Часть 2
ЕГИПЕТ
Глава 1
— Это Эркюль Пуаро, детектив, — сказала миссис Аллертон. Они сидели с сыном в ярко-красных плетеных креслах перед отелем «У водоската» в Асуане. Две удаляющиеся фигуры привлекли их внимание: невысокий мужчина в белом чесучовом костюме и долговязая девица.
С несвойственной для него живостью Тим Аллертон выпрямился в кресле.
— Этот смешной коротышка? — недоверчиво спросил он.
— Да, этот смешной коротышка.
— А что он тут делает, интересно знать? — спросил Тим. Мать рассмеялась:
— Смотри, как ты возбудился! Почему мужчин так влечет к себе преступление? Я ненавижу детективные романы и никогда не беру их в руки. Я не думаю, что месье Пуаро находится тут с какой-то тайной целью. Он составил себе немалое состояние и теперь просто живет в свое удовольствие, я полагаю.
— Во всяком случае, он высмотрел тут самую привлекательную девушку.
Чуть склонив голову набок, миссис Аллертон задумчиво провожала взглядом удалявшихся Пуаро и его спутницу.
Та была дюйма на три повыше его. Она хорошо держится — не скованно и не горбясь.
— Она таки весьма привлекательна, — сказала миссис Аллертон.
Она искоса глянула на Тима. Даже смешно, как он сразу клюнул.
— Не то слово. Жаль только, вид у нее злой и надутый.
— Может, это напускное.
— Да нет, она стервоза. Хотя и привлекательная.
Между тем героиня их беседы плелась рядом с Пуаро, крутя нераскрытый зонтик, и имела на лице то самое выражение, что отметил Тим: надутое и злое. Брови нахмурены, опущены углы ярко-алых губ.
Выйдя из ворот, они повернули налево и углубились под сень прохладного парка.
Лицо Эркюля Пуаро излучало добродушие, неспешно журчала его речь. Белый, отлично выглаженный чесучовый костюм, панама, в руке богато изукрашенная мухобойка с набалдашником из искусственного янтаря.
— Я очарован, — говорил он. — Черные скалы Слонового острова, солнце, челны на реке. Нет, жить — это хорошо. — Помолчав, он добавил: — Вы не находите, мадемуазель?
— Почему же нет? — кратко ответила Розали Оттерборн. — Только уныло здесь, в Асуане. Отель наполовину пуст, а те, кто есть, столетние...
Она оборвала себя, прикусив губу.
В его глазах зажглись огоньки.
— Совершенная правда, я сам одной ногой в могиле.
— Я... не вас имела в виду, — сказала девушка. — Извините. Некрасиво получилось.
— Ничего страшного. Это нормально, что вам нужны ровесники для компании. Постойте, по крайней мере один молодой человек имеется.
— Это тот, что ни на шаг не отходит от своей матери? Она мне нравится, а он, по-моему, ужасный — такой самодовольный!
Пуаро улыбнулся:
— А я — самодовольный?
— Нет, я бы не сказала.
Ясно, ей это безразлично, но Пуаро не стал обижаться, а со спокойным удовлетворением заметил:
— Мой лучший друг говорит, что я очень самодоволен.
— Может быть, — рассеянно сказала Розали, — чем-то, наверное, вы можете быть довольны. Меня, к сожалению, совсем не интересуют преступления.
На это Пуаро с серьезным видом ответил:
— Рад узнать, что вам нет нужды скрывать что бы то ни было.
На секунду ее лицо оживилось, когда она вопросительно
стрельнула в его сторону глазами. Словно не заметив этого, Пуаро продолжал:
— А что, ваша матушка не выходила к ленчу? Не потому, что нездоровится, надеюсь?
— Не нравится ей тут, — коротко ответила Розали. — Я не дождусь, когда мы уедем.
— Мы ведь вместе плывем, не так ли? Вместе поднимемся до Вади-Хальфа и Второго порога?
Из тенистого парка они вышли на пыльное полотно прибрежной дороги. Их тут же облепили глазастые продавцы бус, почтовых открыток, гипсовых скарабеев, пара мальчишек с осликами и ватага просто назойливых юных бездельников.
— Хотите бусы, сэр? Очень хорошие, сэр. Очень дешево..
— Да.
— Хотите скарабея, леди? Смотрите: великая царица приносит счастье...
— Смотрите, сэр: настоящий лазурит. Очень хороший, очень дешево...
— Хотите ослика для поездки, сэр? Это очень хороший ослик. Этого ослика зовут Виски-сода, сэр...
— Хотите поехать в гранитный карьер, сэр? Вот очень хороший ослик. Тот ослик очень плохой, сэр, он падает...
— Хотите открытки, очень дешево, очень красиво...
— Смотрите, леди... Всего десять пиастров... очень дешево... лазурит... вот слоновая кость...
— Вот очень хорошая мухобойка — это все из янтаря...
— Вам требуется лодка, сэр? У меня очень хорошая лодка, сэр...
— Хотите вернуться верхом в отель, леди? Вот первоклассный ослик...
Помахивая рукой, Эркюль Пуаро отбивался от липнущего человеческого роя. Розали шла сквозь толпу людей как сомнамбула.
— Лучше всего притвориться слепой и глухой, — заметила она.
Юные бездельники трусили сбоку, канюча:
— Бакшиш! Бакшиш! Гип-гип-ура! Очень хорошие, очень красивые...
Они живописно трясли своими пестрыми лохмотьями, на ресницах гроздьями сидели мухи. Эти были самые назойливые. Другие отстали и уже взяли в оборот очередного путника.
Теперь, под вкрадчивые уговоры, Пуаро и Розали выдерживали магазинный искус.
— Не зайдете в мою лавку, сэр?
— Не хотите крокодила из слоновой кости, сэр?
— Вы не были у меня в лавке, сэр? Я покажу вам очень красивые вещи.
Зашли они только в пятую лавку, где Розали взяла несколько фотопленок, ради чего и была затеяна эта прогулка.
Выйдя, они направились к берегу реки.
Как раз швартовался нильский пароход. Пуаро и Розали с интересом глазели на пассажиров.
— Порядочно их, правда? — заметила Розали.
Она обернулась к подошедшему Тиму Аллергену. Тот запыхался от спешки.
Постояв минуту-другую, Тим заговорил.
— Видимо, такая же жуткая публика, как всегда, — пренебрежительно обронил он, кивнув в сторону высаживавшихся пассажиров.
— Они обычно все кошмарные, — согласилась Розали. Все трое взирали на вновь прибывших с превосходством уже обжившихся на месте людей.
— Ба! — возбужденно воскликнул Тим. — Разрази меня гром, если это не Линит Риджуэй!
Оставив равнодушным Пуаро, эта новость сильно заинтересовала Розали. Брюзгливость разом сошла с ее лица, когда она спросила:
— Где? Вон та в белом?
— Ага, рядом с высоким мужчиной. Это они сейчас сходят. Новоиспеченный муж, я полагаю. Забыл, как ее теперь величают.
— Дойл, — сказала Розали, — миссис Саймон Дойл. О них писали во всех газетах. Она в самом деле богачка?
— Да, пожалуй, из богатейших девиц в Англии, — весело отозвался Тим.
Все трое молча смотрели на сходивших пассажиров. Особа, о которой шла речь, обратила на себя внимание Пуаро.
— Красивая, — пробормотал он.
— Некоторым все достается, — с горечью сказала Розали.
Ее лицо перекосила зависть, когда она смотрела, как та, другая, шла по сходням.
Линит Дойл выглядела так, что хоть сейчас в премьерши какого-нибудь ревю. Она и держалась с уверенностью обласканной славой артистки. Она привыкла, что на нее смотрят, восхищаются ею, привыкла быть в центре внимания.
Она знала, что на нее устремлены жадные взоры, и как бы не замечала их: она принимала это как должное.
И сейчас, даже не отдавая себе в этом отчета, она играла роль: богатая светская красавица-новобрачная проводит свой медовый месяц. С легкой улыбкой она что-то вскользь сказала высокому спутнику. Тот ответил, и при звуке его голоса Эркюль Пуаро насторожился. Под сведенными бровями сверкнули его глаза.
Пара прошла совсем близко. Он услышал, как Саймон Дойл говорил:
— Если постараться, мы успеем, дорогая. Ничто не мешает задержаться на неделю-другую, раз тебе тут нравится.
Он глядел на нее жарко, любяще, преданно.
Пуаро задумчиво смерил его глазами: широкие плечи, бронзовое от загара лицо, темно-голубые глаза, детская открытость улыбки.
— Счастливчик, — сказал им вслед Тим. — Подцепить наследницу без аденоидов и плоскостопия!
— Смотрятся они страшно счастливыми, — с ноткой зависти сказала Розали и неслышно для Тима добавила: — Несправедливо.
А Пуаро услышал. Согнав с лица нахмуренную озабоченность, он мельком взглянул на нее.
— Пойду представлю маме сводку, — сказал Тим.
Он приподнял шляпу и ушел. Пуаро и Розали неспешно тронулись в обратный путь к отелю, отмахиваясь от новых предложений проехаться на осликах.
— Несправедливо, значит, мадемуазель? — мягко спросил Пуаро.
Девушка зло покраснела:
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
— Я просто повторяю ваши слова. Не отпирайтесь.
Розали Оттерборн пожала плечами:
— Действительно многовато для одного человека: деньги, внешность, фигура и...
Она умолкла, и Пуаро договорил за нее:
— И еще любовь, да? Но откуда вы знаете — вдруг он женился на ее деньгах?
— Разве вы не видели, как он смотрел на нее?
— Я видел, мадемуазель. Я видел все, что полагалось увидеть, и чуточку больше.
— Что же именно?
Пуаро медленно выговорил:
— Я видел темные круги под ее глазами. Я видел, как побелели костяшки пальцев на ручке зонтика...
Розали заглянула ему в глаза:
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что не все то золото, что блестит. Я хочу сказать, что, хотя эта дама богата, красива и любима, не все там благополучно. И еще я кое-что знаю.
— Неужели?
— Я знаю, — сказал Пуаро хмурясь, — что где-то я уже слышал этот голос — голос месье Дойла, и мне очень хочется вспомнить — где.
Но Розали уже не слушала. Она замерла на месте. Концом зонтика она чертила узоры на рыхлом песке. Потом ее прорвало:
— Я — гадина. Гнусная, отвратительная гадина. Я готова содрать с нее платье и топтать ее прекрасное, надменное, самоуверенное лицо. Я просто ревнивая кошка и ничего не могу поделать с собой. Она дьявольски везучая, такая выдержанная и уверенная в себе.
Эркюль Пуаро был отчасти озадачен этой истерической вспышкой. Он взял ее под руку, дружески тряхнул:
— Tenez — выговоритесь, и вам станет легче.
— Ненавижу ее! Впервые так ненавижу человека с первого взгляда.
— Превосходно!
Она подозрительно взглянула на него. У нее дрогнули губы, и она рассмеялась.
— Bien, — сказал Пуаро, также рассмеявшись.
И они мирно направились дальше к отелю.
— Мне надо найти маму, — сказала Розали, когда они вошли в прохладный, сумрачный холл.
