоверие пункту 2, вызвавшись найти автомобиль (пункт 3) и на беглом арабском сторговавшись о цене (пункт 4), синьор Рикетти благополучно отбыл, причем в обстановке крайней секретности, боясь, что с ним увяжутся другие, кому наскучили обязательные туристские маршруты.

— Веселье на свою голову? — Раздумывая над ответом, миссис Аплертон чуть склонила голову набок, — Вообще — это просторечие. Это означает состояние восторженного счастья перед бедой. Неправдоподобного, избыточного счастья.

Она еще порассуждала на сей предмет. Пуаро внимательно слушал.

— Благодарю вас, мадам. Теперь понимаю. Как это странно: вчера вы сказали это, а сегодня мадам Дойл едва избежала смерти.

Миссис Аллертон передернула плечами:

— Действительно, едва избежала. Вы думаете, тот камень скатил для смеха какой-нибудь из этих бесенят? Мальчишки способны на такую вещь, не замышляя при этом ничего дурного.

Пуаро пожал плечами:

— Возможно, мадам.

Он сменил тему и заговорил о Майорке, на случай возможной поездки выведывая разные подробности.

К этому невысокому господину миссис Аллертон постепенно проникалась очень теплыми чувствами — отчасти из тайного противоречия. Тим, видела она, постоянно пытался расстроить ее дружбу с Эркюлем Пуаро, упорно зачисляя его в «последние прохвосты». Она же его таковым никак не считала; причину предвзятого отношения сына она видела в том, что иностранец несколько экзотически одевался. Она находила, что он умный и интересный собеседник. И человек отзывчивый. Совершенно неожиданно для себя она поведала ему о своей нелюбви к Джоанне Саутвуд. Она выговорилась — и ей сделалось легче. Почему не поговорить с человеком? Он не знает Джоанны — может, никогда вообще ее не увидит. Почему не облегчить душу, усмирив неотпускающую ревность?

Как раз в эту минуту о ней самой говорили Тим и Розали Оттерборн. Тим, отчасти рисуясь, плакался на судьбу. Со здоровьем скверно, хотя не настолько плохо, чтобы всего себя посвятить ему, но и не так хорошо, чтобы жить как хочется. Денег кот наплакал, подходящего занятия — никакого.

— В общем, вялое, пресное существование, — с досадой подытожил он.

— Не прибедняйтесь, — бросила ему Розали, — многие вам позавидуют.

— Чему это?

— Тому, что у вас такая матушка.

Тим был приятно удивлен.

— Да, она редкостный человек. Замечательно, что вы оценили ее.

— По-моему, она чудесная. На нее приятно смотреть — такая спокойная, выдержанная, как будто ее ничто не касается, и при этом всегда готова подметить смешное...

Расчувствовавшись, Розали даже стала заикаться.

Тим проникся горячей симпатией к девушке. Хотелось отплатить ей той же монетой, но, увы, миссис Оттерборн олицетворяла для него вселенское зло. Он смешался, чувствуя себя в долгу перед Розали.

Мисс Ван Шуйлер оставалась в барке. Она не отважилась тащиться в гору ни на верблюде, ни на своих двоих. Она брюзжала:

— Не обессудьте, что я попросила вас остаться, мисс Бауэрз. Я рассчитывала, что пойдете вы, а Корнелия побудет со мной, но девчонки все эгоистки. Она упорхнула, даже не сказавшись мне. Я своими глазами видела, как она говорила с этим пренеприятным и невоспитанным молодым человеком, Фергюсоном. Корнелия крепко разочаровала меня. Она якшается бог знает с кем.

Мисс Бауэрз, по обыкновению, дала бесхитростный ответ:

— Не извольте беспокоиться, мисс Ван Шуйлер. Самой идти — упаришься, а на эти седла верблюжьи мне смотреть страх. Там блохи наверняка кишмя кишат. — Поправив очки, она перевела взгляд на группу, спускавшуюся с горы, и заметила: — Мисс Робсон уже не с тем молодым человеком. Она с доктором Бес-снером.

Мисс Ван Шуйлер что-то проворчала.

Узнав стороной, что доктор Бесснер — врач с европейской известностью и у него большая клиника в Чехословакии, она решила удостоить его благосклонного отношения. Тем более что в поездке ей может понадобиться его помощь.

Когда все вернулись на «Карнак», из толпы вдруг раздался удивленный возглас Линит:

— Мне телеграмма! — Сорвав обертку, она развернула бланк. — Что такое... не понимаю... картошка, свекла... что это значит, Саймон?

Саймон уже тянулся заглянуть через ее плечо, когда с воплем:

— Извините, это мне! — синьор Рикетти вырвал телеграмму из рук Линит, испепеляя ее взором.

Недоумевая, Линит вертела оставшуюся у нее обертку.

— Какая я дура, Саймон. Тут же написано: Рикетти, а не Риджуэй, и, уж во всяком случае, я больше не Риджуэй. Надо извиниться.

Она поспешила за коротышкой-археологом на корму:

— Извините меня, синьор Рикетти. Понимаете, моя девичья фамилия Риджуэй, и я совсем недавно замужем, чтобы...

Она умолкла, лучась улыбкой и приглашая его тоже посмеяться над faux pas новоиспеченной жены.

Однако Рикетти было явно не до смеха. Вряд ли сама королева Виктория, вынося порицание, имела столь осуждающий вид.

— Нужно внимательно читать фамилии. Небрежность в таких вещах непростительна.

Линит прикусила губу и залилась краской. Она не привыкла к тому, чтобы ее извинения принимались подобным образом. Вернувшись к Саймону, она в сердцах сказала:

— Итальянцы — несносные люди.

— Не обращай внимания, дорогая, пойдем еще раз посмотрим крокодила из слоновой кости, что тебе понравился.

Они сошли на берег.

Глядя, как они идут по пристани, Пуаро услышал за спиной прерывистый вздох. Он оглянулся — рядом, уцепившись руками за поручень, стояла Жаклин де Бельфор. Когда она взглянула на него, его поразило выражение ее лица. Ни радости на нем, ни злобы. Какая-то опустошительная мысль снедала ее.

— Им безразлично, — глухо сказала она. — Они как-то выскользнули. Я упустила их... Им все равно, здесь я или меня уже нет... Я уже не могу изводить их...

Ее обжимавшие поручень руки дрожали.

— Мадемуазель...

— Не надо об этом, — оборвала она его, — поздно уже... Конечно, вы были правы: не надо мне было ехать... Как вы тогда сказали? «Скитания души»? Пути назад у меня нет — только вперед. И я не остановлюсь. Им не видать счастья, не видать... Скорее я убью его...

Резко отвернувшись, она отошла. Смотревший ей вслед Пуаро почувствовал руку на своем плече.

— Ваша подружка чем-то огорчена, месье Пуаро.

Пуаро обернулся. Не веря своим глазам, он увидел перед собой старого знакомого.

— Полковник Рейс!

Бронзоволицый высокий человек улыбнулся:

— Что, немного удивлены?

С полковником Рейсом Эркюль Пуаро свел знакомство в прошлом году, в Лондоне. Они встретились на одном званом обеде, который для их странного хозяина завершился смертью.

Пуаро знал, что такие люди, как Рейс, не афишируют свои поездки. Обычно он объявлялся в тех краях империи, где назревали беспорядки.

— Так вот вы где — в Вади-Хальфе, — задумчиво сказал Пуаро.

— Я плыву на этом пароходе.

— Что вы хотите сказать?

— Я возвращаюсь с вами в Шелал.

Эркюль Пуаро удивленно поднял брови:

— Как интересно. Может, отметим нашу встречу?

Они прошли в салон, совершенно пустой в это время. Полковнику Пуаро заказал виски, а себе двойной подслащенный оранжад.

— Итак, вы возвращаетесь с нами, — отхлебнув напиток, сказал Пуаро. — Но ведь быстрее плыть рейсовым пароходом, они ходят и днем и ночью.

Полковник Рейс скроил довольную мину.

— Правильно мыслите, месье Пуаро, — сказал он любезным тоном.

— Вопрос, значит, упирается в пассажиров?

— В одного.

— Кто бы это, интересно? — вопросил лепнину на потолке Эркюль Пуаро.

— К сожалению, я и сам не знаю, — уныло сообщил Рейс.

Пуаро смотрел на него озадаченно.

— Для вас я не буду напускать туману, — сказал Рейс. — У нас тут было довольно неспокойно. Нам не нужны бузотеры, которые на виду. Нужны те, кто очень вовремя поднес спичку к бочке с порохом. Их было трое. Один уже покойник, другой — в тюрьме. Я ищу третьего. За ним уже числится пять или шесть преднамеренных убийств. Он головастый, этот платный агент, другого такого не сыскать... Он на этом пароходе. Мы перехватили одно письмо, расшифровали, и там такие слова: «С седьмого по тринадцатое февраля Икс плывет туристом на «Карнаке». А под каким именем плывет этот Икс — неведомо.

— Какие-нибудь приметы имеются?

— Никаких. Американец, ирландец, француз — в нем всякой крови намешано. Только нам какая с этого польза? У вас есть соображения?

— Соображения — это всегда хорошо, — раздумчиво сказал Пуаро.

Они понимали друг друга с полуслова, и Рейс не стал задавать других вопросов. Он знал, что Эркюль Пуаро только тогда говорит, когда отвечает за свои слова.

Пуаро потеребил нос и горько посетовал:

— Тут и без того происходит нечто такое, что внушает мне сильнейшую тревогу.

Рейс вопросительно смотрел на него.

— Представьте себе, — продолжал Пуаро, — что некто «А» совершил вопиющую несправедливость в отношении «Б». Этот «Б» замыслил месть. Угрожает.

— Они оба на пароходе?

Пуаро кивнул:

— Точно так.

— И «Б», если я правильно догадываюсь, — женщина?

— Именно.

Рейс закурил.

— Я бы не стал тревожиться. Если человек вовсю трубит о том, что он собирается сделать, он, как правило, ничего не сделает.

— Можете добавить: тем более если это женщина.

— Да, это так.

Озабоченность не покидала Пуаро.

— У вас что-то еще? — спросил Рейс.

— Да, кое-что есть. Вчера упомянутый «А» чудом избежал смерти, причем эту смерть легко было объявить несчастным случаем.

— Этот случай подстроила «Б»?

— В том-то и дело, что нет. «Б» никаким образом не могла быть причастна к этому.

— Тогда это действительно случай.

— Я тоже так думаю, но мне не нравятся такие случайности.

— Вы совершенно уверены, что «Б» никак не могла быть причастна к этой истории?

— Абсолютно уверен.

— Ну что же, всякое бывает. А кто этот «А», кстати? Очень мерзопакостный тип?

— Напротив. Это очаровательная молодая женщина, богатая и красивая.

Рейс ухмыльнулся:

— Прямо как в романе.

— Peut-etre. Но, признаться, мне не по себе, мой друг. Если я прав, а я в конечном счете всегда прав, — при этом характерном признании Рейс улыбнулся в усы, — то здесь есть из-за чего тревожиться. А теперь вы добавляете хлопот. На «Карнаке», говорите вы, плывет убийца.

— Очаровательных молодых дам он обычно не убивает.

Пуаро недовольно покачал головой.

— Мне страшно, мой друг, — сказал он, — мне страшно... Сегодня я посоветовал этой даме, миссис Дойл, отправляться с мужем дальше, в Хартум, не возвращаться этим пароходом. Но они ведь не послушаются. Молю бога, чтобы до Шелала не произошло беды.

— А вы не нагнетаете?

Пуаро покачал головой.

— Мне страшно, — сказал он просто. — Да-да, мне, Эркюлю Пуаро, страшно...

Глава 11

На следующий день вечером Корнелия Робсон стояла в храме в Абу-Симбеле. Вечер был душный, тихий. «Карнак» вторично бросил якорь в Абу-Симбеле, чтобы желающие могли посмотреть храм при искусственном освещении. Новое впечатление разительно отличалось от прежнего, и Корнелия поделилась своим изумлением с мистером Фергюсоном, стоявшим рядом.

— Ведь гораздо лучше все видно! — воскликнула она. — Эти неприятельские солдаты, которых обезглавливает царь, — они как вылеплены. И какая оригинальная крепость, я впервые такую вижу. Жаль, нет доктора Бесснера, он бы все объяснил.

— Не представляю, как вы терпите этого старого болвана, — сумрачно объявил Фергюсон.