Пройдя холл, Пуаро вышел на террасу с видом на Нил. Несмотря на раннее время, столики были накрыты к чаю. Поглядев на реку, он спустился побродить по парку.
Там играли в теннис под палящим солнцем. Он задержался посмотреть, потом сошел крутой тропкой вниз. На скамейке лицом к Нилу сидела та самая девушка, что он видел в ресторане «У тетушки». Он сразу узнал ее. В его памяти отчетливо запечатлелось ее лицо, и как же оно переменилось! Бледное, исхудавшее, с печатью неизбывной скуки и подавленности.
Он чуть отступил назад. Не замеченный ею, он мог смотреть без помех. Она нетерпеливо постукивала по земле ножкой. Глаза, как бы подернутые дымкой, вдруг странно оживляла горькая радость. Она смотрела прямо перед собой, на Нил, где скользили барки под белыми парусами.
Тот голос, это лицо — да, он вспомнил их. Вспомнил лицо этой девушки и только что услышанный голос новоиспеченного мужа.
Он следил за ничего не подозревавшей девушкой, а между тем в драме игралась очередная сцена.
Сверху послышались голоса. Девушку точно ветром сдуло с места. По тропке сходили Линит Дойл с мужем. Счастье и уверенность звенели в ее голосе. Ни следа недавнего напряжения и скованности в фигуре. Она была счастлива.
Та девушка сделала пару шагов им навстречу, и они пора-женно застыли.
— Привет, Линит, — сказала Жаклин де Бельфор. — И ты тут, оказывается. Похоже, мы так и будем всю жизнь сталкиваться лицом к лицу. Привет, Саймон! Как поживаешь?
Вскрикнув, Линит отпрянула и вжалась в скалу. Красивое лицо Саймона Дойла гневно передернулось. Он двинулся вперед, словно намереваясь смести с дороги это худенькое тельце.
По-птичьи дернув головой в сторону, она показала, что не одинока здесь. Саймон тоже повернулся и увидел Пуаро.
— Привет, Жаклин, — неловко сказал он. — Не думали тебя тут встретить.
Слова прозвучали совершенно неубедительно. Девушка сверкнула белозубой улыбкой.
— Полная неожиданность? — спросила она. Потом, едва заметно кивнув, ушла вверх по тропинке.
Из деликатности Пуаро двинулся в противоположную сторону. Уходя, он слышал, как Линит Дойл сказала:
— Боже мой, Саймон! Что же нам делать, Саймон?
Глава 2
Ужин кончился. Открытая веранда отеля «У водоската» была мягко освещена. За столиками собрались почти все постояльцы.
Появились Саймон и Линит Дойл и с ними высокий, представительный седоголовый господин со свежевыбритым, американской выделки острым лицом.
Пока они мешкали в дверях, Тим Аллертон встал из-за столика и направился к ним.
— Вы, разумеется, не помните меня, — учтиво сказал он. — Я кузен Джоанны Саутвуд.
— Ну конечно, какая я глупая! Вы — Тим Аллертон. А это мой муж. — Голос ее чуть дрогнул (от гордости? от застенчивости?). — И мой американский опекун, мистер Пеннингтон.
— Разрешите познакомить вас с моей мамой, — сказал Тим.
Несколько минут спустя они все сидели одной компанией: в углу Линит, по обе стороны от нее соловьями разливались Тим и Пеннингтон. Миссис Аллертон разговаривала с Саймоном Дойлом.
Открылась дверь. Прелестная фигурка в углу напряглась. И тут же расслабилась, когда вошел и пересек веранду невысокого роста мужчина.
Миссис Аллертон сказала:
— Вы тут не единственная знаменитость, дорогая. Этот смешной человечек — Эркюль Пуаро.
Она сказала это между прочим, как светская дама, желая заполнить неловкую паузу, однако сообщение живо заинтересовало Линит.
— Эркюль Пуаро? Ну как же, я слышала о нем.
Она погрузилась в задумчивость, и сидевшие по обе стороны мужчины сразу увяли.
Пуаро был уже у края веранды, когда вдруг затребовали его внимания.
— Присядьте, месье Пуаро. Какой прекрасный вечер.
Он послушно сел.
— Mais oui, madame, действительно красиво.
Он любезно улыбнулся миссис Оттерборн. Зрелище было впечатляющее: черная шелковая хламида и дурацкий тюрбан на голове. Миссис Оттерборн брюзгливо продолжала:
— Сколько знаменитостей подобралось! По нас скучает газетная хроника. Светские красавицы, известные романистки...
Она хохотнула с деланой скромностью.
Пуаро даже не увидел, а почувствовал, как передернулась сидевшая напротив сумрачная девица, еще больше покрасневшая.
— У вас сейчас есть в работе роман, мадам? — поинтересовался он.
Тот же стеснительный хохоток:
— Я дьявольски ленива. А пора, пора приниматься. Мои читатели проявляют страшное нетерпение, не говоря уже о бедняге издателе. Этот плачется в каждом письме. И даже по телефону.
Снова Пуаро почувствовал, как в тени шевельнулась девушка.
— Не стану скрывать от вас, месье Пуаро, что здесь я отчасти ради местного колорита. «Снежный лик пустыни» — так называется моя новая книга. Это сразу захватывает, будоражит мысль. Выпавший в пустыне снег тает под жарким дыханием страсти.
Что-то пробормотав, Розали поднялась и ушла в темный парк.
— Нужно быть сильным, — продолжала миссис Оттерборн, мотая тюрбаном. — На силе держатся все мои книги, важнее ее ничего нет. Библиотеки отказываются брать? Пусть! Я выкладываю правду. Секс — почему, месье Пуаро, все так страшатся секса? Это же основа основ. Вы читали мои книги?
— Увы, нет, мадам. Изволите знать, я не много читаю романов. Моя работа...
Миссис Оттерборн твердо объявила:
— Я должна дать вам экземпляр «Под фиговым деревом». Полагаю, вы воздадите ей должное. Это откровенная, правдивая книга.
— Вы чрезвычайно любезны, мадам. Я прочту ее с удовольствием.
Минуту-другую миссис Оттерборн молчала. Теребя на шее ожерелье в два ряда, она живо огляделась:
— Может... схожу-ка я за ней прямо сейчас.
— Умоляю, мадам, не затрудняйте себя. Потом...
— Нет-нет, ничего затруднительного. — Она поднялась. — Мне хочется показать вам, как...
— Что случилось, мама?
Рядом возникла Розали.
— Ничего, дорогая. Просто хотела подняться за книгой для месье Пуаро.
— «Под фиговым деревом»? Я принесу.
— Ты не знаешь, где она лежит. Я схожу сама.
— Нет, я знаю.
Через веранду девушка быстро ушла в отель.
— Позвольте поздравить вас, мадам, с такой прекрасной дочерью.
— Вы о Розали? Да, она прелесть, но какая же трудная, месье Пуаро! Никакого сочувствия к немочи. Думает, что знает лучше всех. Вообразила, что знает о моем здоровье лучше меня самой...
Пуаро остановил проходившего официанта:
— Ликер, мадам? Шартрез? Creme de menthe?
Миссис Оттерборн энергично замотала головой:
— Ни-ни! В сущности, я трезвенница. Вы могли заметить, что я пью только воду — ну, может, еще лимонад. Я не выношу спиртного.
— Тогда, может, я закажу для вас лимонный сок с содовой водой?
Он заказал один лимонный сок и один бенедиктин.
Открылась дверь. С книгой в руке к ним подошла Розали.
— Пожалуйста, — сказала она. Даже удивительно, какой у нее был тусклый голос.
— Месье Пуаро заказал для меня лимонный сок с содовой, — сказала мать.
— А вам, мадемуазель, что желательно?
— Ничего. — И, спохватившись, она добавила: — Благодарю вас.
Пуаро взял протянутую миссис Оттерборн книгу. Еще уцелела суперобложка — яркое творение, на коем стриженная «под фокстрот» дива с кроваво-красным маникюром в традиционном костюме Евы сидела на тигровой шкуре. Тут же возвышалось дерево с дубовыми листьями и громадными, неправдоподобного цвета яблоками на ветвях.
Называлось все это: «Под фиговым деревом» Саломеи Оттерборн». На клапане шла издательская реклама, в которой этот очерк амуров современной женщины горячо превозносился за редкую смелость и реализм. «Бесстрашная, неповторимая, правдивая» — такие они нашли определения.
Склонив голову, Пуаро пробормотал:
— Я польщен, мадам.
Выпрямившись, он встретил взгляд писательской дочки и почти непроизвольно подался в ее сторону. Его поразило и опечалило, сколько боли стыло в этих глазах.
Поданные напитки доставили желанную разрядку.
Пуаро галантно поднял бокал:
— A votre sante, madame, mademoiselle.
Потягивая лимонад, миссис Оттерборн пробормотала:
— Восхитительно — как освежает!
Все трое молча созерцали нильские антрацитно сверкающие утесы. Под лунным светом они являли фантастическую картину: словно над водой горбились спины гигантских доисторических чудищ. Потянул и тут же ослаб бриз. В повисшей тишине зрело как бы ожидание чего-то.
Эркюль Пуаро перевел взгляд в глубь веранды на обедавших. Ошибался он или там тоже пребывали в некоем ожидании? С таким чувством зритель смотрит на сцену, когда вот-вот должна появиться премьерша.
В эту самую минуту, словно с каким-то особым значением, разошлись обе створки двери. Оборвав разговоры, все обернулись.
Вошла хрупкая смуглая девушка. Помедлив, она намеренно прошла через всю веранду и села за пустовавший столик. В ее манерах не было ничего вызывающего, необычайного. И все же это был явно рассчитанный театральный выход.
— Да-а, — сказала миссис Оттерборн, вскинув голову в тюрбане. — Высокого же мнения о себе эта девица!
Пуаро отмолчался. Он наблюдал за девушкой. Та специально села так, чтобы через всю веранду глядеть в упор на Линит Дойл. Скоро, заметил Пуаро, Линит, наклонившись, сказала что-то и переменила место. Теперь она смотрела в другую сторону.
Пуаро в раздумье покачал головой.
Минут через пять та, другая, перешла на противоположный край веранды. Выдыхая сигаретный дым и еле заметно улыбаясь, она являла картину душевного покоя. Но и теперь ее раздумчивый и словно невидящий взгляд был устремлен на жену Саймона Дойла.
Вытерпев четверть часа, Линит Дойл резко поднялась и ушла в отель. Почти сразу за ней последовал муж.
Жаклин де Бельфор улыбнулась и развернула свой стул. Закурив, она смотрела теперь на Нил. И продолжала улыбаться своим мыслям.
Глава 3
— Месье Пуаро.
Пуаро проворно поднялся. Он пересидел всех на веранде. Погрузившись в размышления, он созерцал гладко отливавшую черноту утесов, когда звук собственного имени вернул его на землю.
Это был культурный, уверенный и при некоторой надменности даже приятный голос.
Вскочивший на ноги Пуаро встретил властный взгляд Линит Дойл. Чтобы можно было выглядеть еще прекраснее и царственнее в пурпурной бархатной накидке поверх белого шелкового платья — такого Пуаро уже не мог себе представить.
— Вы — месье Эркюль Пуаро? — сказала Линит.
Прозвучало это скорее как утверждение.
— К вашим услугам, мадам.
— Меня вы, может быть, знаете?
— Да, мадам. Я слышал ваше имя. Я знаю, кто вы.
Линит кивнула. Другого ответа она не ожидала. В той же своей обаятельно-повелительной манере она продолжала:
— Вы не пройдете со мной в комнату для карточной игры, месье Пуаро? Мне не терпится переговорить с вами.
Она направилась в отель. Он шел следом. В пустой комнате она знаком попросила его закрыть дверь, села за столик, а он расположился напротив нее.
Она сразу, без околичностей, заговорила о своем. Она говорила гладко и без запинки:
— Я много слышала о вас, месье Пуаро, и знаю, что вы очень умный человек. Так случилось, что я крайне нуждаюсь в помощи, и мне кажется вполне вероятным, что именно вы сможете ее оказать.
Пуаро наклонил голову:
— Вы очень любезны, мадам, но я, видите ли, на отдыхе, а на отдыхе я не беру дел.
— Это можно уладить.
Сказано это было с неоскорбительной уверенностью молодой женщины, всегда умевшей благополучно уладить свои дела.
Линит Дойл продолжала:
— Я стала жертвой несносного преследования, месье Пуаро. Это надо прекратить. Я предполагала обратиться в полицию по этому поводу, но... мой муж считает, что полиция бессильна что-либо сделать.
— Может, вы объяснитесь чуть подробнее? — вежливо вставил Пуаро.
— Ну конечно, конечно. Дело-то самое простое.
Все так же она говорила как по писаному. У Линит Дойл была ясная, толковая голова. И сейчас она потянула минуту только для того, чтобы как можно короче представить все обстоятельства.
— До того как я познакомилась со своим мужем, он обручился с некой мисс де Бельфор. При этом она была моей подругой. Муж расторг помолвку — они были не пара друг другу. К сожалению, она тяжело восприняла это... Очень сожалею, но тут ничего не поделаешь. С ее стороны были угрозы, которым я почти не придала значения, да и она, признаться, не пыталась привести их в исполнение. Вместо этого она повела себя в высшей степени странно, следуя за нами практически всюду, куда мы направляемся.
Пуаро поднял брови:
— Довольно необычная... э-э... месть.
— Весьма необычная — и смехотворная! И раздражает это, наконец.
Она прикусила губу.
Пуаро кивнул:
— Это я могу себе представить. У вас, как я понимаю, медовый месяц?
— Да. Впервые это случилось в Венеции. Она остановилась там в «Даниэлли». Я подумала, это просто совпадение. Малоприятно, но не более того. Потом вдруг видим ее на пароходе в Бриндизи1. Мы так поняли, что она направляется в Палестину. Мы думали, она осталась на пароходе. Но... но когда мы приехали в отель «Мена-Хаус», она уже была там и поджидала нас.
Пуаро кивнул:
— А как было теперь?
— Мы плыли вверх по Нилу. Я почти ожидала, что она будет с нами на пароходе. Когда ее там не оказалось, я подумала, что она прекратила... свои дурачества. Но стоило нам сойти здесь, как она уже поджидала нас.
1Бриндизи — город на юге Италии.
Пуаро вгляделся в нее. Она все так же владела собой, но костяшки пальцев, обжимавших края стола, побелели.
— И вы боитесь, — сказал Пуаро, — что это положение вещей сохранится?
— Да. — Она помолчала. — Это идиотизм от начала до конца! Жаклин выставляет себя на посмешище. Я поражена: где ее гордость? Чувство собственного достоинства?
Пуаро чуть заметно пожал плечами:
— Бывают такие моменты, мадам, когда гордости и чувству собственного достоинства дают отставку. Одерживают верх иные чувства, посильнее.
— Возможно, — нетерпеливо перебила Линит. — Но какая ей от этого польза?
— Не все сводится только к пользе, мадам.
Что-то в его голосе не понравилось Линит. Покраснев, она сказала:
— Вы правы. Мотивы ее поступков — дело десятое. Проблема в том, чтобы прекратить все это.
— Как вы предполагаете осуществить это, мадам? — спросил Пуаро.
— Мы с мужем не желаем дольше терпеть это неудобство. Должны же быть какие-то законные меры.
Она говорила уже с раздражением. Не спуская с нее задумчивых глаз, Пуаро спросил:
— Она произносила при посторонних какие-нибудь угрожающие слова? Вела оскорбительные речи? Делала попытки оскорбить действием?
— Нет.
— Тогда, откровенно говоря, я не вижу, мадам, что бы вы могли сделать. Если молодой даме желательно куда-то поехать и там оказываетесь вы с мужем — eh bien, — что из того? У воздуха нет хозяина. Ведь речь не о том, что она нарушает ваш семейный покой? Эти встречи — они всегда бывают при посторонних?
— Вы хотите сказать, что я бессильна что-нибудь сделать? — В ее голосе прозвучало недоверие.
— Совершенно бессильны, насколько я могу судить, — спокойно объявил Пуаро. — Мадемуазель де Бельфор в своем праве.
— Но... это безумие! Мне непереносима мысль, что я должна буду мириться со всем этим!
Пуаро сухо сказал в ответ:
— Я вам сочувствую, мадам, тем более что вы, как я представляю себе, нечасто миритесь с чем бы то ни было.
Линит нахмурилась.
— Должно быть какое-то средство прекратить это, — пробормотала она.
Пуаро пожал плечами.
— Вы всегда можете уехать — переехать куда-нибудь еще, — предложил он.
— Она поедет за нами!
— Скорее всего — да.
— Чушь какая-то!
— Именно так.
— А главное, почему я... почему мы должны убегать? Словно мы...
Она осеклась.
— Вот именно, мадам: словно вы... В этом все дело, не так ли?
Линит вскинула голову и глянула ему прямо в глаза:
— Что вы хотите сказать?
Пуаро переменил тон. Чуть подавшись к ней, он заговорил доверительно, с заклинающей интонацией, бережно. Он спросил:
— Почему это вам так неприятно, мадам?
— Неприятно?! От этого можно сойти с ума! Это раздражает до крайней степени! А почему — я вам сказала.
Пуаро помотал головой:
— Не вполне.
— Что вы хотите сказать? — снова спросила Линит.
Пуаро откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и с бесстрастным видом заговорил:
— Ecoutez, madame. Я поведаю вам маленькую историю. Однажды — это уже месяц-два назад — я обедаю в лондонском ресторане. За соседним столиком сидят двое — мужчина и девушка. Они кажутся очень счастливыми, очень влюбленными. Они с верой строят планы на будущее. Это не значит, что я слушаю не полагающееся для моих ушей: просто они совершенно не принимают в расчет, кто их слышит, а кто не слышит. Мужчина сидит спиной ко мне, а лицо девушки я вижу. Оно очень выразительно. Девушка беззаветно любит, предана душой и телом, а она не из тех, кто влюбляется легко и часто. Для нее это, безусловно, вопрос жизни и смерти. Они обручены, эти двое, насколько я могу понять, и они обсуждают, куда отправиться в свой медовый месяц. Они планируют поехать в Египет.
Он умолк.
— И что же? — отозвалась Линит.
Пуаро продолжал:
— Это было месяц-два назад, но ее лицо — это незабываемо. Я знал, что вспомню его, если увижу еще раз. И мужской голос вспомню. Вы, я думаю, догадываетесь, мадам, где я снова увидел это лицо и услышал тот голос. Это случилось здесь, в Египте. У того мужчины медовый месяц — это так, но он проводит его с другой женщиной.
— Так что же? — отозвалась Линит. — Я упоминала об этих обстоятельствах.
— Да, вы упоминали.
— В чем же дело?
Растягивая слова, Пуаро сказал:
— Девушка в ресторане упоминала свою подругу, она была убеждена, что подруга не подведет их. Этой подругой, я думаю, были вы, мадам.
Линит залилась краской.
— Да. Я говорила вам, что мы дружили.
— Она верила в вас?
— Да.
В нетерпении покусывая губу, она молчала, но, поскольку Пуаро не обнаруживал намерения заговорить, не выдержала и взорвалась:
— Конечно, все сложилось крайне неудачно! Всякое бывает в жизни, месье Пуаро.
— О да, мадам, всякое бывает. — Он помолчал. — Вы, я полагаю, англиканского вероисповедания?
— Да. — Линит была слегка озадачена.
— Значит, вы слышали в церкви отрывки из Библии. Вы слышали притчу о богатом человеке, у которого было много мелкого и крупного скота, и о бедном, у которого была только одна овечка, и как богатый отобрал ее у бедняка. Это как раз касается вас, мадам.
Линит выпрямилась на стуле. Гневно вспыхнули ее глаза.
— Я прекрасно вижу, куда вы клоните, месье Пуаро! Вы считаете, что я, грубо говоря, украла у своей приятельницы молодого человека. Если разводить сантименты, а ни на что другое ваше поколение не способно, то, возможно, так оно и есть. Но истина еще беспощаднее. Я не отрицаю, что Джеки была без ума от Саймона, но, мне кажется, вы не допускаете, что он мог не питать к ней таких же ответных чувств. Она ему нравилась, но, я думаю, еще до встречи со мной он начал понимать, что делает ошибку. Взгляните на дело непредвзято, месье Пуаро. Саймон обнаруживает, что любит меня, а не Джеки. Как прикажете ему поступать? Благородно перебороть себя, жениться на безразличной ему женщине и, скорее всего, поломать все три жизни, потому что едва ли при таких обстоятельствах он смог бы сделать Джеки счастливой? Будь он женат на ней ко времени нашей встречи, тогда, согласна, он мог видеть свой долг в том, чтобы оставаться с ней, — хотя я так не думаю. Если один несчастлив, то и другой страдает. Помолвка еще ни к чему не обязывает. Если совершается ошибка, то лучше признать это, пока не поздно. Я понимаю, что для Джеки это был удар, страшно жалко, что так вышло, но сделанного не воротишь. Чему быть, того не миновать.
— Удивительно.
Она воззрилась на него:
— Простите?
— Очень разумно, очень логично все, что вы говорите. Но одну вещь это все-таки не объясняет.
— Что именно?
— Ваше собственное отношение, мадам. Вот это преследование вас — вы могли воспринимать его двояко. Оно могло досаждать вам — это понятно, а могло пробудить жалость к подруге, которая в своей глубокой обиде совершенно отбросила всякие условности. Однако ничего подобного вы не переживаете. Для вас ее преследование нетерпимо. А почему? Да только потому, что вы чувствуете себя виноватой.
Линит вскочила со стула:
— Как вы смеете?! Право, месье Пуаро, это уже слишком.