— Что вы, он добрейший человек!

— Воображала и зануда.

— Мне кажется, вам не пристало так говорить.

Собеседник грубо схватил ее за руку. Они вышли из храма, светила луна.

— Чем вас держит это старичье — один донимает скукой, другая брюзжанием?

— Не смейте, мистер Фергюсон.

— Неужели у вас совсем нет характера? Вы что, хуже ее?

— Конечно, хуже! — с полнейшей убежденностью сказала Корнелия.

— У вас нет ее денег — вы это имеете в виду?

— Отнюдь нет. Кузина Мари очень интеллигентная и...

— Интеллигентная! — Собеседник отпустил ее руку так же неожиданно, как прежде схватил. — Меня тошнит от этого слова.

Корнелия подняла на него встревоженные глаза.

— Ей не нравится, когда вы говорите со мной, правда? — спросил молодой человек.

Корнелия покраснела и смешалась.

— А почему? Да потому, что я, как она считает, ей не ровня. Тьфу! Неужели это вас не бесит?

Корнелия запинаясь проговорила:

— Зря вы так переживаете это.

— Неужели вы не сознаете — американка! — что люди рождены свободными и равными.

— Это не так, — взвешенно и убежденно сказала Корнелия.

— Милочка, это записано в вашей конституции.

— Кузина Мари не считает политиков джентльменами, — сказала Корнелия. — Конечно, люди не равны. С какой стати? Я знаю, что выгляжу простушкой, я ужасно мучилась из-за этого, но сейчас я это преодолела. Хорошо бы родиться стройной и прекрасной, как миссис Дойл, но так не вышло, значит, я думаю, нечего и расстраиваться.

— Миссис Дойл! — с величайшим презрением воскликнул Фергюсон. — Таких надо расстреливать в назидание другим.

Корнелия испуганно взглянула на него.

— Вы что-нибудь не то съели, — сказала она по-доброму. — У меня есть какой-то особенный пепсин, кузина Мари принимала его однажды. Хотите попробовать?

— Вы невозможны, — сказал мистер Фергюсон.

Он развернулся и зашагал прочь. Корнелия побрела дальше к пароходу. Она уже была на сходнях, когда он нагнал ее и снова схватил за руку.

— Вы тут самый замечательный человек, — сказал он. — Пожалуйста, не забывайте об этом.

Зардевшись от удовольствия, Корнелия отправилась в салон. Мисс Ван Шуйлер беседовала там с доктором Бесснером, вела приличный ее положению разговор о его пациентах королевской крови.

Корнелия повинилась:

— Надеюсь, я не очень долго отсутствовала, кузина Мари?

Взглянув на часы, старуха бранчливо заметила:

— Ты не очень торопилась, моя дорогая. Куда делась моя бархатная накидка?

Корнелия огляделась кругом:

— Я посмотрю — может, она в каюте, кузина Мари?

— Не может ее там быть! Она была здесь после ужина, и я никуда не выходила. Она была вон на том стуле.

Корнелия бестолково потыкалась туда-сюда.

— Нигде не вижу, кузина Мари.

— Чушь, — сказала мисс Ван Шуйлер. — Ищи.

Такая команда годится разве что для собаки, и с той же прытью Корнелия повиновалась. Сидевший за столиком неподалеку молчаливый мистер Фанторп поднялся и стал ей помогать. Накидка как сквозь землю провалилась.

День выдался такой знойный и душный, что, вернувшись с берега, большинство пассажиров разошлись по каютам. За угловым столиком играли в бридж супруги Дойл и Пеннингтон с Рейсом.

Еще в салоне был Эркюль Пуаро, безбожно зевавший за столиком у двери.

Царственно следуя почивать в сопровождении Корнелии и мисс Бауэрз, мисс Ван Шуйлер остановилась у его стула.

Он учтиво встал, давя чудовищной силы зевоту.

Мисс Ван Шуйлер сказала:

— Я только сейчас осознала, кто вы такой, месье Пуаро. С вашего позволения, я слышала о вас от моего старого друга, Руфуса Ван Олдина. При случае поведайте мне, как вы раскрывали преступления.

В сонных глазах Пуаро зажглась искорка, и он преувеличенно вежливо склонил голову. Милостиво кивнув в ответ, мисс Ван Шуйлер вышла.

Пуаро откровенно зевнул. Его клонило в сон, мысли путались, слипались глаза. Он взглянул на сосредоточенных игроков, перевел взгляд на Фанторпа, углубившегося в книгу. Больше в салоне никого не было.

Пуаро толкнул дверь и вышел на палубу. Там его едва не сбила с ног спешившая навстречу Жаклин де Бельфор.

— Простите, мадемуазель.

— Какой у вас сонный вид, месье Пуаро, — сказала она.

Он не стал отрицать.

— Mais oui — мне до смерти хочется спать. У меня слипаются глаза. Какой душный, тяжкий был день.

— Да. — Казалось, она обдумывает его слова. — В такой день что-нибудь — крак! — ломается. Кто-то не выдерживает.

У нее тихий, напитанный чувством голос. Смотрит в сторону, на песчаный берег. Пальцы туго сжаты в кулачки...

Она расслабилась и обронила:

— Спокойной ночи, месье Пуаро.

— Спокойной ночи, мадемуазель.

На секунду-другую их взгляды встретились. Припоминая на следующий день их встречу, он осознал, что в ее глазах стыла мольба. И он еще вспомнит об этом...

Пуаро пошел к себе в каюту, а Жаклин направилась в салон.

Исполнив все просьбы и прихоти мисс Ван Шуйлер, Корнелия с вязаньем вернулась в салон. У нее не было ни малейшего желания спать — напротив, она чувствовала свежесть и легкое волнение.

Те четверо еще играли в бридж. Молчаливый Фанторп читал книгу в кресле. Корнелия тоже села и выложила на колени вязанье.

Распахнулась дверь, и в салон ступила Жаклин де Бельфор. Откинув голову, она помедлила на пороге, потом дернула шнурок звонка, прошла к Корнелии и села рядом.

— Были на берегу? — спросила она.

— Была. В лунном свете это просто сказка.

Жаклин кивнула:

— Да, прелестная ночь... на радость молодоженам.

Она посмотрела на игравших, задержав взгляд на Линит Дойл.

На звонок явился мальчик. Жаклин заказала двойной джин. Когда она делала заказ, Саймон Дойл стрельнул в ее сторону глазами и чуть заметно нахмурился.

Жена напомнила ему:

— Саймон, мы ждем, когда ты объявишь.

Жаклин что-то напевала про себя. Когда принесли спиртное, она подняла стакан и со словами: «За то, чтобы рука не дрогнула» — выпила и заказала еще.

Снова Саймон через всю комнату посмотрел на нее. Он невнимательно объявил козыри, и его партнер, Пеннингтон, призвал его к порядку.

В мурлыканье Жаклин можно было разобрать слова: «Он любил ее — и погубил ее...»

— Прошу прощения, — сказал Саймон Пеннингтону. — Идиотизм, что я не пошел в масть. Теперь у них роббер.

Линит поднялась из-за стола:

— Я уже носом клюю. Пора идти спать.

— Да, пора на боковую, — сказал полковник Рейс.

— Мне тоже, — поддержал Пеннингтон.

— Ты идешь, Саймон?

Дойл протянул:

— Чуть погодя. Может, я пропущу стаканчик на ночь.

Линит кивнула и вышла. За ней последовал Рейс. Пеннингтон, допив свой стакан, ушел замыкающим.

Корнелия стала собирать свое вязанье.

— Не уходите, мисс Робсон, — сказала Жаклин. — Пожалуйста. Мне хочется пополуночничать. Не бросайте меня одну.

Корнелия снова села.

— Девушки должны держаться друг друга, — сказала Жаклин. Она откинула голову и захохотала пронзительно и невесело. Принесли ужин.

— Давайте что-нибудь вам закажу, — сказала Жаклин.

— Нет-нет, большое спасибо, — ответила Корнелия.

Жаклин откинулась на спинку стула, качнув его. Теперь она уже внятно напевала:

— «Он любил ее — и погубил ее...»

Мистер Фанторп перевернул страницу «Европы изнутри». Саймон Дойл взял в руки журнал.

— Право, мне пора ложиться, — сказала Корнелия. — Уже очень поздно.

— Вы не пойдете спать, — объявила Жаклин. — Я запрещаю. Расскажите о себе — все-все.

— Право, не знаю... Мне особенно нечего рассказывать, — промямлила Корнелия. — Жила дома, почти никуда не выбиралась. Сейчас я впервые в Европе. Я упиваюсь тут буквально каждой минутой.

Жаклин рассмеялась:

— Да вы просто счастливица! Как бы я хотела быть на вашем месте.

— Правда? То есть... я, конечно...

Корнелия забеспокоилась. Мисс де Бельфор явно выпила лишнее. Особого открытия тут не было для Корнелии: за время «сухого закона». она перевидала множество пьяных сцен — и однако... Жаклин де Бельфор обращалась к ней, глядела на нее, и, однако, у Корнелии было такое чувство, словно та каким-то косвенным образом говорила с кем-то еще.

Но, кроме них, в комнате были только двое — мистер Фанторп и мистер Дойл. Мистер Фанторп с головой ушел в книгу, а мистер Дойл... какая-то настороженность сохранялась на его лице...

Жаклин повторила:

— Расскажите о себе все.

Что и постаралась сделать привыкшая слушаться Корнелия. Про свое житье-бытье она рассказывала канительно, с ненужными подробностями. Роль рассказчицы была ей внове. Обычно она только слушала. А тут мисс де Бельфор пожелала ее выслушать. Когда Корнелия, выговорившись, запнулась, та поторопила:

— Продолжайте. Говорите еще.

И Корнелия продолжала («Конечно, у мамы очень хрупкое здоровье — бывают дни, когда она ничего не ест, кроме овсянки...»), с горечью чувствуя, как скучны ее излияния, и все же польщенная тем, что ее слушают, даже вроде бы с интересом. Впрочем, так ли это? Не прислушивается ли ее слушательница... Нет, не вслушивается ли она во что-то еще? Да, она смотрит на Корнелию, но, может, в комнате есть кто-то еще...

— У нас очень хорошие курсы по искусству, прошлой зимой я слушала лекции по...

(Сколько сейчас времени? Наверняка очень поздно. А она все говорит и говорит. Хоть бы случилось что-нибудь...)

И, словно вняв ее желанию, это «что-то» и случилось. Только тогда это не осозналось как что-то особенное.

Повернувшись к Саймону Дойлу, Жаклин заговорила с ним:

— Позвони, Саймон. Мне хочется еще джина.

Саймон Дойл оторвался от журнала и ровным голосом сказал:

— Стюарды легли. Время уже ночь.

— Говорю тебе, мне хочется.

— Ты уже достаточно выпила, Джеки, — сказал Саймон.

Она всем корпусом крутанулась в его сторону:

— А тебе какое дело?

Он пожал плечами:

— Никакого.

С минуту она молча смотрела на него. Потом сказала:

— Что случилось, Саймон? Ты боишься?

Саймон промолчал. Он снова с деланым интересом взял в руки журнал.

Корнелия пробормотала:

— Боже, как я задержалась... мне нужно...

Она затеребила свое вязанье, уронила наперсток...

— Не уходите спать, — сказала Жаклин. — Мне тут нужна женская поддержка. — Она снова рассмеялась. — А вы знаете, чего этот Саймон боится? Он боится, что я могу рассказать вам историю своей жизни.

— Э-э... м-м... — мямлила Корнелия.

А Жаклин ясным голосом сказала:

— Понимаете, в свое время мы были помолвлены.

— Правда?

Корнелию раздирали противоречивые чувства. Ей было крайне неловко, и в то же время она была приятно возбуждена. В каком мрачном свете представал Саймон Дойл!

— Да, это очень грустная история, — сказала Жаклин; в ее негромко звучавший мягкий голос вкрались поддразнивающие нотки. — Неважно ты со мной обошелся, правда, Саймон?

— Иди спать, Джеки, — отрезал Саймон Дойл. — Ты пьяная.

— Если ты стесняешься меня, дорогой, уходи сам.

Саймон Дойл поднял на нее глаза. Рука с журналом подрагивала, но голос прозвучал жестко.

— Никуда я не пойду, — сказал он.

— Мне в самом деле... уже так поздно... — снова принялась канючить Корнелия.