— Смею, мадам, смею! Я хочу говорить с вами совершенно откровенно. Смею думать, что, как бы вы ни старались в собственных глазах приукрасить обстоятельства, вы сознательно отбили жениха у своей подруги. Смею думать, что вы с первого взгляда увлеклись им. Смею также предположить, что в какую-то минуту вы заколебались, вы поняли, что стоите перед выбором: удержаться либо сделать дальнейшие шаги. Смею думать, что инициатива исходила от вас — не от месье Дойла. Вы красивы, мадам, богаты, вы умны, проницательны, наконец, в вас есть обаяние. Вы могли пустить в ход ваше обаяние, а могли умерить его. Жизнь одарила вас решительно всем, мадам. А жизнь вашей подруги сошлась на одном-единственном человеке. Вы это знали, но, поколебавшись, не отдернули руки. Как тот библейский богач, вы отобрали у бедняка его единственную овечку.
Повисло молчание. С усилием сдерживая себя, Линит холодно сказала:
— Все это не имеет никакого отношения к делу.
— Нет, имеет. Я объясняю вам, почему неожиданные появления мадемуазель де Бельфор так угнетают вас. Пусть она ведет себя не по-женски, недостойно, однако в душе вы убеждены, что она в своем праве.
— Неправда!
Пуаро пожал плечами:
— Вы не хотите признаться себе в этом.
— Чего ради?
— Вы жили счастливо, мадам, — мягко сказал Пуаро, — и наверняка были великодушны и добры к другим.
— Я старалась, как могла, — сказала Линит. С ее лица сошло нетерпеливо-раздраженное выражение, и голос прозвучал разве что не жалобно.
— Вот поэтому сознание, что вы кому-то причинили боль, так огорчает вас — и поэтому же вы не хотите признать этот факт. Простите, если докучаю, но психология — ей принадлежит решающее слово в вашем случае.
— Даже допустив, что сказанное вами правда, — медленно выговорила Линит, — а я никоим образом так не считаю, — сейчас-то что можно сделать? Прошлое не переменишь, надо считаться с реальным положением дел.
Пуаро кивнул:
— У вас ясная голова. Да, прошлое нельзя отменить. Нужно принять реальное положение дел. И хочешь не хочешь, мадам, принять также последствия своих деяний.
— Иначе говоря, — недоверчиво спросила Линит, — я ничего не могу сделать — ничего?!
— Мужайтесь, мадам, но я именно так это себе представляю.
— А не могли бы вы, — протянула Линит, — переговорить с Джеки... с мисс де Бельфор? Вразумить ее?
— Отчего же, можно. Если вы пожелаете, я сделаю это. Но не обольщайтесь. Мадемуазель де Бельфор, я полагаю, до такой степени одержима своей идеей, что ее уже ничем не сбить.
— Но как-то мы можем из этого выпутаться?
— Вы можете, разумеется, вернуться в Англию и обитать в собственном доме.
— Даже в этом случае Жаклин способна поселиться в деревне, и я встречу ее всякий раз, когда выйду за порог.
— Совершенно верно.
— Кроме того, — медленно выговорила Линит, — я не уверена в том, что Саймон согласится бежать отсюда.
— А как он вообще относится к этому?
— Он в бешенстве, буквально в бешенстве.
Пуаро в раздумье кивнул.
Линит сказала просительным тоном:
— Так вы... переговорите с ней?
— Да, я поговорю. Но вряд ли это что-нибудь переменит.
— Джеки такая странная! — взорвалась Линит. — Никогда не знаешь, чего от нее ждать!
— Вы упомянули, что она вам угрожала. Вы не скажете, чем именно угрожала?
Линит пожала плечами:
— Она грозилась... м-м... убить нас обоих. У Джеки... южный, знаете, темперамент.
— Понятно, — мрачно сказал Пуаро.
Линит умоляюще взглянула на него:
— Вы не согласитесь действовать в моих интересах?
— Не соглашусь, мадам, — сказал он непреклонно. — Я не возьму на себя такое поручение. Что могу, я сделаю из человечности. Только так. Сложившаяся ситуация трудна и опасна. Я постараюсь, как могу, уладить дело, но особой надежды на успех я не питаю.
— Значит, в моих интересах, — замедленно произнесла Ли-нит, — вы не будете действовать?
— Не буду, мадам, — сказал Эркюль Пуаро.
Глава 4
Жаклин де Бельфор Эркюль Пуаро нашел на скалах вблизи Нила. Он так и думал, что она еще не ушла к себе спать и он отыщет ее где-нибудь вблизи отеля.
Она сидела, опустив в ладони подбородок, и даже не шелохнулась, когда он подошел.
— Мадемуазель де Бельфор? — спросил Пуаро. — Вы позволите поговорить с вами?
Она чуть повернулась в его сторону. На ее губах скользнула беглая улыбка.
— Конечно, — сказала она. — А вы — месье Эркюль Пуаро, да? Можно, я выскажу одну догадку? Вы от миссис Дойл, которая пообещала вам большой гонорар, если вы исполните ее поручение.
Пуаро подсел к ней на скамейку.
— Ваше предположение верно лишь отчасти, — сказал он, улыбнувшись. — Я действительно иду от мадам Дойл, но, строго говоря, без всякого поручения, а о гонораре вообще нет речи.
— Правда? — Жаклин внимательно взглянула на него. — Зачем же вы пришли? — справилась она.
В ответ Эркюль Пуаро сам задал ей вопрос:
— Вы видели меня прежде, мадемуазель?
Она отрицательно покачала головой:
— Нет, едва ли.
— А я вас видел. Однажды я сидел неподалеку от вас в ресторане «У тетушки». Вы были там с месье Саймоном Дойлом.
Ее лицо застыло. Она сказала:
— Я помню тот вечер...
— Многое, — сказал Пуаро, — случилось с того времени.
— Ваша правда: многое случилось.
Ему резанули слух отчаяние и горечь в ее голосе.
— Мадемуазель, я говорю с вами как друг. Похороните своего мертвеца!
Она испуганно воззрилась на него:
— Что вы имеете в виду?
— Откажитесь от прошлого! Повернитесь к будущему! Что сделано — то сделано. Отчаиваться бесполезно.
— То-то драгоценная Линит будет довольна.
Пуаро чуть повел рукой:
— Я не думаю о ней в эту минуту. Я думаю о вас. Да, вы страдали, но ведь то, что вы делаете сейчас, только продлит ваше страдание.
Она затрясла головой:
— Вы ошибаетесь. Иногда я испытываю почти наслаждение.
— Это как раз ужасно, мадемуазель.
Она быстро глянула на него.
— Вы неглупый человек, — сказала она. — И, наверное, — добавила она, — вы желаете мне добра.
— Возвращайтесь к себе домой, мадемуазель. Вы молоды, вы умница, впереди вся жизнь.
Жаклин медленно покачала головой:
— Вы не понимаете — и не поймете. Вся моя жизнь — в Саймоне.
— Любовь не самое главное в жизни, мадемуазель, — мягко сказал Пуаро. — Мы думаем так только по молодости лет.
И опять она покачала головой:
— Вы не понимаете. — Она быстро глянула на него. — Вы все знаете? Из разговора с Линит? Да, и в ресторане вы тогда были... Мы с Саймоном любили друг друга.
— Я знаю, что вы любили его.
Тон, каким он это сказал, живо задел ее. Она с нажимом повторила:
— Мы любили друг друга. И еще я любила Линит... Я верила ей. Она была моим лучшим другом. Она всегда могла купить себе все, что пожелает. Ни в чем себе не отказывала. Когда она увидела Саймона, ей захотелось и его прибрать к рукам — и она отняла его у меня.
— И он позволил, чтобы его купили?
Она так же медленно покачала головой:
— Нет, не совсем так. Если бы так, меня бы тут не было... Вы считаете Саймона нестоящим человеком. Да, он бы плевка не стоил, если бы женился на Линит из-за денег. А он не на деньгах ее женился. Все гораздо сложнее. Есть такая штука, месье Пуаро, как наваждение. Деньги ему только способствуют. Какой антураж имела Линит: до кончиков ногтей принцесса. Не жизнь, а прямо театр. Мир был у ее ног, за нее сватался, на зависть многим, один из богатейших пэров Англии. А она снизошла до никому не известного Саймона Дойла. Странно ли, что он совсем потерял голову? — Она вскинула руку. — Смотрите: луна. Как ясно вы ее видите, правда? Какая она взаправдашняя. Но засверкай сейчас солнце — и вы не увидите ее совсем. Вот так оно и получилось. Я была луной... Вышло солнце, и Саймон перестал меня видеть. Он был ослеплен. Он видел только солнце — Линит...
Помолчав, она продолжала:
— Что же это, как не наваждение? Она завладела всеми его мыслями. Прибавьте ее самонадеянность, привычку распоряжаться. Она до такой степени уверена в себе, что и другие начинают в нее верить. И Саймон не устоял — ведь он бесхитростная душа. Он бы так и любил меня одну, не подвернись Линит со своей золотой колесницей. Он бы, я знаю, просто уверена, не влюбился в нее, если бы она его не вынудила.
— Да, так вам это представляется.
— Я знаю. Он любил меня — и всегда будет любить.
— Даже теперь? — сказал Пуаро.
С губ был готов сорваться ответ, но она его удержала. Она взглянула на Пуаро и залилась румянцем. Отвернувшись, она потупила голову и задушенным голосом сказала:
— Знаю... Теперь он меня ненавидит. Лучше бы ему не играть с огнем. — Она пошарила в шелковой сумочке на коленях и извлекла крохотный, с перламутровой рукояткой револьвер — на вид совершенный «пугач». — Прелестная вещица, правда? — сказала она. — Выглядит несерьезно, зато в деле очень серьезная штука. Одной такой пулей можно убить мужчину или женщину. А я — хороший стрелок. — Смутная, припоминающая улыбка тронула ее губы. — Когда я девочкой приехала с мамой в Южную Каролину, дедушка научил меня стрелять. Он был старых убеждений и без ружья не ходил. А мой папа в молодости несколько раз дрался на дуэли. Он был отличный фехтовальщик. Даже убил одного. Из-за женщины. Как видите, месье Пуаро, — она прямо глянула ему в глаза, — во мне течет горячая кровь. Я купила эту игрушку, как только все случилось. Хотела убить кого-то одного, но не могла решить кого. Убивать обоих мне было неинтересно. Знать бы, что Линит перепугается напоследок! Но в ней достаточно мужества. И тогда я решила: подожду! Мне все больше нравилась эта мысль. Убить ее всегда успею. Интереснее выжидать и быть наготове. И уже потом пришла идея преследовать их. Даже если они заберутся на край света, первой их встречу я! И получилось замечательно. Ничем другим, наверное, Линит не проймешь. А тут она стала психовать... А мне, наоборот, одно удовольствие... И ведь она ничего не может сделать! Веду я себя культурно, вежливо. Ни к одному моему слову они не могут придраться. А жизнь я им отравляю.
Она залилась чистым, серебристым смехом.
Пуаро схватил ее за руку:
—Спокойно. Прошу вас: спокойно.
Жаклин перевела на него взгляд.
— А что такое? — Улыбаясь, она с вызовом смотрела на него.
— Мадемуазель, заклинаю вас: перестаньте это делать.
— То есть оставить драгоценную Линит в покое?
— Если бы только это. Не располагайте сердце ко злу.
Она озадаченно приоткрыла рот.
Пуаро сурово продолжал:
— Ибо в этом случае зло не замедлит явиться... Оно непременно явится... Оно завладеет вами, и выдворить его будет уже невозможно.
Жаклин не отрываясь смотрела на него. В ее глазах блуждало смятение. Она сказала:
— Я не знаю... — и с вызовом выкрикнула: — Вы меня не удержите!
— Конечно, — сказал Эркюль Пуаро. — Я вас не удержу. — Голос у него был грустный.
— Решись я даже убить ее, вы бы не удержали меня.
— Если вас не остановит расплата — да, не удержал бы.
Жаклин де Бельфор расхохоталась:
— А я не боюсь смерти! Ради чего мне жить, в конце концов? По-вашему, это неправильно — убить своего обидчика? А если вас лишили всего на свете?
Пуаро ответил твердо:
— Да, мадемуазель, по-моему, это непростительное злодеяние — убить человека.
Снова Жаклин захохотала:
— Тогда вы должны одобрить мою нынешнюю месть: покуда она действует, я не воспользуюсь этим револьвером... Но мне страшно... знаете, иногда страшно... Я лопаюсь от злости, мне хочется сделать ей больно, всадить в нее нож, навести на ее лоб револьвер и легонько так нажать. А-а!
Она напугала его своим вскриком.
— Что с вами, мадемуазель?
Отвернув голову, она вглядывалась в сумерки:
— Там был кто-то. Сейчас ушел.
Эркюль Пуаро зорко огляделся. Место вроде бы безлюдное.
— Кроме нас, мадемуазель, никого, кажется, нет. — Он встал. — Во всяком случае, я сказал все, ради чего приходил. Спокойной ночи.
Жаклин тоже поднялась. Она почти заискивающе сказала:
— Вы сами видите: я не могу отказаться от того, что делаю.
Пуаро замотал головой:
— Вы могли отказаться. Всегда выпадает такая минута. Она была и у вашей подруги Линит, когда та могла остановиться и не вмешиваться... Она упустила эту минуту. Потом уже человек действует очертя голову, и одумываться поздно...
— Поздно... — отозвалась Жаклин де Бельфор.
Она еще постояла в раздумье, потом решительно тряхнула головой:
— Спокойной ночи, месье Пуаро.
Он грустно покачал головой и тропинкой пошел за ней следом
На следующее утро, когда Эркюль Пуаро выходил из отеля, намереваясь устроить себе прогулку по городу, его нагнал Саймон Дойл.
— Доброе утро, месье Пуаро.
— Доброе утро, месье Дойл.
— Вы в город? Не возражаете, если я поброжу вместе с вами?
— Ну конечно! Вы меня осчастливите!
Выйдя за ворота, мужчины свернули в прохладную тень парка. Тут Саймон вынул изо рта трубку и сказал:
— Насколько я знаю, месье Пуаро, моя жена беседовала с вами вчера вечером.
— Совершенно верно.
Саймон Дойл сосредоточенно хмурился. Человек действия, он трудно формулировал свои мысли, мучительно подбирал слова. к отелю.
Глава 5
— Хоть то хорошо, — сказал он, — что вы заставили ее понять наше бессилие в этом деле.
— Прекратить это законным образом невозможно, — согласился Пуаро.
— Вот именно. А Линит не могла этого понять. — По его губам скользнула улыбка. — Линит воспитали в убеждении, что со всякой неприятностью должна разбираться полиция.
— Чего бы лучше — свалить на нее ваше дело, — сказал Пуаро.
Саймон стал пунцоветь лицом, и после недолгого молчания его прорвало.
— Это подло, что ей приходится страдать! Она ничего не сделала! Если кому хочется назвать меня скотиной — пожалуйста! Я скотина, ладно. Но я не позволю, чтобы отыгрывались на Линит. Она тут совершенно ни при чем.
Пуаро с серьезным видом кивнул, ничего не сказав в ответ.
— А вы поговорили... переговорили с Джеки... с мисс де Бельфор?
— Да, я разговаривал с ней.
— Вам удалось образумить ее?
— Боюсь, что нет.
Саймон разразился гневной тирадой:
— Неужели она не видит, в какое дурацкое положение себя поставила? Неужели не понимает, что приличные женщины не ведут себя так? Где ее гордость, чувство собственного достоинства?
Пуаро пожал плечами:
— Она знает только одно чувство — обиду, вы не допускаете?
— Пусть, но, черт возьми, приличные девушки так себя не ведут! Я признаю, что кругом виноват. Я чертовски плохо поступил с ней, и вообще. Возненавидеть меня, забыть, как я выгляжу, — это я могу понять. Но зачем гоняться за мной повсюду? Это неприлично. Зачем делать из себя посмешище? На что она может рассчитывать?
— Возможно, это месть.
— Дурацкая! Мне понятнее какая-нибудь ее мелодраматическая выходка — бабахнуть в меня из револьвера, что ли.
— Вы считаете, это больше в ее духе, да?
— Честно говоря, да. Она порох, а не женщина, совершенно за себя не отвечает. Когда она доходит до белого каления, я за нее не поручусь. Но чтобы шпионить... — Он затряс головой.
— Да, это тоньше. Это умнее.
Дойл воззрился на него:
— Вы меня не поняли: это страшно действует на нервы Линит.
— А вам?
В глазах Саймона мелькнуло удивление.
— Мне?! Да я готов свернуть голову чертовке.
— От прежнего чувства, значит, ничего не осталось?
— Дражайший месье Пуаро... как бы вам это объяснить? Была луна, потом вышло солнце. И никакой луны больше нет. Как только я встретил Линит, Джеки перестала для меня существовать.
— Tiens, c’est drole 9а! — пробормотал Пуаро.
— Простите?
— Мне показалось интересным ваше сравнение.
Снова заливаясь краской, Саймон сказал:
— Джеки, наверное, сказала вам, что я женился на Линит из-за денег? Так это вранье. Я бы ни на ком не стал жениться из-за денег. Джеки не понимает, что мужчине в тягость, когда женщина любит его так, как она меня любила.
— Что-что?
Пуаро остро взглянул на него.
Но Саймона уже несло.
— Свинство говорить такое, но Джеки слишком меня любила.
— Un qui aime et un qui se laisse aimer, — пробормотал Пуаро.
— А? Что вы сказали? Понимаете, мужчине не по себе, когда женщина любит его сильнее, чем он — ее. — Из его голоса уходило раздражение. — Мужчине не хочется, чтобы им владели.
Черт бы его побрал, это собственническое чувство! Этот мужчина — мой, он принадлежит мне! Я так не хочу — и никто не захочет! Сразу хочется сбежать, освободиться. Мужчина должен владеть женщиной, а не наоборот.
Он выговорился и подрагивающими пальцами поднес спичку к трубке.
— Так вы такое чувство испытывали к мадемуазель Жаклин? — сказал Пуаро.
— М-м? — Саймон поднял на него глаза и, помедлив, признался: — М-м... да, вообще говоря — да. Она, конечно, не осознает этого, а у меня язык не повернется сказать. Мне все время было не по себе, а тут я встретил Линит и совсем потерял голову. В жизни не видел такой красоты. Просто чудеса в решете. Ведь перед ней все заискивают, а она выбирает простейшего парня.
Его голос звучал мальчишеским восторгом.
— Понимаю, — сказал Пуаро. Он задумчиво кивнул. — Да-да, понимаю.
— Почему Джеки не может мужественно перенести это? — возмущался Саймон.
Пуаро улыбчиво поджал губу:
— Прежде всего, месье Дойл, она не мужчина.
— Ну да... я имею в виду: стойко. И горькие пилюли приходится глотать, ничего не поделаешь. Виноват во всем я один, каюсь. Грешен! Но ведь это безумие — жениться на девушке, которую разлюбил. А сейчас, когда я вижу, на что способна Джеки, я просто рад, что унес ноги.
— На что она способна... — раздумчиво повторил за ним Пуаро. — А вы представляете себе, на что она способна, месье Дойл?
Саймон нахмурился, потом замотал головой:
— Нет, а что вы, собственно, имеете в виду?
— Вы знаете, что она ходит с револьвером?
Саймон глядел на него испуганными глазами:
— Сейчас-то она вряд ли пустит его в ход. Раньше — да, могла. А сейчас время упущено. Сейчас она вооружена только злобой — чтобы получше отыграться на нас.
Пуаро пожал плечами.
— Может быть, — с сомнением в голосе сказал он.
— Я беспокоюсь за Линит, — без особой нужды напомнил Саймон.
— Я понимаю, понимаю, — сказал Пуаро.
— Если серьезно, я не жду от Джеки мелодрамы с пальбой, но это шпионство и преследование уже сидят у Линит в печенках. Я придумал один план — может, и вы что-нибудь посоветуете. С самого начала, надо вам знать, я во всеуслышание объявил, что мы пробудем здесь десять дней. А завтра из Шелала в Вади-Хальф уходит пароход «Карнак». Я хочу взять на него билеты — под чужим именем. Завтра мы отправимся на экскурсию в Филы, а горничная распорядится багажом. В Шелале мы сядем на «Карнак». Когда Джеки выяснит, что мы не вернулись с экскурсии, мы уже будем далеко. Она решит, что мы улизнули от нее в Каир. Можно подкупить носильщика, чтобы он это говорил. Туристические конторы ей не помогут, потому что нашей фамилии там не будет. Что вы думаете на этот счет?
— Да, все хорошо придумано. А если она останется здесь до вашего возвращения?
— А мы, может, не вернемся. Поднимемся до Хартума и дальше самолетом — в Кению. Не станет же она гоняться за нами по всему земному шару.
— Не станет, потому что в какой-то момент ее удержат финансовые соображения. Я полагаю, у нее совсем немного денег.
Саймон наградил его восхищенным взглядом:
— Вот что значит умный человек. Я об этом даже не задумывался. Какие у Джеки деньги!
— При этом она добралась за вами сюда?
Саймон стал гадать:
— Что-то ей, конечно, набегает с процентов. Сотни две в год, я думаю. Но скорее всего — даже наверняка — она продала капитал, чтобы обернуться с этой своей затеей.
— Значит, настанет такой момент, когда она исчерпает свои возможности и останется без единого пенса?
Саймон поежился от этой перспективы. Пуаро не сводил с него глаз.
— Да, — заметил он, — не очень приятная мысль...
Не скрывая раздражения, Саймон сказал:
— В общем, я тут ничем не могу помочь. — И добавил: — Что вы думаете о моем плане?
— Он может увенчаться успехом — вполне. Ценой отступления.
Саймон залился краской:
— Мы сбегаем, вы хотите сказать? Ну и пусть... Зато Линит...
Все так же не сводя с него глаз, Пуаро сдержанно кивнул:
— Возможно, вы правы, и это лучший выход из положения. Не забывайте, однако, что мадемуазель де Бельфор имеет полову на плечах.
— Я чувствую, мы еще сойдемся с ней на одной дорожке, и тогда увидим, чья возьмет, — хмуро сказал Саймон. — Она ведет себя неразумно.
— Неразумно! Mon Dieu! — воскликнул Пуаро.
— А почему, собственно, женщинам не вести себя разумно? — настаивал Саймон.
— Весьма часто они ведут себя именно так, — сухо ответил Пуаро. — Это приносит даже больше огорчений. Я тоже буду на «Карнаке», — добавил он. — Нам по пути.