— Никуда вы не пойдете, — сказала Жаклин. Она потянулась к ней и удержала девушку на стуле. — Оставайтесь и слушайте, что я скажу.

— Джеки! — взорвался Саймон. — Не позорься. Иди спать, ради Христа.

Жаклин так и взвилась на стуле. Прорвавшись, свистящим потоком заструились слова:

— Ты боишься, что я устрою сцену, да? Поэтому ты так по-английски держишься — такой ты сдержанный! Ты хочешь, чтобы я себя прилично вела, да? А мне плевать, прилично я себя веду или нет. Убирайся отсюда — и поживее, потому что я хочу выговориться.

Джим Фанторп аккуратно закрыл книгу, зевнул, бросил взгляд на часы, встал и неторопливо вышел. Очень английское — и абсолютно неубедительное поведение.

Снова повернувшись к нему, Жаклин уставила на Саймона яростно сверкающие глаза.

— Ты дурак, — заговорила она заплетающимся языком, — если думаешь, что я оставлю тебя в покое после такого обращения со мной.

Саймон Дойл открыл и закрыл рот. Он сидел, сохраняя выдержку, словно надеясь на то, что ее вспышка погаснет сама собой, если он не подольет масла в огонь, промолчит.

Речь Жаклин стала совсем нечленораздельной. Непривычная к столь откровенным излияниям чувств, Корнелия сидела обмерев.

— Я тебе говорила, — продолжала Жаклин, — что скорее убью тебя, чем отдам другой женщине... Думаешь, это были пустые слова? Ошибаешься. Я выжидала. Ты — мой. Слышишь? Мой собственный...

Саймон по-прежнему отмалчивался. Подавшись вперед, Жаклин шарила у себя в юбке.

— Я говорила, что убью тебя, значит, убью... — Она вздернула руку, что-то блеснуло, сверкнуло в ней. — Я застрелю тебя как собаку, ты умрешь собачьей смертью...

Тут только Саймон пробудился. Он вскочил на ноги, и в ту же минуту она спустила курок.

Саймон переломился и рухнул на стул. Вскрикнув, Корнелия выбежала за дверь. На палубе, держась за поручень, стоял Джим Фанторп. Она позвала:

— Мистер Фанторп!

Тот уже бежал к ней; не помня себя, она схватила его за руку.

— Она застрелила его, застрелила!

Саймон Дойл лежал, перевесившись, на стуле. Жаклин стояла обеспамятев. Ее колотило, выкатившимися от ужаса глазами она смотрела, как на брючине, под коленом, где Саймон прижимал носовой платок, набухало алое пятно.

Запинаясь, она повторяла:

— Я не хотела... Господи, я же не хотела...

Из дрожащих пальцев выпал, стукнув об пол, револьвер. Она отшвырнула его ногой. Револьвер скользнул под диван.

Саймон еле слышно сказал:

— Фанторп, заклинаю — там уже кто-то идет... Скажите, что все обошлось, что это случайность, — что угодно. Нельзя, чтобы это получило огласку.

Фанторп понимающе кивнул. Он обернулся к двери, в которую уже просунул голову перепуганный нубиец.

— Все в порядке, — сказал он. — Мы шутим.

Опаска и озадаченность на темном лице изгладились, белозубо сверкнула широкая ухмылка. Мальчик кивнул и пропал.

— Тут уладили, — сказал Фанторп. — Не думаю, чтобы кто-нибудь еще слышал. Это было не громче хлопнувшей пробки. Теперь вот что...

Но теперь, пугая его, Жаклин разразилась истерикой:

— Господи, я хочу умереть... Я убью себя! Мне лучше умереть. Что же я наделала... что я наделала...

К ней поспешила Корнелия:

— Тише, дорогая, тише.

Подняв искаженное болью, взмокшее лицо, Саймон твердо сказал:

— Уведите ее отсюда. Ради бога, уведите! Отведите ее в каюту, Фанторп. Мисс Робсон, пожалуйста, приведите к ней вашу сиделку. — Он с мольбой глядел на них обоих. — Не оставляйте ее, пока не убедитесь, что сиделка смотрит за ней и она в безопасности. Потом поднимайте старину Бесснера и ведите сюда. И не дай бог, если что-нибудь узнает моя жена.

Джим Фанторп понятливо кивнул. В крайних обстоятельствах молодой человек проявил выдержку и расторопность.

Взяв Жаклин под руки, они с Корнелией вывели ее, рыдающую и отбивающуюся, из салона и довели до каюты. Тут с ней стало совсем трудно справиться. Она вырывалась, все безутешнее рыдала:

— Утоплюсь... утоплюсь... Какая мне теперь жизнь... Ах, Саймон... Саймон...

Фанторп сказал Корнелии:

— Ступайте-ка за мисс Бауэрз. Я пока побуду с ней.

Кивнув, Корнелия убежала.

Тут же Жаклин вцепилась в Фанторпа:

— Нога! У него идет кровь... Он умрет от потери крови. Мне надо к нему... Ах, Саймон, Саймон... Как же я могла?

Снова она сорвалась в крик. Фанторп твердым голосом сказал:

— Спокойно. Спокойно. С ним все обойдется.

Она стала вырываться:

— Пустите! Я брошусь в воду... Дайте мне убить себя!

Держа ее за плечи, Фанторп усадил ее на постель.

— Вы должны остаться здесь. Не шумите. Возьмите себя в руки. Говорю вам, все будет хорошо.

Утешало, что безумица как-то совладала с собой, но вздохнул он с облегчением лишь тогда, когда портьеры раздвинулись и в сопровождении Корнелии вошла знающая свое дело мисс Бауэрз, затянутая в ужасающее кимоно.

— Так, — сказала мисс Бауэрз бодрым голосом, — что тут у вас?

Она приступила к своим обязанностям, не выказав и тени тревоги или удивления.

Поручив девушку умелому надзору, Фанторп, успокоившись, поспешил к каюте доктора Бесснера. Он постучал и сразу вошел.

— Доктор Бесснер?

Громогласный храп, затем испуганный голос откликнулся:

— So? Что такое?

Фанторп уже включил свет. Доктор смотрел на него, по-совиному моргая.

— Дойл. В него стреляли. Мисс де Бельфор стреляла. Он в салоне. Вы можете пойти?

Тучный доктор среагировал незамедлительно. Он задал несколько отрывистых вопросов, натянул халат, сунул ноги в шлепанцы, взял обязательный саквояжик и вместе с Фанторпом направился в салон.

Между тем Саймон смог открыть ближайшее к нему окно. Прислонив к раме голову, он вдыхал свежий воздух. Лицо у него было мертвенно-бледным.

Доктор Бесснер подошел к нему:

— So? Что у нас здесь?

Набухший от крови носовой платок лежал на ковре, уже отмеченном темным пятном.

Осмотр сопровождался ворчанием и восклицаниями на немецком языке:

— Да, дело плохо... Кость задета. Большая потеря крови. Герр Фанторп, мы должны оба отвести его в мою каюту. So — вот так. Он не может идти. Мы должны нести его — вот так.

Они уже подняли его, когда в дверях появилась Корнелия.

— A-а, это вы. Gut. Идите с нами. Мне нужна помощь. Вы справитесь лучше, чем мой товарищ. Он заранее бледнеет.

Фанторп выдавил слабую улыбку.

— Не нужно позвать мисс Бауэрз? — спросил он.

Доктор Бесснер бросил на Корнелию оценивающий взгляд.

— Вы очень хорошо справитесь, фройляйн, — объявил он. — Вы не падаете в обморок, не делаете глупостей — nein.

— Я все сделаю, как вы скажете, — с готовностью подтвердила Корнелия.

Доктор Бесснер удовлетворенно кивнул.

Процессия вышла на палубу.

Следующие десять минут были посвящены хирургическим манипуляциям, и они совсем не пришлись по вкусу мистеру Джиму Фанторпу. Ему было неловко, что Корнелия обнаружила большее присутствие духа.

— So, на большее я не способен, — заявил доктор Бесснер, окончив. — Вы держались героем, мой друг. — Он одобрительно потрепал Саймона по плечу. Потом закатал ему рукав сорочки и достал шприц. — Сейчас я сделаю вам укол для сна. Ваша жена — как быть с ней?

Саймон слабо отозвался:

— Она не должна знать до утра. И, — продолжал он, — не вините ни в чем Джеки. Я сам виноват. Я безобразно обошелся с ней. Бедняга... она не ведала, что творит.

Доктор Бесснер кивнул:

— Да-да, я понимаю...

— Я виноват... — настаивал Саймон. Он перевел взгляд на Корнелию. — Кому-нибудь нужно остаться с ней. Она может... навредить себе...

Доктор Бесснер ввел иглу. Ровным, уверенным голосом Корнелия сказала:

— Не беспокойтесь, мистер Дойл. Мисс Бауэрз останется с ней на всю ночь.

На просветлевшем лице Саймона выразилась признательность. Он расслабился. Закрылись глаза. Вдруг он широко распахнул их.

— Фанторп!

— Да, Дойл?

— Револьвер... нельзя, чтобы он оставался там. Утром его найдет прислуга.

Фанторп кивнул:

— Правильно. Сейчас же пойду и заберу его.

Он вышел. У каюты Жаклин его перехватила мисс Бауэрз.

— Все обойдется, — заявила она. — Я сделала ей укол морфия.

— Вы останетесь?

— Конечно. На некоторых морфий действует возбуждающе. Я останусь на всю ночь.

Фанторп пошел дальше.

Минуты через три к доктору Бесснеру постучали.

— Доктор Бесснер!

— Да? — Толстяк открыл дверь.

Фанторп поманил его на палубу.

— Послушайте... Я не могу найти револьвер...

— Что такое?

— Револьвер. Он выпал из ее руки. Она ногой отшвырнула его под диван. Сейчас его там нет.

Оба уставились друг на друга.

— Кто же мог его взять?

Фанторп пожал плечами.

Бесснер сказал:

— Любопытно, да. Но я не представляю, что мы можем сделать в этом случае.

Они расстались озадаченные, в смутной тревоге.

Глава 12

Эркюль Пуаро вытирал свежевыбритое лицо, когда в дверь нетерпеливо постучали и, не дождавшись ответа, в каюту вошел полковник Рейс. Войдя, он притворил за собой дверь.

— Чутье вас не обмануло, — сказал он. — Это случилось.

Пуаро выпрямился и отрывисто спросил:

— Что?

— Линит Дойл погибла — ей прострелили голову ночью.

С минуту Пуаро молчал, ему живо вспомнились две сцены — Асуан, парк, свистящий девичий шепот: «Я бы хотела приставить мой пистолетик к ее голове и спустить курок»; и недавняя, голос тот же: «Чувствуется, что так продолжаться не может, это такой день, когда что-то случается»; и это странное выражение мольбы в ее глазах. Что же сталось с ним, что он не откликнулся на эту мольбу? Из-за этого своего полусна он ослеп, оглох и поглупел...

Рейс продолжал:

— Я тут до некоторой степени официальное лицо; за мной послали, просили разобраться. Через полчаса пароход должен сниматься с якоря, но без моего распоряжения он никуда не тронется. Конечно, есть вероятность, что убийца пришел с берега.

Пуаро замотал головой.

Рейс согласно кивнул в ответ:

— Я тоже так думаю. Это можно смело исключить. Вам решать, старина. Сейчас ваш выход.

Пуаро между тем расторопно приводил себя в порядок.

— Я в вашем распоряжении, — сказал он.

— Там сейчас должен быть Бесснер, я послал за ним стюарда.

Всего на пароходе было четыре каюты люкс. Две по левому борту занимали доктор Бесснер и Эндрю Пеннингтон; по правому борту в первой располагалась мисс Ван Шуйлер, во второй — Линит Дойл. Следующая за ней была гардеробная ее мужа.

У каюты Линит Дойл стоял белый от страха стюард. Он открыл дверь и пропустил Пуаро и Рейса. Над постелью склонился доктор Бесснер. Подняв глаза на входящих, он что-то пробурчал.

— Что вы можете нам сказать, доктор? — спросил Рейс.

Бесснер в раздумье скреб небритый подбородок.

— Ach! Ее застрелили с близкого расстояния. Смотрите: вот, прямо над ухом — здесь вошла пуля. Очень мелкая пуля, я думаю, двадцать второго калибра. Револьвер — его держали почти вплотную к голове, видите — темное пятно, это обгорела кожа.

Снова накатило тошнотворное воспоминание о тех словах в Асуане.

Бесснер продолжал:

— Она спала, нет никаких следов борьбы, убийца в темноте прокрался к лежавшей и выстрелил.

— Ah! Non! — выкрикнул Пуаро. Пропадавший в нем психолог был глубоко оскорблен. Чтобы Жаклин де Бельфор с револьвером в руке кралась по темной каюте — нет, концы не сходились.

Бесснер уставился на него сквозь толстые стекла очков:

— Но именно так это случилось, уверяю вас.

— Да-да. Я отвечал своим мыслям. С вами я не спорю.

Удовлетворенная воркотня в ответ.

Пуаро подошел и стал рядом. Линит Дойл лежала на боку. Такая естественная, покойная поза. А над ухом крохотная дырочка с коркой запекшейся крови.

Пуаро грустно покачал головой. Тут его взгляд упал на белую стену, и он буквально задохнулся. На ее опрятной поверхности чем-то буровато-красным была коряво выписана буква Ж.

Насмотревшись, Пуаро нагнулся к телу и очень осторожно взял правую руку. На одном пальце осталось буровато-красное пятнышко.

— Nom d’un, norm d'un nom! — воскликнул Эркюль Пуаро.

— Э-э! Что такое?

И доктор Бесснер взглянул на стену:

— Ach! Это...

Рейс сказал:

— Дьявольщина! Что вы на это скажете, Пуаро?

Пуаро несколько раз пружинисто поднялся и опустился на носках.

— Вы спрашиваете, что я скажу по этому поводу. Eh bien, это очень просто, не так ли? Мадам Дойл умирает, она хочет указать на убийцу, и вот она смачивает палец своей кровью и пишет инициал убийцы. Да, это поразительно просто.

— Ach! Но...

Доктор Бесснер готовился заговорить, но Рейс жестом призвал его к молчанию.

— Такое, значит, у вас складывается впечатление? — врастяжку спросил он.

Повернувшись к нему, Пуаро кивнул:

— Да, все это, я говорю, поражает своей простотой. И очень знакомо, не так ли? Такое часто случается на страницах детективного романа. Сейчас это и впрямь vieux jeu. Невольно начинаешь думать, что у нашего убийцы старомодный вкус.

Рейс перевел дух.

— Понятно, — сказал он. — А то я было подумал... — Он оборвал себя.

Бегло улыбнувшись, Пуаро сказал:

— Что я верю в избитые штампы мелодрамы? Однако извините, доктор Бесснер, вы что-то хотели сказать.

Бесснер возмущенно заклекотал:

— Что хотел сказать! Ф-фу! Что это все абсурд! Нонсенс.. Несчастная дама умерла мгновенно. Чтобы обмакнуть палец в кровь (а здесь, как видите, и крови мало) и написать на стене букву Ж — ф-фу! — это нонсенс, мелодраматический нонсенс!

— C’est d'un enfantillage, — согласился Пуаро.

— Но сделано это с каким-то намерением, — рассудил Рейс.

— Естественно, — согласился помрачневший Пуаро.

— Интересно, что стоит за буквой Ж? — спросил Рейс.

На это Пуаро незамедлительно ответил:

— За ней стоит Жаклин де Бельфор, молодая дама, которая . несколько дней назад объявила мне, что больше всего на свете желает... — Он остановился и потом размеренно процитировал: — «Приставить к ее голове маленький пистолетик и спустить курок».

— Gott in Himmel! — воскликнул доктор Бесснер.

С минуту все молчали. Рейс глубоко вздохнул и сказал:

—То есть именно то, что и произошло здесь?

Бесснер кивнул:

— Именно так, да. Это был револьвер очень малого калибра, возможно, как я сказал, двадцать второй. Чтобы сказать точно, нужно прежде извлечь пулю.

Понятливо кивнув, Рейс спросил:

— А когда наступила смерть?

Бесснер снова поскреб подбородок.

— Я не претендую на особенную точность. Сейчас восемь часов. Учитывая температуру воздуха вчера вечером, скажу, что она определенно мертва шесть часов, но не более восьми, пожалуй.

— Получается между полуночью и двумя часами.

— Именно так.

Помолчали. Рейс огляделся.

— Как быть с ее мужем? Я полагаю, он еще спит у себя.

— В настоящую минуту, — сказал доктор Бесснер, — он еще спит в моей каюте.

Пуаро и Рейс недоуменно переглянулись.

Бесснер закивал:

— Ach, so. Я вижу, вам не сказали. В мистера Дойла ночью стреляли в салоне.

— Стреляли? Кто?

— Молодая дама, Жаклин де Бельфор.

— Он серьезно пострадал? — спросил Рейс.

— Да, задета кость. Что можно было — я сделал, но срочно нужен рентген и правильное лечение, которое на этом судне невозможно провести.

Пуаро пробормотал:

— Жаклин де Бельфор.

Его взгляд снова потянулся к букве Ж.

— Если нам тут делать уже нечего, давайте спустимся, — предложил Рейс. — В наше распоряжение отдана курительная комната. Нужна подробная картина всего, что тут было ночью.

Все вышли. Рейс запер дверь и положил ключ в карман.

— Мы еще вернемся сюда, — сказал он. — Первым делом надо прояснить все обстоятельства.

Они спустились на среднюю палубу, где у дверей курительной нетерпеливо переминался администратор «Карнака».

Бедняга был совершенно выбит из колеи случившимся и желал поскорее сбыть бразды правления полковнику Рейсу.

— Лучшее, чем я могу помочь, — это предоставить действовать вам, сэр, поскольку вы официальное лицо. Я уже имею распоряжение во всем слушаться вас — относительно того... другого дела. Если вы возьметесь и за это, я прослежу, чтобы вам во всем содействовали.

— Молодчага! Для начала оставьте за мной и месье Пуаро это помещение на все время расследования.

— Конечно, сэр.

— И пока — все. Занимайтесь своими обязанностями. Я знаю, где вас найти.

Не скрывая облегчения, администратор вышел из комнаты.

Рейс сказал:

— Садитесь, Бесснер, и выкладывайте, что тут случилось ночью.

Они молча слушали рокочущий голос доктора.

— Все более или менее ясно, — сказал Рейс, когда тот кончил. — Девушка взвинтила себя, еще подогрелась горячительным — ну и пульнула в человека из двадцать второго калибра. А потом пошла в каюту Линит Дойл и ту прикончила заодно.

Доктор Бесснер затряс головой:

— Нет-нет! Не думаю. Не думаю, что это было возможно. Прежде всего, она не стала бы писать свой инициал на стене, это было бы смешно, nicht wahr?

— Вполне могла, — заявил Рейс, — если не помнила себя от ревности, о чем она твердит, то вполне могла заверить автографом, так сказать, свое преступление.

Пуаро помотал головой:

— Нет-нет, не думаю, что она может быть настолько примитивной.

— Тогда остается лишь одно объяснение для этого инициала. Кто-то специально вывел его на стене, чтобы бросить подозрение на девушку.

Бесснер кивнул:

— Да, и преступник просчитался, ибо не только вряд ли фройляйн могла совершить преступление, но это, я полагаю, просто невозможно.

— Почему же?

Бесснер рассказал об истерике Жаклин и обстоятельствах, что вынудили сдать ее под надзор мисс Бауэрз.

— И я думаю, что мисс Бауэрз — я уверен! — оставалась с ней всю ночь.

— Если так, это упрощает дело.

— Кто обнаружил преступление? — спросил Пуаро.

— Горничная миссис Дойл, Луиза Бурже. Как обычно, она пришла ее будить, нашла мертвой, выбежала и без чувств упала на руки проходившему стюарду. Тот пошел к администратору, администратор — ко мне. Я вызвал Бесснера и направился к вам.

Пуаро кивнул.

Рейс сказал:

— Надо известить Дойла. Вы говорите, он еще спит?

Бесснер кивнул:

— Да, он еще спит у меня в каюте. Я дал ему сильное снотворное ночью.

Рейс повернулся к Пуаро.

— Что ж, — сказал он, — больше нет нужды задерживать доктора, да? Благодарю вас, доктор.

Бесснер встал:

— Я пойду завтракать, да. Потом я вернусь к себе в каюту и посмотрю, не проснулся ли мистер Дойл.

— Благодарю вас.

Бесснер вышел. Оставшиеся подняли глаза друг на друга.

— Итак, какие соображения, Пуаро? — спросил Рейс. — Вы тут главный. Жду распоряжений. Говорите, что делать.

Пуаро поклоном выразил согласие.

— Eh bien, — сказал он, — нам нужно наладить следственную комиссию. В первую очередь, я полагаю, нужно восстановить истинную картину происшедшего этой ночью. То есть нам следует расспросить Фанторпа и мисс Робсон, действительных свидетелей случившегося. Исчезновение револьвера — это очень существенно.

Рейс позвонил и отдал стюарду поручение.

Вздохнув, Пуаро покачал головой.

— Скверно, — пробормотал он. — Скверно.

— У вас есть какие-нибудь соображения? — полюбопытствовал Рейс.

— Они противоречат одно другому. Я пока не утряс их, не привел в порядок. Факт остается фактом: эта девушка ненавидела Линит Дойл и хотела ее убить.

— Вы думаете, она способна на это?

— Я думаю — да. — В голосе Пуаро звучало сомнение.

— Но не таким способом — это вас и сбивает с толку, верно? Не могла она в темноте прокрасться в каюту и пристрелить спящую. Такое хладнокровие кажется вам неправдоподобным, да?

— В известном смысле.

— Вы считаете, что эта девушка, Жаклин де Бельфор, не способна на преднамеренное хладнокровное убийство?

— Знаете, я не уверен, — медленно произнес Пуаро. — Задумать — да, могла. Но я не уверен, что она могла исполнить это...

Рейс кивнул:

— Понятно... Бесснер говорит, что она никак не могла это сделать.

— Если так, то здесь все чисто. Будем надеяться, что это так. — Пуаро помедлил и простодушно добавил: — Я буду рад, если это так, потому что я очень сочувствую малышке.

Открылась дверь, и вошли Фанторп и Корнелия, за ними — Бесснер.

Задыхаясь от волнения, Корнелия заговорила:

— Ужас какой! Бедная, бедная миссис Дойл! Такая прелестная. Каким злодеем надо быть, чтобы поднять на нее руку. А мистер Дойл — он сойдет с ума, когда узнает! Как он боялся ночью, чтобы она не узнала о его ране!

— Мы как раз хотим, чтобы вы рассказали нам обо всем, мисс Робсон, — сказал Рейс. — Мы хотим точно знать, что случилось ночью.

Сначала Корнелия сбивалась, но два-три вопроса Пуаро выправили дело.

— Да-да, понимаю: после бриджа мадам Дойл ушла к себе в каюту. Только сразу ли она пошла в каюту?

— Сразу, — сказал Рейс, — Я сам видел. У ее двери я пожелал ей доброй ночи.

— Когда это было?

— Господи, я не знаю, — ответила Корнелия.

— Было двадцать минут двенадцатого, — сказал Рейс.

— Bien. Значит, в двадцать минут двенадцатого мадам Дойл была жива и невредима. В это время в салоне были — кто?

Фанторп ответил:

— Дойл был. Мисс де Бельфор. И мы с мисс Робсон.

— Правильно, — подтвердила Корнелия. — Пеннингтон допил свой стакан и ушел следом.

— Не намного позже?

— Нет, три-четыре минуты спустя.

— Стало быть, до половины двенадцатого?

— О да!

— Итак, в салоне остались вы, мадемуазель Робсон, мадемуазель де Бельфор, месье Дойл и месье Фанторп. Чем вы все занимались?

— Мистер Фанторп читал. У меня было вязание. Мисс де Бельфор... она...

Фанторп пришел на выручку:

— Она много пила.

— Да, — подтвердила Корнелия. — Она в основном говорила со мной, расспрашивала про домашнюю жизнь. А сама обращалась хоть и ко мне, но как бы в расчете на мистера Дойла. Он злился на нее, но ничего не говорил. Я думаю, он думал, что она сама остынет, если он отмолчится.

— А она не остывала?

Корнелия помотала головой:

— Раз-другой я пыталась уйти, но она задержала меня, и мне все время было очень не по себе. Потом мистер Фанторп встал и вышел...

— Неудобно получалось, — сказал Фанторп. — Я подумал: лучше я тихо уйду. Мисс де Бельфор откровенно устраивала сцену.