— Да
— Да? — Саймон смешался и, путаясь в словах, продолжал: — Но это... но вы... не из-за нас? Мне бы не хотелось думать, что...
На этот счет Пуаро сразу успокоил его:
— Нет-нет, все это было подготовлено еще в Лондоне. Я всегда строю свои планы заблаговременно.
— Вы не любите ездить куда глаза глядят? Так гораздо интереснее!
— Может быть. Но чтобы преуспеть в жизни, нужно заранее все тщательно подготовить.
— Наверное, так поступают опытные убийцы, — рассмеялся Саймон.
— Да, хотя, признаться, на моей памяти самое яркое и чуть ли не самое запутанное преступление было совершено без всякой подготовки.
С ребячливой непосредственностью Саймон сказал:
— На «Карнаке» вы должны что-нибудь рассказать нам из своей практики.
— Нет-нет, это значило бы, что называется, раскрыть перед вами кухню.
— Так в нее страх как хочется заглянуть! И миссис Аллертон так считает. Ей не терпится устроить вам допрос.
— Миссис Аллертон? Очаровательная седовласая дама с преданным сыном?
— Она самая. Они тоже будут на «Карнаке».
— Она знает, что вы...
— Разумеется, нет, — вскипел Саймон. — Никто не знает. У меня такой принцип: по возможности никому не доверяться.
— Замечательное убеждение, я сам его придерживаюсь. Кстати, этот ваш попутчик, высокий седой мужчина...
— Пеннингтон?
— Да. Вы путешествуете втроем?
Саймон хмуро ответил:
— Довольно необычно, думаете вы, для медового месяца, да? Пеннингтон — американский опекун Линит. Мы совершенно случайно встретились с ним в Каире.
— Ah vraiment! Вы позволите один вопрос? Мадам, ваша жена, — она совершеннолетняя?
Саймон озадаченно взглянул на него:
— Вообще-то ей нет пока двадцати одного года, но и просить у кого бы то ни было согласия на брак со мной ей не требовалось. Для Пеннингтона это была полная неожиданность. Он совершенно ничего не знал: за два дня до письма Линит с новостью о нашей свадьбе он отплыл из Нью-Йорка на «Карманике».
— «Карманик»... — пробормотал Пуаро.
— Для него было полной неожиданностью наткнуться на нас в каирском «Пастухе».
— Надо же быть такому совпадению!
— Выяснилось, что он тоже поднимается по Нилу, — мы и объединились, как-то неловко, знаете, обособляться. Да оно и к лучшему. — Он снова смешался. — Линит все время была в напряжении — того и гляди, объявится Джеки, и, пока мы были одни, эта тема возникала постоянно. А с Эндрю Пеннингтоном мы вздохнули свободнее, потому что приходится говорить о постороннем.
— Ваша жена не доверилась мистеру Пеннингтону?
— Не доверилась. — Саймон вызывающе вздернул подбородок. — Это вообще никого не касается. Кроме того, когда мы затевали это нильское путешествие, мы думали, что эта история кончилась.
Пуаро покачал головой:
— Она не кончилась. Далеко не кончилась. Я убежден в этом.
— А вы неважный утешитель, месье Пуаро.
Пуаро взглянул на него с некоторым раздражением. Он думал про себя: «Эти англосаксы — они ни к чему не относятся серьезно, у них все игра. Они не взрослеют».
Линит Дойл, Жаклин де Бельфор — те достаточно серьезно отнеслись к случившемуся. А Саймон обнаруживал только признаки чисто мужского нетерпения и досады. Пуаро сказал:
— Простите за бестактность: это была ваша идея поехать в Египет в свой медовый месяц?
Саймон покраснел:
— Конечно, нет. Я бы поехал куда-нибудь еще, но Линит желала только сюда. И поэтому...
Он запнулся и умолк.
— Естественно, — помрачнев, сказал Пуаро.
Ему стало ясно, что любое желание Линит Дойл подлежит исполнению.
Он думал про себя: «Все трое порознь отчитались передо мной: Линит Дойл, Жаклин де Бельфор, Саймон Дойл. Чей отчет ближе к истине?»
Глава 6
Назавтра утром, в одиннадцать часов, Саймон и Линит Дойл отправились в Филы. С кресла на балконе отеля Жаклин де Бельфор видела, как они садились в живописную шлюпку. Она не видела другого: как от парадной двери отеля отъехал автомобиль с багажом и чопорного вида горничной. Машина укатила направо, в сторону Шелала.
Оставшуюся до ленча пару часов Эркюль Пуаро решил скоротать на Слоновом острове — он лежал прямо против отеля.
Он направился к пристани. В лодку как раз садились двое мужчин, и он присоединился к ним. Тот, что помоложе, приехал накануне поездом; высокий, темноволосый, с волевым подбородком на худощавом лице. На нем были невыразимо грязные штаны из серой фланели и совершенно неуместный в этом климате свитер с высоким воротом. Другой, толстячок средних лет, немедля заговорил с Пуаро по-английски — бегло и не очень правильно. Их молодой спутник от беседы уклонился и только хмуро посматривал в их сторону, а потом и вовсе повернулся к ним спиной, засмотревшись, как ловко лодочник-нубиец толкает ногой кормовое весло, одновременно управляясь с парусом.
На реке стояла полная тишь, медленно расступались темные, осклизлые громады скал, ветерок овевал их лица. До острова добрались очень скоро, и, сойдя на берег, Пуаро и его словоохотливый знакомец прямиком направились в музей. Толстяк на ходу достал визитную карточку и с полупоклоном вручил ее Пуаро. Там значилось:
«Signor Guido Richetti, Archeologo».
Пуаро не остался в долгу и также с поклоном извлек свою карточку. Исполнив эти формальности, они вошли в музей, и итальянец сразу завел высокоученый разговор. Сейчас они говорили по-французски.
Молодой человек во фланелевых брюках, позевывая, незаинтересованно обошел музей и поспешил наружу.
В конце концов его примеру последовали и Пуаро с синьором Рикетти. Итальянец сразу зарылся в руины, а Пуаро, высмотрев на скалах у реки знакомый солнечный зонтик в зеленую полоску, улизнул в ту сторону.
С книгой на коленях и блокнотом под рукой миссис Аллертон сидела на большом валуне.
Пуаро учтиво снял шляпу, и миссис Аллертон тотчас взяла слово.
— Доброе утро, — сказала она. — Боюсь, от этих жутких детей совершенно невозможно отвязаться.
Темнокожая мелюзга лезла к ней, скаля зубы и кривляясь, и канючила «бакшиш».
— Я надеялась, что надоем им, — пожаловалась она. — Они уже часа два, если не больше, глазеют на меня и помаленьку окружают; крикну им «имши», погрожу зонтиком — они разбегутся, а через минуту-другую возвращаются и снова пялят на меня свои противные глазищи, и носы у них тоже противные, и приходится признать, что я не люблю детей — во всяком случае, неумытых и элементарно невоспитанных.
Она виновато рассмеялась.
Пуаро предпринял безуспешную попытку разогнать ватагу. Рассеявшись, ребятня снова собралась и взяла их в кольцо.
— Будь в Египте поспокойнее, цены бы ему не было, — сказала миссис Аллертон. — Тут человеку не дают проходу. То клянчат деньги, то навязывают ослика или бусы, то тянут в туземную деревню или на утиную охоту.
— Огромный недостаток, это правда, — согласился Пуаро.
Он разложил на камне носовой платок и осторожненько опустился на него.
— Вашего сына сегодня нет с вами? — продолжал он.
— Да, Тиму надо отправить письма до отъезда. Мы поднимаемся до Второго порога.
— Я тоже.
— Очень рада. Признаться, я совершенно потрясена нашим знакомством. Когда мы были на Майорке, некая миссис Лич рассказывала о вас удивительные вещи. Она потеряла кольцо во время купания и все переживала, что без вас его некому найти.
— Ah, parbleu, но я не тюлень, я не ныряю.
Оба рассмеялись.
Миссис Аллертон продолжала:
— Утром я видела из окна, как вы уходили с Саймоном Дойлом. Скажите, как вы его находите? Мы все совершенно заинтригованы.
— Правда?
— Да. Понимаете, его женитьба на Линит Риджуэй была полнейшей неожиданностью. Предполагалось, что она выходит за лорда Уиндлизема, и вдруг она обручается с мужчиной, о котором никто слыхом не слыхал.
— Вы хорошо знаете ее, мадам?
— Нет, но моя родственница, Джоанна Саутвуд, ходит у нее в лучших подругах.
— А, да, я встречал эту фамилию в газетах. — Он продолжал после паузы: — Хроника не обходится без молодой леди, вашей мадемуазель Джоанны Саутвуд.
— О да, она умеет себя подать, — отрезала миссис Аллертон.
— Вы ее не любите, мадам?
— Невыдержанная на язык. — Миссис Аллертон была само раскаяние. — Я человек старой закваски. Не очень я люблю Джоанну. Зато с Тимом их водой не разлить.
— Понимаю, — сказал Пуаро.
Собеседница стрельнула в его сторону взглядом и сменила тему:
— Как же мало с нами молодежи! Прелестная девушка с каштановыми волосами, что состоит при чудовищной матери с тюрбаном, пожалуй, тут единственное юное существо. Я обратила внимание, что у вас был долгий разговор с ней. Мне интересна эта девушка.
— Отчего так, мадам?
— Мне ее жаль. Сколько страданий принимаешь в молодости, имея чувствительное сердце! А она, мне кажется, страдает.
— Да, она несчастлива, бедняжка.
— Мы с Тимом зовем ее «букой». Пару раз я пыталась разговорить ее, но она меня осадила. Ничего, она, по-моему, тоже участвует в нашем нильском плавании, и уж в одной компании мы как-нибудь сойдемся, правда?
— Вполне возможная вещь, мадам.
— Я очень легко схожусь с людьми — они мне чрезвычайно интересны. Все такие разные. — После паузы она продолжала: — Тим говорит, что смуглянка — ее зовут де Бельфор, — будто она та самая девушка, с которой был помолвлен Саймон Дойл. Очень некстати — вот так встретиться.
— Да, некстати, — согласился Пуаро.
Миссис Аллертон искоса глянула на него.
— Может, это глупо звучит, но она, знаете, почти напугала меня. Вся как сжатая пружина!
Пуаро медленно кивнул:
— Вы не очень заблуждаетесь, мадам. Всегда пугает сильный накал чувства.
— Вам тоже интересны люди, месье Пуаро? Или вы приберегаете интерес для потенциальных преступников?
— Мадам... вне этой категории остается немного людей.
У миссис Аллертон был слегка озадаченный вид.
— Вы в самом деле так полагаете?
— Если к тому объявится особая побудительная причина, — добавил Пуаро.
— Для всякого случая — своя?
— Естественно.
Миссис Аллертон помедлила, сдерживая улыбку.
— И я могла бы?
— Матери, мадам, в особенности безжалостны, когда опасность грозит их детям.
Та вдумчиво ответила:
— Вероятно, да... да-да, вы совершенно правы.
Минуту-другую она молчала, потом с улыбкой призналась:
— Я сейчас примеряю к нашим постояльцам мотивы преступлений. Очень забавно получается. Что вы, например, скажете о Саймоне Дойле?
— Очень простое преступление, — улыбнулся Пуаро — Кратчайший путь к цели. Без выдумки.
— И так же легко его будет раскрыть?
— Да, он не проявит изобретательности.
— А Линит?
— Это будет в духе Королевы из вашей «Алисы в Стране чудес»: «Снять с нее голову!»
— Ну конечно: право помазанника Божьего! Что-то наподобие виноградника Навуфея. А эта опасная девушка, Жаклин де Бельфор, — могла бы она пойти на убийство?
Подумав немного, Пуаро неуверенно сказал:
— Могла бы, я думаю.
— Но вы не уверены в этом?
— Нет. Эта малышка сбивает меня с толку.
— Не думаю, чтобы мистер Пеннингтон мог пойти на убийство. А вы как считаете? Какой-то он усохший, дохлый — мужеством там и не пахнет.
— Зато, может быть, в избытке чувство самосохранения.
— Пожалуй. А как насчет горемыки миссис Оттерборн в тюрбане?
— Она лопается от тщеславия.
— Оно может толкнуть на убийство?
— Мотивы убийства порой совершенно тривиальны, мадам.
— Какие же самые распространенные, месье Пуаро?
— Чаще всего — деньги, иначе говоря — корысть в том или ином виде. Потом — месть, дальше — любовь, страх, жгучая ненависть, благодеяние...
— Месье Пуаро!
— Да-да, мадам! Мне известно, как некий «В» избавился от «А» исключительно во благо «С». Часто под эту статью подгоняют политические убийства. Некто объявляется врагом цивилизации — и посему его устраняют. Забывают, что в жизни и смерти человека волен один Господь Бог.
Он выговорил это суровым голосом.
Миссис Аллертон заметила:
— Я рада, что вы это сказали. И все же Господь определяет исполнителей своей воли.
— Опасно думать так, мадам.
Она оставила серьезный тон:
— После такого разговора, месье Пуаро, будет чудом хоть кого-то застать в живых. — Она поднялась. — Пора возвращаться. Мы же отправляемся сразу после ленча.
Когда они подошли к пристани, молодой человек в свитере как раз садился в лодку. Итальянец уже был там. Когда нубиец наладил парус и они отплыли, Пуаро из вежливости заговорил с незнакомцем:
— Прекрасные достопримечательности есть в Египте, не правда ли?
Молодой человек курил довольно вонючую трубку. Сейчас он вынул ее изо рта и, удивляя образцовым произношением, ответил коротко и резко:
— Меня тошнит от них.
Миссис Аллертон нацепила пенсне и благосклонно заинтересовалась говорившим.
— Правда? А почему? — спросил Пуаро.
— Возьмите, к примеру, пирамиды. Колоссальные бессмысленные сооружения, дань прихоти надменного деспота. Подумайте, как массы людей, обливаясь потом, воздвигали их и умирали тут же. Мне делается тошно при мысли об их страданиях и муках.
Миссис Аллертон задорно подхватила:
— По-вашему, лучше удовлетвориться знанием того, что люди трижды в день принимали пищу и умирали у себя в постелях, нежели иметь пирамиды, Парфенон, прекрасные гробницы и храмы?
Молодой человек хмуро глянул в ее сторону:
— Я думаю, человеческие существа поважнее камней.
— Но после них остаются как раз эти камни, — заметил Пуаро.
— Мне приятнее видеть сытого рабочего, чем так называемое произведение искусства. Важно не прошлое, а будущее.
Тут лопнуло терпение у синьора Рикетти, разразившегося горячечной и не вполне внятной речью.
В ответ молодой человек довел до их сведения все, что он думает о капиталистической системе. Он буквально клокотал от ярости.
Он кончил свою тираду, когда они пристали к отелю.
Ступая на берег, миссис Аллертон со смешком пробормотала:
— Ну и ну!
Молодой человек проводил ее недобрым взглядом.
В вестибюле отеля Пуаро встретил Жаклин де Бельфор в жокейском костюме. Она приветствовала его ироническим полупоклоном:
— У меня прогулка на осликах. Вы советуете заглянуть в туземные деревни, месье Пуаро?
— Туда у вас сегодня экскурсия, мадемуазель? Eh bien, они живописны, только не переплачивайте за туземную экзотику.
— Которую понавезли сюда из Европы? Благодарю, я не настолько легковерна.
Кивнув ему, она вышла на солнцепек.
Собрался Пуаро без всякого труда, поскольку свои вещи содержал в отменном порядке. Потом он отправился в ресторан перекусить.
После ленча отправлявшихся на Второй порог автобус за десять минут доставил на станцию, где надо было сесть в дневной экспресс Каир — Шелал. В их числе были Аллертоны, Пуаро, молодой человек в грязных фланелевых брюках и итальянец. Миссис Оттерборн с дочерью уехали в Дам и Филы и приедут в Шелал прямо к пароходу.
Каирский поезд опоздал минут на двадцать. Когда он наконец пришел, началось обычное светопреставление. Носильщики давились, втаскивая вещи.
Наконец со своей ношей, а также с багажом Аллертонов и совершенно незнакомой кладью запыхавшийся Пуаро оказался в одном купе, а Тим с матерью и чьими-то вещами — где-то в другом.
В купе, где был Пуаро, обреталась преклонных лет дама в негнущемся белом воротничке, в бриллиантах, с выражением безграничного презрения к человечеству на изрезанном морщинами лице.
Бросив на Пуаро высокомерный взгляд, она снова загородилась от всех обложкой американского журнала. Напротив нее сидела крупная, угловатая женщина лет под тридцать. У нее большие щенячьи карие глаза, опущенная полова и вымогательская готовность угодить. Время от времени старуха взглядывала на нее поверх журнала и отдавала приказания:
— Корнелия, собери пледы. Когда будем на месте, присмотри за моим несессером. Чтобы никто его не хватал. Не забудь мой ножик для бумаги.
Ехали недолго. Уже через десять минут они стояли на пристани, где их ждал «Карнак». Оттерборны успели погрузиться.
«Карнак» был поменьше «Папируса» и «Лотоса» с Первого порога: те из-за своей громоздкости не могли шлюзоваться в Асуане. Пассажиры поднялись на борт, их развели по каютам. Загружен пароход был не полностью, и большинство пассажиров разместили на верхней палубе. Всю ее носовую часть занимал застекленный салон, дабы пассажиры могли из кресел любоваться меняющимся речным пейзажем. Ниже, на средней палубе, были курительная и малая гостиная, а на нижней палубе — кают-компания.
Проследив, как разместили в купе его вещи, Пуаро снова вышел на палубу, чтобы не пропустить отплытие. Он стал рядом с Розали Оттерборн, облокотившейся на поручень.
— Итак, мы теперь направляемся в Нубию. Вы довольны, мадемуазель?
Девушка глубоко вздохнула:
— Да. Наконец от всего этого освобождаешься. — Она повела рукой. Жутковатый вид являли полоска воды, отделявшая их от берега, подступившие к самой ее кромке голые громады скал, кое-где видные развалины затопленных домов. Печальной, дикой красотой веяло от этой картины. — Освобождаешься от людей.
— Только не от близких, мадемуазель?
Она пожала плечами. После паузы продолжала:
— Есть в этой стране что-то такое, отчего я чувствую себя дрянью. Все, что накипело на душе, тут лезет наружу. Несправедливо все, нечестно.
— Я сомневаюсь. У вас нет вещественных доказательств, чтобы так судить.
Та пробормотала:
— Посмотрите, какие у других матери... и какая у меня. Нет бога, кроме секса, и Саломея Оттерборн — его пророк. — Она смолкла. — Зря я это сказала.
Пуаро протестующе воздел руки:
— Почему же не сказать — мне? Мне многое приходится слышать. Если, как вы говорите, у вас накипело, то пусть пена и подымается кверху, мы ее снимем ложкой — вот так! — Он выбросил вперед руку. — Было — и нет ничего.
— Удивительный вы человек! — сказала Розали. Ее надутые губы сложились в улыбку. Потом она воскликнула, напрягшись: —
Смотрите, здесь миссис Дойл с мужем! Я не знала, что они тоже плывут с нами.
У своей каюты, ближе к центру палубы, стояла Линит. Следом вышел Саймон. Пуаро поразился ее виду — сколько блеска, уверенности в себе! Она буквально навязывала всем свое счастье. Преобразился и Саймон Дойл. Он улыбался во весь рот и радовался всему, как школьник.
— Грандиозно! — сказал он, ставя локти на поручень. — Я страшно надеюсь на эту поездку, а ты, Линит? Такое чувство, словно мы с туристического маршрута ступили на нехоженую тропу.
Его жена с готовностью отозвалась:
— Я тебя понимаю. Знаешь, у меня просто глаза разбегаются.
Она поймала его руку. Он крепко прижал ее к себе.
— Мы избавились, Лин, — проронил он.
Пароход отчаливал. Началось их недельное плавание до Второго порога и обратно.
Сзади серебряным колокольчиком рассыпался смех. Линит быстро обернулась.
За ними стояла приятно озадаченная Жаклин де Бельфор.
— Привет, Линит! Вот уж кого не ожидала увидеть! Вы же вроде собирались задержаться в Асуане еще на десять дней. Приятный сюрприз!
— Ты... а как же... — Язык не слушался Линит. Она выдавила страдальчески-вежпивую улыбку. — Я... тоже не ожидала увидеть тебя здесь.
— Вот как?
Жаклин отошла к другому борту. Линит стиснула руку мужа:
— Саймон... Саймон...
Дойл сразу утратил благостное умиление. Его затопил гнев. Не в силах сдержать себя, он сжал кулаки.
Они отошли чуть дальше. Оцепенелый Пуаро слышал обрывки фраз:
— ...вернуться, а как?., а может... — И чуть громче — отчаявшийся, мрачный голос Дойла: — Мы не можем все время убегать, Лин. Надо пройти через это...
Прошло несколько часов. День угасал. Пуаро стоял в застекленном салоне и смотрел вперед. «Карнак» шел узким ущельем. Скалы свирепо караулили сильно и быстро текущую реку. Они были уже в Нубии.
Послышались шаги, и рядом возникла Линит Дойл. У нее сами собой сжимались и разжимались пальцы; такой он ее еще ни разу не видел. Перед ним был запуганный ребенок. Она сказала:
— Месье Пуаро, я боюсь — всего боюсь. Ничего подобного со мной не было прежде. Эти дикие скалы, все мрачное и голое. Куда мы плывем? Что еще будет? Мне страшно. Меня все ненавидят. Такого со мной никогда не было. Я всегда хорошо относилась к людям, выручала их, а тут меня ненавидят — просто все. Кроме Саймона, кругом одни враги... Ужасно знать, что есть люди, которые тебя ненавидят...
— Что с вами происходит, мадам?
Она пожала плечами:
— Наверное, это нервы... У меня такое чувство, что мне отовсюду угрожает опасность. — Пугливо оглянувшись через плечо, она бурно продолжала: — Чем все это кончится? Мы тут в западне. В ловушке. Отсюда некуда деться. Куда я попала?