— И тут она вынула револьвер, — продолжала Корнелия, — мистер Дойл вскочил, чтобы отобрать, но произошел выстрел, и его ранило в ногу; тогда она разрыдалась, стала кричать, а я перепугалась до смерти и побежала за мистером Фанторпом, и он вернулся со мной, и мистер Дойл просил не поднимать шума, но мальчик-нубиец услышал выстрел и пришел, и мистер Фанторп сказал ему, что все обошлось; потом мы отвели Жаклин в ее каюту, и мистер Фанторп оставался с ней, пока я ходила за мисс Бауэрз.

Корнелия смолкла и перевела дух.

— В какое время это было7 — спросил Рейс.

— Господи, я не знаю, — сказала Корнелия, но Фанторп незамедлительно ответил:

— Что-нибудь около двадцати минут первого. Я знаю, что было ровно половина первого, когда я наконец добрался до своей каюты.

— Относительно некоторых вещей я должен быть совершенно уверен, — сказал Пуаро. — Когда мадам Дойл ушла, кто-нибудь из вас выходил из салона?

— Никто.

— Вы совершенно уверены в том, что мадемуазель де Бельфор вообще не выходила из салона?

— Абсолютно уверен, — сразу ответил Фанторп. — Ни Дойл, ни мисс де Бельфор, ни мы с мисс Робсон — никто не выходил из салона.

— Хорошо. Из этого следует, что, скажем, до двадцати минут первого мадемуазель де Бельфор никак не могла застрелить мадам Дойл. Вы, мадемуазель Робсон, ходили за мадемуазель Бауэрз. Все это время мадемуазель де Бельфор была одна у себя в каюте?

— Нет, с ней оставался мистер Фанторп.

— Хорошо. Пока у мадемуазель де Бельфор полное алиби. Следующей мы пригласим мадемуазель Бауэрз, но прежде мне нужно спросить вас еще кое о чем. Месье Дойл, вы говорите, очень тревожился о том, чтобы мадемуазель де Бельфор не оставляли одну. Как вы считаете, он боялся, что она задумывает еще какое-нибудь безрассудство?

— Именно так, — сказал Фанторп.

— Он, очевидно, боялся, что она представляет опасность для мадам Дойл?

— Нет. — Фанторп замотал головой. — Вряд ли он об этом задумывался. Я думаю, он боялся, что она... э-э... может что-нибудь сделать с собой.

— Самоубийство?

— Да. Понимаете, хмель слетел, и она рвала на себе волосы. Была само раскаяние. Все время повторяла, что хочет умереть.

Корнелия вставила, смущаясь:

— Мне кажется, он сильно тревожился за нее. Он говорил замечательные слова. Говорил, что это его вина, — он плохо обошелся с ней. Он... в самом деле замечательно себя вел.

Эркюль Пуаро задумчиво кивнул.

— Теперь насчет револьвера, — продолжал он. — Как с ним было?

— Она его выронила, — сказала Корнелия.

— А потом?

Фанторп рассказал, как он вернулся за ним, но нигде не мог найти.

— Ага! — сказал Пуаро. — Потихоньку добираемся. Прошу вас, будьте очень внимательны. Опишите в точности, как все было.

— Мисс де Бельфор уронила револьвер. Потом ногой отшвырнула его.

— Он был ей ненавистен, — объяснила Корнелия. — Я представляю себе, что она чувствовала.

— И револьвер, вы говорите, скользнул под диван. Теперь — внимание. Прежде чем уйти, мадемуазель де Бельфор не брала оттуда револьвер?

Фанторп и Корнелия в один голос отвечали отрицательно.

— Precisement. Поймите, я только добиваюсь точности. Итак, выясняется: когда мадемуазель де Бельфор ушла из салона, револьвер лежал под диваном, а поскольку мадемуазель де Бельфор не оставляли одну — с ней были по очереди месье Фанторп, мадемуазель Робсон и мадемуазель Бауэрз, — завладеть им позже она тоже не могла. В какое время вы вернулись за ним, месье Фанторп?

— Почти в половине первого.

— А пока вы с доктором Бесснером несли Дойла из салона в каюту и потом вернулись за револьвером — сколько времени прошло?

— Минут пять — может, чуть больше.

— Значит, в эти пять минут кто-то забрал револьвер из-под дивана. И этот «кто-то» не мадемуазель де Бельфор. Кто же? По всей вероятности, забравший револьвер и был убийцей мадам Дойл. Можно также допустить, что предшествующую сцену этот человек подслушал либо подглядел.

— Не понимаю, из чего вы это заключаете, — возразил Фанторп.

— Я заключаю это, — сказал Эркюль Пуаро, — из ваших слов: что револьвер был под диваном, его не было видно. Поэтому маловероятно, что его обнаружили случайно. Забравший знал, где он лежит. Значит, кто-то еще участвовал в этом эпизоде.

Фанторп замотал головой:

— Я никого не видел, когда перед самым выстрелом вышел на палубу.

— Вы ведь вышли на правый борт?

— Да, по этому борту моя каюта.

— А если бы кто-то заглядывал в салон с левого борта, вы бы его не увидели?

— Не увидел бы, — признал Фанторп.

— Кто-нибудь слышал выстрел, кроме мальчика-нубийца?

— Никто, насколько я знаю.

Фанторп продолжал:

— Понимаете, все окна там были закрыты. Мисс Ван Шуйлер с вечера жаловалась на сквозняк. Двери тоже были закрыты. Я вообще сомневаюсь, чтобы в том звуке можно было распознать выстрел. Так, пробка хлопнула.

Рейс сказал:

— И никто, насколько я понимаю, не слышал другого выстрела, которым была убита миссис Дойл.

— Этим займемся чуть позже, — сказал Пуаро. — Пока же мы разбираемся с мадемуазель де Бельфор. Пора переговорить с мадемуазель Бауэрз. Но прежде чем вы уйдете, — он жестом остановил Фанторпа и Корнелию, — скажите о себе несколько слов, чтобы не было нужды посылать за вами снова. Сначала вы, месье, — ваше полное имя?

— Джеймс Лечдейл Фанторп.

— Адрес?

— Гласмор-Хаус, Маркит-Доннингтон, Нортгемптоншир.

— Ваша профессия?

— Я адвокат.

— С какой целью приехали в эту страну?

Наступила пауза. Впервые апатичный мистер Фанторп казался озадаченным. Наконец он только что не промямлил:

— Э-э... с развлекательной... целью.

— Ага! — сказал Пуаро. — Вы в отпуске, так?

— Э-э... да.

— Очень хорошо, месье Фанторп. Будьте любезны, изложите вкратце, что вы делали ночью после событий, о которых тут шла речь?

— Отправился спать.

— Это было?..

— Сразу после половины первого.

— Ваша каюта — двадцать вторая, по правому борту, ближайшая к салону?

— Да.

— Я задам вам еще один вопрос. Когда вы были у себя в каюте, вы ничего не слышали — ничего решительно?

Фанторп задумался.

— Я быстро лег. Кажется, я слышал что-то вроде всплеска, прежде чем уснул. Больше ничего.

— Вы слышали что-то вроде всплеска. А близко?

Фанторп покачал головой:

— Право, не могу сказать. Я почти спал.

— Когда бы это могло быть?

— Что-нибудь около часа. Точно не скажу.

— Благодарю вас, месье Фанторп. Это все.

Теперь внимание Пуаро переключилось на Корнелию.

— Итак, мадемуазель Робсон, ваше полное имя?

— Корнелия Рут. Мой адрес — Ред-Хаус, Белфилд, штат Коннектикут.

— Что вас привело в Египет?

— Меня взяла в путешествие кузина Мари, мисс Ван Шуйлер.

— Прежде вы виделись с мадам Дойл?

— Нет, никогда.

— Что вы делали этой ночью?

— Я помогла доктору Бесснеру обработать ногу мистера Дойла и потом сразу пошла спать.

— Ваша каюта?..

— Сорок первая, по левому борту, рядом с мисс де Бельфор.

— А вы что-нибудь слышали?

Корнелия покачала головой:

— Ничего.

— Никакого всплеска?

— Нет, но и слышать было нечего, потому что с моей стороны берег.

Пуаро кивнул:

— Благодарю, мадемуазель Робсон. Окажите любезность, попросите мадемуазель Бауэрз прийти сюда.

Фанторп и Корнелия вышли.

— Дело проясняется, — сказал Рейс. — Если трое свидетелей не сговорились, Жаклин де Бельфор никак не могла завладеть револьвером. Но ведь кто-то завладел! И кто-то слышал все, что происходило в салоне. И этот кто-то из самых дружеских чувств вывел инициал «Ж» на стене.

В дверь постучали, и вошла мисс Бауэрз. Сиделка опустилась на стул, как всегда собранная, деловитая. Отвечая Пуаро, она назвалась, сообщила адрес и профессию — и добавила:

— Я приглядываю за мисс Ван Шуйлер уже больше двух лет.

— У мадемуазель Ван Шуйлер скверно со здоровьем?

— Да нет, я бы не сказала, — ответила мисс Бауэрз. — Она немолода, тревожится за себя, и ей хочется, чтобы рядом постоянно была сиделка. Ничего серьезного с ней не происходит. Просто она требует к себе много внимания — и готова за него платить.

Пуаро понимающе кивнул. Потом он сказал:

— Итак, этой ночью мадемуазель Робсон пришла за вами.

— Да, это так.

— Будьте любезны, расскажите, как все было.

— Мисс Робсон в общих чертах рассказала о случившемся, и я пошла с ней. Мисс де Бельфор я обнаружила в очень возбужденном, истерическом состоянии.

— Она чем-нибудь грозила мадам Дойл?

— Нет, ничего подобного. Она была охвачена горьким раскаянием. Она довольно много выпила, кстати сказать, страдала еще и от этого. Я не решилась оставить ее одну. Я сделала ей укол морфия и осталась сидеть с ней.

— Ответьте мне на один вопрос, мадемуазель Бауэрз. Мадемуазель де Бельфор не выходила из каюты?

— Нет, не выходила.

— А вы сами?

— Я оставалась с ней до самого утра.

— Вы совершенно уверены в этом?

— Абсолютно уверена.

— Благодарю вас, мадемуазель Бауэрз.

Сиделка вышла. Пуаро и Рейс обменялись взглядами. Жаклин де Бельфор определенно была непричастна к преступлению. Кто же тогда застрелил Линит Дойл?

Глава 13

— Кто-то похитил этот револьвер, — сказал Рейс, — Жаклин де Бельфор его не трогала. Это был осведомленный человек, он знал, что его преступление припишут ей. Но он не знал, что сиделка сделает ей укол морфия и останется с ней на всю ночь. И еще: ведь кто-то уже пытался убить Линит Дойл, скатив валун с утеса. И опять Жаклин де Бельфор оказалась ни при чем. Кто же это был?

— Легче сказать, кто им не был, — ответил Пуаро, — месье Дойл, мадам Аллертон, месье Тим Аллертон, мадемуазель Ван Шуйлер и мадемуазель Бауэрз — они не могли иметь к этому отношения. Я их всех видел.

— Хм, — подытожил Рейс, — загадок от этого не стало меньше. Что вы думаете о мотиве?

— Вот тут я надеюсь на помощь месье Дойла. Было два-три эпизода...

Открылась дверь, и вошла Жаклин де Бельфор. Бледная как смерть, она нетвердо направилась к ним.

— Это не я, — сказала она голосом перепуганного ребенка. — Не я. Пожалуйста, поверьте мне. Все подумают на меня, но это не я... не я. Это ужасно. Какой ужас, что это случилось. Вечером я чуть не убила Саймона — наверное, я сошла с ума. Но ее я не...

Она упала на стул и разрыдалась.

Пуаро потрепал ее по плечу:

— Ну-ну, мы знаем, что не вы убили мадам Дойл. Это доказано — да, доказано, mon enfant. Это были не вы.

Сжав в кулачке мокрый платок, Джеки резко выпрямилась:

— Кто же тогда?

— Это как раз тот вопрос, — сказал Пуаро, — который мы себе задаем. Не поможете нам, детка?

Джеки затрясла головой:

— Я не знаю... не могу представить... Ничто не приходит в голову. — Она старательно нахмурилась. — Нет, — повторила она, — не представляю, кому нужно, чтобы она умерла, — тут ее голос чуть дрогнул, — кроме меня.