Она соскользнула в кресло. Пуаро строго, хотя не без сочувствия, глядел на нее.
— Как она узнала, что мы плывем на этом пароходе? — сказала она. — Откуда она могла узнать?
Пуаро покачал головой в ответ:
— Она умна.
— Мне кажется, я уже никогда от нее не избавлюсь.
Пуаро сказал:
— У вас было такое средство. Вообще говоря, я удивлен, как это не пришло вам в голову. Для вас, мадам, деньги не имеют значения. Почему вы не заказали себе частный маршрут?
Линит потерянно покачала головой:
— Если бы знать... мы тогда не знали. А потом, это трудно... — Вдруг она вспылила: — Ах, вы не знаете и половины моих трудностей. Мне надо беречь Саймона... Он, знаете, такой щепетильный насчет денег. Переживает, что у меня их много! Он хотел, чтобы я поехала с ним в какую-то испанскую деревушку и чтобы он сам оплатил наше свадебное путешествие. Как будто это имеет значение! Какие мужчины глупые. Ему надо привыкнуть жить легко. О частном маршруте он и слышать не хотел — лишние траты. Я должна постепенно воспитывать его.
Она подняла голову и досадливо прикусила губу, словно раскаиваясь в неосмотрительности, с какой пустилась обсуждать свои затруднения.
Она встала.
— Мне надо переодеться. Извините меня, месье Пуаро. Боюсь, я наговорила много глупостей.
Глава 7
В простом вечернем платье, отделанном черными кружевами, сама выдержанность и благородство, миссис Аллертон спустилась на нижнюю палубу в кают-компанию. У дверей ее нагнал сын.
— Извини, дорогая. Я уже думал: опоздал.
— Интересно, где мы сидим.
Помещение было заставлено столиками. Миссис Аллертон медлила на пороге, ожидая, когда стюард рассадит людей и займется ими.
— Кстати, — продолжала она, — я пригласила Эркюля Пуаро сесть за наш столик.
— Перестань, мам! — Тим по-настоящему расстроился.
Мать удивленно глядела на него. С Тимом всегда было легко.
— Ты возражаешь?
— Да, возражаю. Проныра чертов!
— Нет, Тим, я с тобой не согласна.
— Все равно, чего ради связываться с посторонним человеком? Когда мы все вынуждены толочься на этой посудине, близкое знакомство обременительно. Мы будем неразлучны с утра до вечера.
— Прости, милый. — Миссис Аллертон была расстроена. — Я думала, тебе будет интересно. Он человек бывалый. И детективные романы ты любишь.
Тим досадливо крякнул:
— В недобрый час тебя осенило, мама. Теперь, боюсь, от него не освободиться.
— Не представляю, как это можно сделать, Тим.
— A-а, ладно, придется привыкать.
Подошел стюард и повел их к столику. Миссис Аллертон шла за ним с озадаченным выражением на лице. Тим всегда такой легкий, открытый. Подобные вспышки не в его характере. И не то чтобы он, как истый британец, не любил иностранцев и не доверял им: Тим — космополит. Ах, вздохнула она, мужчин не понять! Самые близкие, самые родные — и те способны реагировать на что-нибудь неожиданным образом.
Они уселись, когда в кают-компанию неслышно скользнул Эркюль Пуаро. Он стал около них, положив руку на спинку свободного стула.
— Так вы позволите, мадам, воспользоваться вашим любезным предложением?
— Конечно. Присаживайтесь, месье Пуаро.
— Вы очень любезны.
Она с чувством неловкости отметила, что, садясь, он быстро взглянул на Тима, а тот даже не удосужился согнать с лица угрюмость.
Миссис Аллертон решила разрядить атмосферу. После супа она взяла список пассажиров, лежавший рядом с ее прибором.
— Может, поотгадываем фамилии? — весело предложила она. — Обожаю это занятие. — И она стала читать: — Миссис Аллертон, мистер Т. Аллертон. Ну, это просто. Мисс де Бельфор. Я вижу, ее посадили за один столик с Оттерборнами. Интересно, как она поладит с Розали. Кто тут дальше? Доктор Бесснер. Есть желающие опознать доктора Бесснера? — Она скосила глаза на столик с четырьмя мужчинами. — Мне кажется, это тот толстяк с гладко выбритой головой и усами. Немец, должно быть. Как же он уплетает свой суп! — Аппетитное чавканье доносилось оттуда.
Миссис Аллертон продолжала:
— Мисс Бауэрз. Можем мы определить, кто это? Женщины у нас наперечет. Ладно, пока отложим мисс Бауэрз. Мистер и миссис Дойл. Ну, это наши герои дня. Какая она все-таки красавица, и платье какое чудесное!
Тим крутанулся на стуле. Линит с мужем и Эндрю Пеннингтоном сидели за угловым столиком. Линит была в белом платье, на шее нитка жемчуга.
— Решительно не нахожу ничего особенного, — сказал Тим. — Кусок ткани, перехваченный в талии чем-то вроде шнурка.
— Браво, дорогой, — сказала мать. — Ты прекрасно выразил мужской взгляд на модель стоимостью восемьдесят гиней.
— Не представляю, зачем женщины так тратятся на тряпки, — сказал Тим. — Глупость, по-моему.
Миссис Аллертон между тем продолжала перебирать попутчиков:
— Мистер Фанторп, очевидно, из четверки за тем столом. Тихоня и молчун. Довольно приятное лицо, внимательное, умное.
Пуаро согласился с ней:
— Он умный — это так. Он помалкивает, зато очень внимательно слушает и приглядывается. О да, он умеет смотреть. Странно встретить такого субъекта в увеселительной поездке на край света. Интересно, что он здесь делает.
— Мистер Фергюсон, — продолжала читать миссис Аллертон. — Сдается мне, это наш друг — антикапиталист. Миссис Оттерборн, мисс Оттерборн — этих мы уже хорошо знаем. Мистер Пеннингтон, иначе — дядюшка Эндрю. Интересный мужчина, по-моему...
— Возьми себя в руки, мам, — сказал Тим.
— С виду суховат, но очень, по-моему, интересный, — настаивала миссис Аллертон. — Какой волевой подбородок. О таких вот, наверное, мы читаем в газетах — как они орудуют у себя на Уолл-стрит. Убеждена, что он сказочно богат. Следующий — месье Эркюль Пуаро, чьи таланты остаются невостребованными. Тим, ты не взялся бы организовать какое-нибудь преступление для месье Пуаро?
Однако эта безобидная шутка пришлась не по вкусу ее сыну. Он зло глянул на нее, и она зачастила дальше:
— Мистер Рикетти. Наш друг — археолог, итальянец. И последними идут мисс Робсон и мисс Ван Шуйлер. Насчет второй все просто. Это жуткая старуха американка, которая считает себя здесь главной и намерена сохранять неприступность, удостаивая беседы лишь тех, кто удовлетворяет самым строгим критериям. В своем роде она чудо — правда? Памятник эпохи. А две женщины с ней — это наверняка мисс Бауэрз и мисс Робсон: худенькая, в пенсне, — наверное, секретарь, а трогательная молодая женщина, что всем довольна, хотя ее гоняют, как черную рабыню, — какая-нибудь бедная родственница. Я думаю, Робсон — секретарь, а Бауэрз — бедная родственница.
— Ошибаешься, мама, — ухмыльнулся Тим. К нему вернулось хорошее настроение.
— Из чего ты это заключил?
— Я зашел в гостиную перед обедом, а там бабуся говорит компаньонке: «Где мисс Бауэрз? Сбегай за ней, Корнелия». И потрусила Корнелия, как послушная собачонка.
— Интересно будет поговорить с мисс Ван Шуйлер, — раздумчиво сказала миссис Аллертон.
Тим снова ухмыльнулся:
— Мам, она тебя поставит на место.
— Отнюдь нет. Для начала я подсяду к ней и негромко, но уверенно заведу разговор о титулованных родственниках и друзьях, каких смогу вспомнить. Я думаю, что, назвав как бы между прочим твоего троюродного племянника, герцога Глазго, я скорее всего добьюсь своего.
— Мама, где твои принципы?
В том, что произошло после обеда, исследователь человеческой природы нашел бы для себя кое-что забавное.
Просоциалистически настроенный молодой человек (он действительно оказался мистером Фергюсоном), гнушаясь обществом, повалившим в обзорный салон на верхней палубе, удалился в курительную.
Мисс Ван Шуйлер, как и полагается, обеспечила себе лучшее, подальше от сквозняков, местечко, прямо направившись к столику, за которым сидела миссис Оттерборн.
— Прошу прощения, — сказала она ей, — мне кажется, я оставляла здесь свое вязанье.
Под ее сверлящим взглядом тюрбан встал и ретировался. Мисс Ван Шуйлер расположилась за столиком вместе со своей свитой. Миссис Оттерборн отсела недалеко и рискнула о чем-то завести речь, но ее выслушали с такой ледяной вежливостью, что она скоро замолкла. И в дальнейшем мисс Ван Шуйлер пребывала в блистательном одиночестве.
Супруги Дойл сидели с Аллертонами. Доктор Бесснер не отлипал от тишайшего мистера Фанторпа. Жаклин де Бельфор села в сторонке от всех с книгой. Розали Оттерборн о чем-то тревожилась. Миссис Аллертон заговорила с ней раз-другой, пытаясь подключить ее к своей компании, но та повела себя невежливо.
Месье Эркюль Пуаро весь вечер слушал писательские байки миссис Оттерборн.
Поздно уже, возвращаясь к себе в каюту, он увидел облокотившуюся на перила Жаклин де Бельфор. Когда она повернулась в его сторону, его поразило страдальческое выражение ее лица. Деланое безразличие, злой вызов, мрачное торжество — куда все девалось?
— Добрый вечер, мадемуазель.
— Добрый вечер, месье Пуаро. — Она помедлила и спросила: — Вы удивились, что я оказалась здесь?
— Не столько удивился, сколько пожалел... очень пожалел... — Голос у него был печальный.
— Обо мне пожалели?
— Именно так. Вы ступили на опасную дорожку, мадемуазель... Мы вот просто путешествуем на этом пароходе, а вы пустились в собственное плавание по стремительной порожистой реке навстречу гибельной пучине...
— Почему вы так говорите?
— Потому что знаю. Вы порвали сдерживавшие вас спасительные узы. Пожелай вы пойти на попятный, вам это уже едва ли удастся сделать.
— Так оно и есть, — медленно выговорила она. Она откинула голову назад. — Ну и пусть! Нужно идти за своей звездой, а уж она куда-нибудь выведет.
— Смотрите, мадемуазель, как бы эта звезда не оказалась ложной...
Она захохотала и, дурачась, скрипуче выкрикнула голосом попугая, бессменного спутника мальчика с осликом:
— Та очень плохая звезда, сэр! Та звезда упала...
Он уже засыпал, когда его разбудили неясные голоса. Он узнал голос Саймона Дойла, повторившего те самые слова, что он сказал, когда пароход уходил из Шелапа:
— Надо пройти через это...
«Да, — думал про себя Эркюль Пуаро, — надо через это пройти».
На душе у него было скверно.