Рейс сказал:

— Простите, я должен отлучиться. — Он спешно вышел из каюты.

Жаклин де Бельфор сидела с опущенной головой и нервно ломала пальцы. Вдруг ее прорвало:

— Смерть — такая гадость. Мне противно думать о ней.

— Да, — сказал Пуаро, — мало приятного сознавать, что кто-то в эту самую минуту радуется удаче своего замысла.

— Не надо, не надо! — вскричала Джеки. — Вы так страшно это говорите.

Пуаро пожал плечами:

— Это так.

Еле слышно Джеки сказала:

— Я... хотела ее смерти... и вот она мертвая... И хуже всего, что я накликала ей такую смерть.

— Да, мадемуазель. Ей прострелили голову.

Опять она сорвалась на крик:

— Значит, я была права в тот вечер — в отеле «У водоската»! Кто-то нас подслушивал!

— А-а... — Пуаро кивнул. — Я ждал, когда вы вспомните. Чтобы мадам Дойл убили именно таким образом, как вы тогда сказали, это чересчур для простого совпадения.

Джеки передернула плечами:

— Кто же мог быть тот мужчина?

Помолчав с минуту, Пуаро каким-то чужим голосом спросил:

— Вы уверены, что это был мужчина, мадемуазель?

Джеки удивленно вскинула на него глаза:

— Конечно. По крайней мере...

— Да, мадемуазель?

Она нахмурилась, припоминающе сощурила глаза.

— Мне казалось, — протянула она, — это был мужчина.

— Но сейчас у вас нет такой уверенности?

— Да, — заторможенно продолжала Джеки, — сейчас я не скажу определенно. Я почему-то решила: мужчина, хотя это была просто тень...

Она замолчала, и Пуаро молчал, и тогда она спросила:

— А вы думаете — женщина? Но какой женщине на этом пароходе могло понадобиться убивать Линит?

В ответ Пуаро только перекатил голову с одного плеча на другое.

Открылась дверь, и вошел Бесснер.

— Вас не затруднит поговорить с мистером Дойлом, месье Пуаро? Ему нужно увидеться с вами.

Джеки вскочила со стула. Она схватила Бесснера за руку:

— Как он? Обошлось?

— Естественно, не обошлось, — с упреком в голосе ответил Бесснер. — Задета кость.

— Он не умрет? — вскрикнула Джеки.

— Ach, кто сказал, что умрет? Доберемся до цивилизованного места, сделаем рентген, будем лечить.

— А-а! — сцепив руки, девушка упала на стул.

Пуаро с доктором вышли на палубу, и там к ним присоединился Рейс. Все трое направились к каюте Бесснера.

Саймон Дойл лежал, обложенный подушками, его нога покоилась в самодельном лубке. Мертвенно-бледное лицо было опустошено физическими и добавившимися душевными страданиями. Но всего выразительнее на нем была растерянность — горькая детская растерянность.

Он чуть слышно сказал:

— Входите, пожалуйста. Доктор... сказал мне о Линит... Не могу поверить. Просто не могу в это поверить.

— Я понимаю. Такой удар, — сказал Рейс.

Саймон запинаясь продолжал:

— Понимаете, это не Джеки. Я уверен: не Джеки. Все против нее, я знаю, но это не она. Вчера вечером она немного перебрала, разнервничалась, и я попал ей под горячую руку. Но она не способна на убийство... хладнокровное убийство...

Пуаро мягко остановил его:

— Не тревожьтесь понапрасну, месье Дойл. Кто бы ни был убийца, это не мадемуазель де Бельфор.

Саймон недоверчиво взглянул на него:

— Вы правду говорите?

— И поскольку это не мадемуазель де Бельфор, — продолжал Пуаро, — не подскажете ли вы, кто мог им быть?

Саймон затряс головой. Выражение растерянности не сходило с его лица.

— Это безумие, этого не может быть. Кроме Джеки, это никому не было нужно.

— А вы подумайте, месье Дойл. У нее нет врагов? Никто не держит на нее зла?

С тем же беспомощным выражением Саймон покачал головой:

— Совершенно немыслимая вещь. Допустим — Уиндлизем. Она как бы бросила его и вышла замуж за меня, но я не представляю, чтобы такой приличный человек мог пойти на убийство — к тому же он далеко отсюда. Или старина сэр Джордж

Вуд. У него был зуб на Линит из-за дома, ему не нравилось, как она все переделала; но он черт-те где — в Лондоне, и, уж во всяком случае, немыслимо из-за этого задумать убийство.

— Послушайте, месье Дойл. — Пуаро взял серьезный тон. — В первый же день на «Карнаке» я получил сильное впечатление от разговора с вашей супругой. Она была встревожена — напугана. Она сказала — обратите на это внимание, — что все ее ненавидят. Сказала, что боится, не чувствует себя в безопасности, словно вокруг нее одни враги.

— Она очень расстроилась, когда увидела на борту Джеки. И я расстроился, — сказал Саймон.

— Это так, но тем не менее ее слова остаются загадочными. Когда она говорила, что окружена врагами, она, конечно, преувеличивала — и все равно она имела в виду не одного человека.

— Может быть, вы правы, — согласился Саймон. — Кажется, я могу объяснить, что она имела в виду. Ее расстроила какая-то фамилия в списке пассажиров.

— В списке? Какая фамилия?

— Вы знаете, она не сказала. Честно говоря, я не очень вникал. У меня голова была занята Джеки. Помню только, Линит говорила, что в делах бывают невезучие люди и что неприятно встречать человека, который имеет зуб против твоей семьи. Я не очень хорошо знаю их семейные дела, но, как я понимаю, мать Линит была дочерью миллионера. Отец был просто богатый человек, а после женитьбы он, естественно, стал спекулировать на бирже — или как там это называется. В результате некоторые люди, само собой, пострадали. Знаете, как это бывает: сегодня — густо, завтра — пусто. И я так понимаю, что на корабле оказался человек, чей отец нарвался на отца Линит и вылетел в трубу. Я помню, Линит сказала: «Это ужасно, когда люди заочно ненавидят тебя».

— М-да, — задумчиво сказал Пуаро. — Теперь мне понятны ее слова. Она впервые почувствовала не только преимущество, но и тяготы своего положения богатой наследницы. Вы уверены, месье Дойл, что она не назвала фамилии этого человека?

Саймон удрученно покачал головой:

— Я действительно слушал вполуха. Я сказал: «Да никому сейчас не интересно, как там было с отцами. Тут своя жизнь несется как угорелая». Что-то в этом роде я сказал.

Бесснер сухо проговорил:

— Ach, я могу высказать догадку. Есть такой недовольный человек на борту.

— Вы имеете в виду Фергюсона? — спросил Пуаро.

— Да. Раз-другой он высказывался против миссис Дойл. Я сам слышал.

— Как же во всем этом разобраться? — спросил Саймон.

— Мы с полковником Рейсом должны расспросить всех пассажиров, — ответил Пуаро. — Пока мы всех не выслушаем, строить предположения неразумно. Кроме них, имеется горничная. Ее нужно выслушать в первую очередь, и, может быть, лучше всего выслушать ее здесь. Присутствие месье Дойла может помочь делу.

— Это хорошая мысль, — сказал Саймон.

— Она давно служила у миссис Дойл?

— Всего пару месяцев.

— Только пару месяцев! — воскликнул Пуаро.

— А что, разве...

— У мадам были драгоценности?

— Жемчуг, — сказал Саймон. — Она как-то сказала, что он стоит не то сорок, не то пятьдесят тысяч. — Его передернуло. — Господи, неужели, вы думаете, из-за проклятого жемчуга...

— Кража не исключена как мотив преступления, — сказал Пуаро, — хотя это весьма сомнительно... Впрочем, увидим. Давайте пригласим сюда горничную.

Луиза Бурже была та самая живая брюнетка романского типа, которую Пуаро уже отметил.

Сейчас, впрочем, от ее живого вида ничего не осталось — заплаканная, перепуганная. При этом взгляд у нее был с хитрецой, и это не расположило в ее пользу Рейса и Пуаро.

— Вы Луиза Бурже?

— Да, месье.

— Когда в последний раз вы видели мадам Дойл?

— Вчера вечером, месье. Я ждала ее в каюте, потом раздела.

— Когда это было?

— Что-то после одиннадцати, месье. Не могу сказать точно. Я раздела мадам, уложила и ушла.

— Сколько времени все это заняло?

— Десять минут, месье. Мадам устала. Она велела выключить свет, когда я уходила.

— Что вы делали потом?

— Пошла к себе в каюту, месье, это на средней палубе.

— Ничего заслуживающего внимания не слышали, не видели?

— Каким образом, месье?

— Вам лучше знать, мадемуазель, — одернул ее Эркюль Пуаро.

Она бросила на него косой взгляд.

— Но, месье, меня не было поблизости... Что я могла видеть или слышать? Я была у себя внизу, и даже каюта у меня по другому борту. Ничего я не могла слышать. Вот если бы мне не спалось и я поднялась наверх, тогда я, может, увидела бы, как в каюту мадам входит — или выходит из нее — этот убийца, это чудовище; а так... — Она моляще протянула к Саймону руки: — Месье, заступитесь — что же это такое?! Что мне еще сказать?

— Дорогуша, — оборвал ее Саймон, — не валяйте дурака. Никто и не думает, что вы видели или слышали что-то. Вам ничто не грозит. Я позабочусь о вас. Никто вас ни в чем не обвиняет.

Луиза обронила:

— Месье очень добр, — и скромно потупила глаза.

— То есть мы так понимаем, что вы ничего не видели и не слышали, — нетерпеливо сказал Рейс.

— Я это и сказала, месье.

— И вы не знаете никого, кто испытывал неприязнь к вашей госпоже?

К общему удивлению, Луиза энергично закивала:

— О да, это я знаю. На этот вопрос я решительно отвечу «да».

Пуаро сказал:

— Вы имеете в виду мадемуазель де Бельфор?

— Ее, конечно, но я говорю не про нее. На пароходе есть еще один человек, который не любил мадам, злился за то, что она навредила ему.

— Господи! — воскликнул Саймон. — Что все это значит?

Так же утвердительно и с той же энергией кивая, Луиза продолжала:

— Да, да, да — это именно так! Это касается прежней горничной мадам, моей предшественницы. Один мужчина — он механик на этом пароходе — хотел жениться на ней. И моя предшественница, ее зовут Мари, была не против. А мадам Дойл навела справки и выяснила, что этот Флитвуд уже женат — у него жена цветная, отсюда. Она потом вернулась к своим, но он-то считался женатым — понимаете? И мадам рассказала все это Мари, Мари расстроилась и запретила Флитвуду показываться ей на глаза. Так этот Флитвуд — он пришел в ярость, и, когда выяснилось, что мадам Дойл и мадемуазель Линит Риджуэй — это одно лицо, он прямо сказал мне, что готов ее убить. Он сказал, что своим вмешательством она поломала ему жизнь.

Луиза победно замолчала.

— Интересно, — обронил Рейс.

Пуаро повернулся к Саймону:

— Вы что-нибудь знали об этом?

— Ничего, — чистосердечно ответил Саймон. — Вряд ли даже Линит подозревала, что этот человек на пароходе. Она, скорее всего, забыла этот эпизод. — Он обернулся в сторону горничной: — Вы что-нибудь говорили об этом миссис Дойл?

— Нет, месье, конечно, не говорила.

Пуаро спросил:

— Вы что-нибудь знаете о жемчуге вашей госпожи?

— Ее ожерелье? — Луиза округлила глаза. — Оно было на ней вчера вечером.

— Вы видели его, когда она ложилась спать?

— Да, месье.

— Куда она его положила?

— На столик у постели — как всегда.

— Там вы и видели его в последний раз?

— Да, сэр.

— Видели вы его сегодня утром?

Ее лицо приняло испуганное выражение.

— Mon Dieu! Я даже не поглядела. Я сразу подошла к постели, увидела мадам; потом я закричала, выбежала за дверь и упала в обморок.

Эркюль Пуаро кивнул:

— Вы не поглядели. А я приметливый. На том столике рядом с постелью сегодня утром не было жемчуга.

Глава 14

Наблюдательность не подвела Эркюля Пуаро. На столике у постели Линит Дойл не было жемчуга.

Луизе Бурже велели посмотреть вещи Линит. По ее докладу выходило, что все на своих местах. Пропал только жемчуг.

Когда они вышли из каюты, ожидавший стюард сказал, что завтрак подан им в курительную.

На палубе Рейс задержался и поглядел на воду.

— A-а, я вижу, вас посетила мысль, мой друг.

— Да. Когда Фанторп упомянул, что будто бы слышал какой-то всплеск, мне вдруг припомнилось, что я тоже проснулся ночью от какого-то всплеска. Ведь вполне возможно, что после убийства преступник выбросил револьвер за борт.

— Вы действительно считаете это возможным? — раздумчиво спросил Пуаро.

Рейс пожал плечами:

— Просто предполагаю. В каюте миссис Дойл его нет. Уж как я его искал!

— Тем не менее, — сказал Пуаро, — невероятно, чтобы его выбросили за борт.

— Тогда где он?

Пуаро ответил в раздумье:

— Если его нет в каюте мадам Дойл, то, логически рассуждая, он может быть только в одном месте.

— Где же?

— В каюте мадемуазель де Бельфор.

Так же задумавшись, Рейс сказал:

— Понятно... — Вдруг он встал. — Ее сейчас нет в каюте. Может, пойти посмотреть?

Пуаро покачал головой:

— Не суетитесь, мой друг. Его могли еще не подложить.

— А если прямо сейчас устроить повальный обыск на пароходе?

— Так мы раскроем свои карты. Нам нужно работать очень осторожно. Наше положение очень деликатное. Давайте обсудим ситуацию за завтраком.

Рейс согласился. Они прошли в курительную комнату.

— У нас, — сказал Рейс, налив себе чашку кофе, — есть два ключика. Первый — исчезнувший жемчуг; второй — этот Флитвуд. Что касается жемчуга, то налицо вроде бы кража, но... не знаю, согласитесь ли вы со мной...

— Неподходящий момент для нее? — вставил Пуаро.

— Вот именно. Кража жемчуга в таких обстоятельствах влечет за собой обыск всех пассажиров и экипажа. Как рассчитывал похититель ускользнуть со своей добычей?

— Может, он сошел на берег и сунул нитку в какой-нибудь мусор.

— Ночью по берегу ходит вахтенный.

— Значит, вариант не проходит. А может, убийство должно было отвлечь внимание от кражи? Нет, не годится, ни в какие ворота не лезет. А если допустить, что мадам Дойл проснулась и увидела вора?

— А вор ее застрелил? Но она спала, когда ее застрелили.

— Значит, тоже не проходит... Знаете, у меня есть мыслишка насчет жемчуга, хотя... нет, это невозможная вещь. Потому что жемчуг не должен исчезнуть, если моя мысль верна. Скажите, что вы думаете о горничной?

— У меня возник вопрос, — сказал Рейс, — не знает ли она больше, чем сказала.

— A-а, у вас тоже сложилось такое впечатление.

— Девица не из приятных, конечно, — сказал Рейс.

Эркюль Пуаро кивнул:

— Да, не вызывает доверия.

— Думаете, она имеет отношение к убийству?

— Нет, я бы не сказал.

— Тогда — к краже жемчуга?

— Это — скорее. Она очень недолго прослужила у мадам Дойл. Может, она связана с бандой, которая специализируется на краже драгоценностей. В таких делах часто фигурирует горничная с превосходными рекомендациями... Жаль, в нашем положении мы не можем добыть необходимую информацию. Впрочем, эта версия не вполне меня удовлетворяет... Жемчуг — ah, васгё, она должна быть верной, моя мысль! Но тогда каким же безумцем... — Он оборвал себя.

— Как быть с Флитвудом?

— Его надо расспросить. Может, все сразу разъяснится. Если Луиза Бурже говорит правду, у него есть конкретный повод для мести. Он мог слышать перепалку между Жаклин и месье Дойлом, мог, когда их уже не было в салоне, скользнуть туда и завладеть револьвером. Да, все это вполне возможно. И эта буква Ж, написанная кровью, — на такое способна простая, грубоватая натура.

— Получается, это тот, кого мы ищем?

— Да... только... — Пуаро потер переносицу и, дернув щекой, продолжал: — Знаете, я отдаю отчет в своих слабостях. Обо мне сказали как-то, что я люблю усложнять. Решение, которое вы предлагаете, слишком простое, слишком легкое. Мне не верится, что все вот так и случилось. Но, может быть, это мой предрассудок.

— Давайте-ка вызовем этого парня.

Рейс позвонил и распорядился. Потом он спросил:

— А другие... варианты?

— Их много, мой друг. К примеру, этот американский опекун.

— Пеннингтон?

— Да, Пеннингтон. На днях я был свидетелем любопытной сценки. — Он пересказал случившееся Рейсу. — Это о многом говорит. Мадам хотела прежде прочесть документ — и уже потом подписать. Тогда он откладывает дело на другой день. И тут муж подает очень важную реплику.

— Что он сказал?

— Он говорит: «Я никогда не читаю. Подписываю где скажут». Вы понимаете важность такого заявления? И Пеннингтон понял. Я увидел это по его глазам. Он взглянул на Дойла как прозревший человек. Вообразите, мой друг: вы становитесь опекуном дочери чрезвычайно богатого человека. Допустим, вы пускаете эти деньги в оборот. Я знаю, про это пишут во всех детективных романах, но вы читаете об этом и в газетах. Такое случается, мой друг, случается.

— Я не спорю, — сказал Рейс.

— Допустим, у вас еще достаточно времени, чтобы хорошо нажиться на этих махинациях. Ваша подопечная — несовершеннолетняя. И вдруг она выходит замуж. Все моментально выходит из-под вашего контроля. Катастрофа! Но еще не все потеряно. У новобрачной медовый месяц. Станет она думать о делах! Сунуть с документами лишнюю бумагу, получить рассеянную подпись... Но не такова была Линит Дойл. Она была деловой женщиной, и никакой медовый месяц не мог сбить ее с толку. А тут встревает муж со своим замечанием, и перед несчастным забрезжил свет. Умри Линит Дойл — и ее состояние перейдет к мужу, а с ним будет просто управиться; у такого хитреца, как Эндрю Пеннингтон, он будет ходить по струнке. Говорю вам, mon cher полковник, я буквально прочел эту мысль в его глазах. «Если бы пришлось иметь дело с Дойлом...» Вот он о чем задумался.

— Допускаю, — сухо сказал Рейс, — но у вас нет доказательств.

— Увы, нет.

— Теперь этот молодчик — Фергюсон, — сказал Рейс. — Он довольно несдержан на язык. Я, конечно, не всяким речам поверю. Но он может быть сыном человека, пострадавшего от старика Риджуэя. Хоть это и за уши притянуто, но чего не бывает. А люди не забывают прошлых обид. — Он помолчал и договорил: — Ну и, конечно, — мой человек.

— Да, еще «ваш» человек.

— Он убийца, — сказал Рейс. — Это мы знаем. Однако я не могу представить, где и как Линит Дойл могла перейти ему дорогу. Их орбиты не пересекаются.

Пуаро медленно проговорил:

— Если только к ней не попало свидетельство, устанавливающее его личность.

— Возможная вещь, но уж очень маловероятная. — В дверь постучали. — Ага, вот и наш несостоявшийся двоеженец.

Флитвуд был крупный, свирепого вида мужчина. Войдя, он обвел всех настороженным взглядом. Пуаро признал в нем человека, говорившего с Луизой Бурже.

— Звали? — осторожно спросил Флитвуд.

— Звали, — сказал Рейс. — Возможно, вы знаете, что этой ночью на пароходе совершено убийство?

Флитвуд кивнул.

— Я прихожу к убеждению, что у вас были основания ненавидеть убитую женщину.

Флитвуд тревожно вскинул глаза:

— Кто вам сказал?

— Вы считали, что миссис Дойл встала между вами и некой молодой женщиной.

— Я знаю, кто вам сказал, — эта французская вертихвостка и врунья. Она слова без вранья не скажет.

— Но в данном случае она сказала правду.

— Вранье!

— Вы говорите «вранье», даже не зная, что она сказала.

Это подействовало. Флитвуд покраснел и с трудом сглотнул.

— Ведь это правда, что вы хотели жениться на девице Мари, а миссис Дойл помешала, узнав, что вы уже женаты?

— А какое ее дело?

— То есть какое дело было миссис Дойл до всего этого? Ну как, двоеженство есть двоеженство.

— Это было совсем не так. Я женился на одной здешней, а жизни не вышло. Она вернулась к своим. Я не видел ее уже несколько лет.

— Все равно вы считаетесь женатым.

Тот молчал. Рейс продолжал:

— Значит, миссис Дойл, или мисс Риджуэй, как ее тогда звали, вывела вас на чистую воду?

— Да, черт бы ее побрал. Сует нос, куда ее не просят. А Мари было бы хорошо со мной. Я бы все для нее сделал. Про ту, другую, она бы никогда не узнала, не впутайся ее хозяйка в наши дела. Я не скрываю: да, злился на нее, а когда увидел ее на пароходе — прямо взбесился, — ходит, понимаете, вся в жемчугах и брильянтах, командует и даже не задумается, что поломала человеку жизнь. Пусть я злобствовал на нее, но, если вы считаете меня убийцей и думаете, что я так просто мог пойти и пристрелить ее, — это чушь собачья. Я ее пальцем не тронул. Святая правда.

Он смолк. По его лицу катился пот.

— Где вы были этой ночью между двенадцатью и двумя часами?

— Спал на своей койке — мой напарник подтвердит.

— Это мы выясним, — сказал Рейс. Коротко кивнув, он отпустил Флитвуда: — Достаточно...

— Eh bien? — спросил Пуаро, когда за Флитвудом закрылась дверь.

Рейс пожал плечами:

— Вполне правдоподобная история. Он нервничает, конечно, но это в порядке вещей. Надо будет проверить его алиби, хотя не верю, чтобы оно было доказательным. Наш приятель мог тихо выйти из каюты и вернуться, пока его напарник спал. Вот если его еще кто-нибудь видел — тогда другое дело.

— Да, это надо будет выяснить.

— Дальше, — продолжал Рейс, — чтобы выяснить время совершения преступления, нужно знать, кто и что слышал. Бесснер говорит: между двенадцатью и двумя часами. Как знать, может, кто-то из пассажиров слышал выстрел, даже не сознавая, что это выстрел. Я, например, ничего похожего не слышал. А вы?

Пуаро покачал головой:

— Я спал как убитый. Я ничего не слышал, решительно ничего. Меня словно опоили — так крепко я спал.

— Жаль, — сказал Рейс. — Будем надеяться, что нам повезет с пассажирами по правому борту. С Фанторпом мы разбирались. Следующими идут Аллертоны. Я пошлю стюарда за ними.

Миссис Аллерган не заставила себя ждать. На ней было светло-серое шелковое платье в полоску. Ее лицо выражало страдание.

— Как это ужасно, — сказала она, опускаясь на стул, предложенный Пуаро. — Я не в силах этому поверить. Такое прелестное создание, жить бы да радоваться — и погибла. Просто не могу поверить.

— Я представляю, что вы чувствуете, мадам, — отозвался Пуаро.

— Как хорошо, что вы тут, — сказала миссис Аллерган. — Уж вы-то найдете, кто это сделал. И хорошо, что эта несчастная не виновата.

— Вы имеете в виду мадемуазель де Бельфор? Кто вам это сказал?

— Корнелия Робсон, — ответила миссис Аллерган, чуть заметно улыбнувшись. — Вся эта история вскружила ей голову. Похоже, ничего более увлекательного в ее жизни не было — и не будет. Но она прелесть — стыдится своего возбуждения. Считает, что это дурно. — Миссис Аллерган перевела взгляд на Пуаро и добавила: — Что же я несу вздор, у вас ведь ко мне вопросы.

— С вашего позволения. Вы легли спать в какое время, мадам?

— В половине одиннадцатого.

— И скоро заснули?

— Сразу. Я очень хотела спать.

— А вы ничего не слышали — хотя бы что-нибудь — ночью?

Миссис Аллерган наморщила лоб:

— Да, мне кажется, я слышала всплеск и как кто-то пробежал. Или наоборот? Трудно сказать. Мне представилось — приснилось, что ли, — будто кто-то упал за борт, в море, я проснулась и послушала, но все было тихо.

— В какое время это было — не знаете?

— Боюсь, что нет. Но не думаю, что я долго спала. Что-нибудь час — не больше.

— Увы, это далеко от точности, мадам.

— Да, конечно, но зачем гадать, если я просто не знаю?

— Это все, что вы можете нам сказать, мадам?

— Боюсь, что да.

— Вы прежде знали мадам Дойл?

— Нет, Тим был с ней знаком. Еще я много слышала о ней от нашей кузины Джоанны Саутвуд, а познакомились мы только в Асуане.

— Если позволите, мадам, у меня еще один вопрос.

Еле заметно улыбнувшись, миссис Аллертон тихо обронила:

— С удовольствием отвечу на нескромный вопрос.

— Вопрос вот какой: не потерпели вы сами либо ваша семья урона от финансовых операций отца мадам Дойл, Мелиша Риджуэя?

На лице миссис Аллертон выразилось крайнее изумление.

— Нет, что вы! Наши финансы тают — это да... падают проценты от вложений. А чтобы драматически впасть в бедность — этого не было. Муж мало оставил, но сколько оставил — столько и остается, хотя, конечно, это уже не те деньги, что прежде.

— Благодарю вас, мадам. Вы не попросите сына спуститься к нам?

Вернувшуюся мать Тим спросил беспечно:

— Отмучилась? Теперь моя очередь. Что хоть они спрашивают?

— Что я слышала ночью, — сказала миссис Аллертон. — А я, к сожалению, ничего не слышала. И не пойму — почему. Ведь каюта Линит через одну от моей. Я просто обязана была услышать звук выстрела. Ступай, Тим, тебя ждут.

Тиму Аплертону Пуаро задал те же вопросы, что его матери.

— Я рано лег спать, что-нибудь в половине одиннадцатого, — отвечал Тим. — Немного почитал. Сразу после одиннадцати выключил свет.

— После этого что-нибудь слышали?

— Неподалеку от моей каюты мужской голос, по-моему, пожелал кому-то спокойной ночи.

— Это я прощался с миссис Дойл, — сказал Рейс.

— Вот. После этого заснул. Потом, уже позже, услышал крики, кто-то звал Фанторпа, насколько помню.

— Это мадемуазель Робсон выбежала из салона.

— Да, по-моему, это была она. Потом были еще голоса. Потом кто-то пробежал по палубе. А потом был всплеск. И тогда я услышал старину Бесснера, он гудел что-то вроде «Осторожно», «Не так быстро».

— Вы слышали всплеск?

— Да, что-то в этом роде.

— А не мог так прозвучать выстрел?

— А что, может быть... Словно хлопнула пробка. Может, это и был выстрел. А всплеск я мог домыслить: хлопнула пробка, напиток заструился в бокал... У меня была смутная мысль, что где-то гуляют, и очень хотелось, чтобы все разошлись и замолкли.

— Что-нибудь еще после этого было?

Тим подумал.

— Фанторп гремел у себя в каюте. Мы соседи. Я думал, он никогда не угомонится.

— А потом что?

Тим пожал плечами:

— Потом — забвение.

— Ничего больше не слышали?

— Абсолютно.

— Благодарю вас, месье Аллертон.

Тим встал и вышел.

Глава 15

Рейс задумчиво склонился над планом верхней палубы «Карнака».

— Фанторп, молодой Аллертон, миссис Аллертон. Потом пустая каюта — это Саймон Дойл. Кто у нас дальше, за миссис Дойл? Старуха американка. Если кто и слышал что-нибудь, так это она. Если она встала, надо ее звать.

Мисс Ван Шуйлер вошла в курительную. В это утро у нее было совсем старое, пергаментное лицо. В темных глазах тлел злобный огонек.

Рейс встал и поклонился:

— Простите за беспокойство, мисс Ван Шуйлер. Вы очень любезны. Садитесь, пожалуйста.

Мисс Ван Шуйлер раздраженно заговорила:

— Противно впутываться во все это. Возмутительная история. Не желаю никаким образом быть связанной с этим... неприятным событием.

— Естественно, естественно. Я как раз говорил месье Пуаро, что надо поскорее выслушать вас, чтобы потом уже не беспокоить.

Мисс Ван Шуйлер удостоила Пуаро почти милостивого взгляда.

— Я рада, что вы понимаете мои чувства, я не привыкла к таким вещам.

— Конечно, мадемуазель, поэтому мы и хотим избавить вас от неприятностей как можно скорее, — успокоил ее Пуаро. — Итак, вы легли спать вчера — в какое время?

— Обычно я ложусь в десять часов. Вчера, по милости Корнелии Робсон, заставившей себя ждать, легла позже.

— Tres bien, mademoiselle. Так что вы слышали, когда улеглись?

— Я сплю очень чутко, — ответила мисс Ван Шуйлер.

— A merveille! Как раз то, что нам надо.

— Меня разбудила эта бесцеремонная дамочка, горничная миссис Дойл, — она пожелала своей госпоже «доброй ночи» неприлично громким голосом.

— А после этого?

— Я опять заснула. И снова проснулась от ощущения, что у меня в каюте кто-то находится, но потом поняла, что это в соседней каюте.

— У мадам Дойл?

— Да. И тут же услышала шаги на палубе и всплеск.

— Не представляете, когда это было?

— Я вам точно скажу когда. Было десять минут второго.

— Вы уверены в этом?

— Конечно. Я взглянула на часики, они у меня в головах.

— Вы не слышали выстрела?

— Нет, ничего похожего.

— А не могло быть так, что вас разбудил звук выстрела? Склонив жабью голову к плечу, мисс Ван Шуйлер задумалась.

— Может такое быть, — признала она неохотно.

— Но что было причиной этого всплеска, вы, конечно, не знаете?

— Почему же, прекрасно знаю.

Полковник Рейс напрягся:

— Знаете?

— Конечно. Мне не понравились эти хождения на палубе. Я встала и подошла к двери. Мисс Оттерборн стояла, перегнувшись через перила. Она что-то бросила в воду.

— Мисс Оттерборн? — У Рейса перехватило горло от изумления.

— Да.

— Вы совершенно уверены, что это была мисс Оттерборн?

— Я видела ее лицо.

— А она вас не видела?

— Думаю, не видела.

Пуаро подался вперед:

— А что выражало ее лицо, мадемуазель?

— Оно выражало сильное чувство.

Рейс и Пуаро быстро переглянулись.

— Что было потом? — поторопил ее Рейс.

— Мисс Оттерборн ушла на корму, а я вернулась в постель. В дверь постучали, и вошел администратор. В руках у него

был струивший воду комок.

— Нашли, полковник.

Рейс взял сверток, развернул вымокшую бархатную ткань. Внутри оказался грубой выделки, в расплывшихся алых пятнах носовой платок, в который был замотан маленький револьвер с перламутровой рукояткой.

Рейс взглянул на Пуаро не без зловредного торжества.

— Смотрите, — сказал он, — я был прав. Его таки отправили за борт. — Он выложил револьвер на ладонь. — Что скажете, месье Пуаро? Это не тот ли, что вы видели той ночью в отеле «У водоската»?

Пуаро внимательно рассмотрел его и ровным голосом сказал:

— Да, тот самый. Тут есть гравировка — инициалы «Ж. Б.». Это article de luxe, очень дамская вещица, и при этом смертоносное оружие.

— Двадцать второй, — пробормотал Рейс. Он вынул обойму. — Не хватает двух пуль. Да-а, вроде бы никаких сомнений не остается.

Со значением кашлянула мисс Ван Шуйлер.

— Что вы думаете о моей накидке? — призвала она их к ответу.

— О вашей накидке, мадемуазель?

— Да, у вас на столе моя бархатная накидка.

Рейс поднял мокрую тряпицу.

— Это — ваше, мисс Ван Шуйлер?

— Да мое же! — взорвалась та. — Я обыскалась ее вчера вечером. Кого только не спрашивала.

Пуаро призывно взглянул на Рейса, и тот едва заметно кивнул.

— Где вы видели ее последний раз, мисс Ван Шуйлер?

— Она была при мне в салоне вчера вечером. А когда я уходила спать, ее нигде не было.

Рейс ровно спросил:

— Вы догадываетесь, для чего она понадобилась? — Расправив накидку, он показал подпалины и дырочки на ней. — Убийца замотал в нее револьвер, чтобы заглушить звук выстрела.

— Какая наглость! — вспыхнула мисс Ван Шуйлер. Ее сморщенные щеки зарумянились.

Рейс сказал:

— Соблаговолите сказать, мисс Ван Шуйлер, сколько времени вы были знакомы с миссис Дойл.

— Вообще не была с ней знакома.

— Но вы знали о ее существовании?

— Конечно, я знала, кто она такая.

— И домами вы никак не были связаны?

— Наша семья всегда дорожила принадлежностью к немногим избранным, полковник Рейс. Матушке в голову не пришло бы позвать кого-нибудь из Хатсов, потому что они никто, нувориши.

— Вам больше нечего сказать нам, мисс Ван Шуйлер?

— К тому, что я сказала, мне нечего добавить. Линит Риджуэй выросла в Англии, и впервые я увидела ее на борту этого парохода.

Она встала. Пуаро открыл дверь перед ней, и она удалилась.

Мужчины переглянулись.

— Вот и весь ее сказ, — заметил Рейс, — другого не будет. Может, правду говорит. Не знаю. Розали Оттерборн — каково! Не ожидал.

Пуаро растерянно помотал головой. И с размаху хватил ладонью по столу.

— В этом нет никакого смысла! — воскликнул он. — Norn d’un nom d’un nom! Никакого смысла!

Рейс взглянул на него:

— Что конкретно вы имеете в виду?

— Что до определенного момента картина ясная. Кому-то нужно убить Линит Дойл. Кто-то вчера вечером слышал скандал в салоне. Кто-то выкрал оттуда револьвер. Принадлежавший, прошу заметить, Жаклин де Бельфор. Кто-то застрелил из него Линит Дойл и вывел букву Ж на стене. Все ясно, правда? Все изобличает Жаклин де Бельфор. Теперь смотрите, что делает убийца. Он оставляет пресловутый револьвер на месте, где его наверняка найдут, — да? Нет! Он — или она — выбрасывает его за борт — такую улику! Зачем, мой друг, зачем?

Рейс покачал головой:

— Непонятно.

— Тут нечего понимать: это невозможно.

— Как невозможно, раз это случилось?

— Я не об этом. Невозможно такое развитие событий. Где-то

Полковник не сводил любопытных глаз с коллеги. Он уважал, и не без оснований, интеллект Эркюля Пуаро. Однако в настоящий момент он не мог уловить его мысль. И спрашивать он не стал. Он редко задавал вопросы. Просто перешел к следующему пункту повестки дня:

— Что у нас на очереди? Расспросим девицу Оттерборн?

— Да, это может продвинуть дело.

Розали Оттерборн неохотно вошла к ним. Не то чтобы она нервничала или боялась чего-то — просто держалась замкнуто, нелюдимо.

— Что вам угодно?

Слово взял Рейс.

— Мы расследуем обстоятельства смерти миссис Дойл, — объяснил он.

Розали кивнула.

— Вы не скажете, что вы делали вчера вечером?

Розали с минуту думала.

— Мы с мамой легли рано, не было одиннадцати. Ничего особенного не слышали, если не считать возню возле каюты доктора Бесснера. Я слышала, как старик что-то гудел по-немецки. Из-за чего был этот шум, я узнала только утром. ошибка.

Назад: Часть 2 ЕГИПЕТ

Дальше: Глава 16

Привлечение клиентов

Делаю ручную рассылку в WhatsApp. Именно ручную. На заказ. Большой объём от 1000 до 50 000 диалогов в сутки. С оплатой за отправленные сообщения. Конверсия огонь, результат моментальный Я не просто отправляю сообщения вашему потенциальному клиенту, но и завожу с ним минимальный диалог. ВАЖНО, это не просто рассылка, а именно диалоги, первичная проработка лидов, сравнимая с холодными звонками, только гораздо дешевле. Есть доп. услуги: 1. Замена аватарок на ваш логотип или картинку. 2. Сбор и подбор базы для рассылки 3. Составление сложных диалогов с потенциальными клиентами, с двумя и более вопросами. 4. Составление текста рассылки и офера. Вы платите только за отправленные сообщения. Большое количество выполненных проектов по самым разным тематикам. Работаю по РФ и СНГ, также работаю по дальнему зарубежью (индивидуально обговариваем условия под такие проекты) По всем вопросам сюда Ватсап: +79033954875 Телеграм: @watsap99